– Чёрт бы побрал этот лёд, – произносит раздосадованно. – Отец, бампер ободран, но покрышка цела.
Из второй машины выходит ещё одна женщина. Молоденькая блондинка, одетая куда скромнее спутницы Каро-старшего. Судя по покрасневшим глазам, она – единственная, кого смерть Доминика по-настоящему расстроила. «Неужели жена Советника? – с удивлением думает Акеми. – Такая невзрачная и юная…»
– Что стоишь?
Резкий окрик заставляет Акеми вздрогнуть и услужливо распахнуть дверь перед Каро-старшим.
– Простите, месье. Проходите, пожалуйста.
– Женщины – вперёд, – распоряжается он и отходит к старшему сыну: – Отгоним машины на зарядку.
Мать Доминика беспокойно комкает в руках носовой платок, мнётся у входа.
– Там сильно пахнет? – шёпотом спрашивает она у Акеми.
– Нет, мадам. Разве что лилиями.
– А девочка не испугается? Кстати, где она? Амелия!
Та мгновенно оказывается рядом. В руках у неё ветка сирени. Настоящей сирени, рвать которую жителям Третьего круга запрещено. Акеми ловит себя на мысли, что ей очень хочется потрогать живые цветы и листья.
– Я могу пройти? – звонко спрашивает девочка.
– Да, мадемуазель. Позвольте я вас провожу.
Увидев визитёров, стоящая на коленях перед постаментом Кейко резко поднимается, отшатывается прочь. Акеми незаметно делает ей знаки уйти, но та забивается в угол и смотрит оттуда полными слёз глазами. Старшая сестра отходит в сторону, стараясь встать так, чтобы закрыть Кейко от других.
– Дядя Ники… – звенит в тишине слабый, испуганный голосок. – Проснись, мы тут все за тобой приехали…
Девочка стоит на цыпочках, стараясь заглянуть в мёртвое, неподвижное лицо. Руки в кружевных белых перчатках укладывают ветку сирени рядом с телом и трогают погребальную ткань. Рыжие ресницы машут часто-часто: то ли их обладательнице что-то в глаз попало, то ли собирается плакать. Мать Ники что-то бормочет, обмахиваясь платком, тоскливо смотрит в сторону двери. Жена Советника хлюпает носом, стараясь сдержать слёзы.
– Мам, зачем его так завернули? – спрашивает малышка. – Как куклу…
За спиной Акеми протяжно всхлипывает Кейко.
– Я так не могу! – нервно вскрикивает старшая Каро и идёт было к выходу, но натыкается на мужчин и Сорси и возвращается обратно, тараторя: – Фабьен, давайте закончим быстрее и поедем обратно. Мы опоздаем к приходу гостей!
В маленьком траурном зале мгновенно становится тесно и душно. Семья стоит вокруг постамента, Сорси и сёстры Дарэ Ка – у стены, не мешая. Акеми исподтишка рассматривает тех, с кем они едва не породнились. Старший Каро обнимает жену за плечи, та кривит рот, как заведённая повторяя: «Уйдём. Уйдём…», супруга Советника что-то тихо шепчет, обращаясь к мёртвому. Акеми напрягает слух и улавливает:
– …теперь за меня заступится? Ты один… был другом… Как же я теперь?..
Из-под материнской руки выглядывает девочка, внимательно глядит то на одну из сестёр Дарэ Ка, то на другую. Скорбное выражение на мгновение покидает её лицо, уступая место радости узнавания:
– Кейко! Ты же Кейко, верно? – Она подбегает к сестре Акеми, хватает её за руку. – Я тебя видела! Дядя Ники рисовал твои портреты. У него целый альбом рисунков тебя!
Кейко Дарэ Ка кивает, слезинки часто падают на мозаичный пол. Девчонка порывисто обнимает её за талию, прижимается щекой к животу и бормочет приглушённо:
– Ты его береги. Как проснётся, передай, что Амелия тоже его любит.
– Амелия, отойди от неё немедленно! – приказывает отец.
Акеми переводит взгляд на Советника – и её тут же охватывает необъяснимый страх: Бастиан Каро смотрит на Кейко с кривой улыбкой на губах и непонятным торжеством.
– Брат, – говорит он, не сводя глаз с девушки. – Брат, я клянусь тебе: тот, кто виновен, заплатит. Сполна.
Голос, полный тщательно сдерживаемой ненависти, гремит в зале. Акеми не выдерживает, отступает назад, закрыв спиной сестру. И чудится ей, будто лицо Советника расплывается и через него проглядывает жуткая морда мёртвого Онамадзу. Теперь взгляд Бастиана словно прожигает в ней дыру, заливая душу холодом предчувствия.
Страшный взгляд. Опасный. Как стремительно растущий кристалл синего льда под беззащитно раскрытой ладонью.
– Я клянусь, брат, – хрипло повторяет Бастиан Каро. – Прощай.
И первым покидает траурный зал.
VIIIМизерере
Ночью в квартире Дарэ Ка никто не спит. Акеми и Жиль пытаются убедить отца и Кейко, что дома оставаться опасно.
– Ото-сан, надо уходить как можно скорее! – просит Акеми отчаянно. – Я уверена, что за нами придут первым делом.
– Акеми, мы ни в чём не виноваты, – размеренно и спокойно возражает Макото. – Закон в Азиле един для всех. Я уверен: полиция разберётся во всём очень быстро и накажет виновных.
Жиль, жующий кусок рыбы, завёрнутый в тонкую лепёшку, мычит и качает головой, демонстрируя, что его мнение не совпадает с мнением главы семьи.
– Закон есть для нас, есть для Второго круга и, возможно, для части жителей Ядра. Но, ото-сан, нет закона для таких, как Советник Каро. Ты просто не видел его лица вчера. Он расправится с нами только потому, что его брат погиб в нашем секторе.
– Анэ, – тихонько окликает её Кейко. – Я остаюсь здесь. Я виновна. Ники не стало из-за меня. Не хочу прятаться и не вижу смысла. Ото-сан, уходите вместе с Акеми.
Она ставит перед собой на низкий столик любимую чашку, лёгкими движениями поглаживает её ободок. Глаза Кейко прикрыты, лицо ничего не выражает. Волосы уложены в строгую причёску, закреплённую маминой палочкой-заколкой. Девушка одета в чистое самодельное кимоно, и со стороны кажется, что она ждёт гостей.
«А ведь и правда – ждёт, – с ужасом понимает Акеми. – И никуда не уйдёт отсюда».
– К-кей-тян, они ж-же убьют тебя, – озвучивает её следующую мысль Жиль.
– Пусть, – отрезает она.
– Ото-сан! – умоляюще обращается Акеми к отцу. – Не молчи!
– Я останусь с Кейко. Вы идите.
Она открывает рот – возразить, раскричаться, потребовать, чтобы отец и сестра были благоразумны, но… Макото вскидывает руку, обращённую к старшей дочери раскрытой ладонью, обрывая её нерождённый протест. «Это моё право – право решать. Это то, что ты обязана уважать», – говорит этот жест, и Акеми вынуждена повиноваться.
Она сутулится, поникает головой. На глаза наворачиваются слёзы, но девушка сдерживается из последних сил.
– Куда же я пойду… Вы – всё, что у меня есть. Ото-сан, имо то… – шепчет она.
Мир сужается до размеров квартиры под самой крышей дома. Сейчас вся реальность Акеми помещается в маленькой красной чашке в руках сестры. И самое ценное, что есть, – мудрый взгляд отца, нежная улыбка Кейко, родной запах на подушке…
– Город большой, он спрячет тебя, – уверенно говорит дочери Макото. – У нас есть друзья.
– И я б-буду с т-тобой, – пытается улыбнуться Жиль.
Акеми не выдерживает. Садится на колени перед неподвижной Кейко, берёт её за руки.
– Кей-тян, родная, одумайся, – сбиваясь, умоляет она. – Сейчас больно, но и эта боль уйдёт. Надо жить, имо то! Нельзя так… Давай уйдём, спрячемся, переждём в тихом месте и начнём всё заново! Кейко, у тебя всё впереди, нельзя сдаваться!
Младшая сестра смотрит ей в глаза жутким, пустым взглядом. Как будто та, которую Акеми знала восемнадцать лет, ушла, оставив лишь оболочку.
– Мне некуда бежать. Перебитый Код доступа меня выдаст первому же встреченному полицейскому. Я не хочу тянуть тебя за собой, Акеми. Но я обречена. Оставь меня и уходите вместе с Жилем.
– М-месье Дарэ К-ка…
– Жиль, я сказал, – строго отрезает пожилой японец.
Мальчишка машет руками: вы не так поняли, я не о том!
– П-простите, я зн-наю, как для в-вас это важно… Н-но меч! Его найдут, и… – сбивчиво пытается объяснить он.
Макото кивает, соглашаясь.
– Если верно то, что говорят люди, реликвия нашего рода станет причиной ложного обвинения.
Он тяжело встаёт, придерживаясь рукой за стену, и медленно уходит в комнату. Словно за эту ночь глава семьи постарел лет на двадцать. Акеми провожает отца тоскливым взглядом и решается ещё раз воззвать к рассудку Кейко:
– Подумай, имо то! Хотел бы твой парень, чтобы ты на своей жизни крест поставила?
И снова губами Кейко отвечает кто-то чужой и равнодушный:
– Мы никогда не узнаем, чего бы хотел Ники. Довольно, анэ. Так лишь больнее нам обеим.
Акеми Дарэ Ка обходит квартиру, ведя ладонью по стенам. Гладит трещинки на краске, знакомые с детства. Впитывает в себя дух дома, старается запомнить запахи. В спальне, которую они делят с Кейко, она долго сидит на полу между матрасами, закрыв глаза. Жиль уже ждёт в дверях, но никак не решается окликнуть девушку. Вместо него это делает Макото.
– Акеми.
Когда она подходит, отец вручает ей меч, завёрнутый в чистую белую ткань.
– Это честь рода. Береги. Не запятнай её.
Девушка с поклоном принимает меч, обнимает отца, потом возвращается на кухню, осыпает щёки сестры поцелуями. Миг – и Акеми уже на пороге. Оборачивается, кусая дрожащие губы, и просит:
– Ото-сан, имо то… Сквер на перекрёстке через три линии от рынка, вы помните? Там, где мы с мамой любили качаться на качелях. Каждый вечер я буду ждать в девять вечера. Я буду приходить туда, пока жива.
Она покидает дом так стремительно, что Жиль догоняет её только у выхода из подъезда. Темнота мешает ему рассмотреть её лицо, но что-то подсказывает мальчишке, что именно сейчас этого делать не следует. Он безмолвно следует за девушкой по пустынным улицам, гадая, куда она идёт, и всё никак не может этого понять.
Позади остаётся спальный район одиннадцатого сектора и целлюлозная фабрика, которую Жиль успел возненавидеть. Акеми пересекает мост через медлительный сонный Орб, спускается к воде. Садится на закованный в бетон берег, кладёт рядом вакидзаси и даёт волю слезам.
Жиль усаживается поодаль, отколупывает от изъеденной временем плиты мелкие камушки и швыряет их в воду. Орб глотает их с тихим, ленивым плеском. Жиль поглядывает на плачущую Акеми, и постепенно его накрывает ощущение неправильности происходящего. Ну как так – суровая Акеми, старшая подруга и бесспорный авторитет, сидит и размазывает рукавом сопли. Жиль крепко-крепко зажмуривается, щиплет себя за руку, но бесполезно – это не сон. Мальчишка закрывает уши ладонями, трясёт головой.