В приоткрытую дверь кабинета заглядывает медсестра:
– Месье?
– Ну что там?
– Мальчик-рикша готов отвезти ваше поручение.
– А моя жена? Она здесь?
– Нет, её нет среди пациентов.
– Отлично. Значит, она сможет позаботиться о дочери дома. Мадам, пусть посыльный доставит эту записку начальнику охраны пропускного пункта Ядра. Оттуда прошу передать её в Ось.
Бастиан мнётся, глядя на испачканные на коленях брюки, и добавляет:
– К сожалению, у меня с собой нет ни купона, чтобы поблагодарить посыльного за работу. Пусть он оставит свой адрес, я что-нибудь придумаю.
Медсестра улыбается, и улыбка делает её лет на десять моложе.
– Не беспокойтесь, месье Каро. Посыльный – мой сын, он выполнит это поручение как моё, не нужно ничего.
Следующие несколько часов Бастиан пытается хоть чем-то себя занять. Находиться постоянно рядом со спящей Амелией – невыносимо. Тело требует движения, разум – информации. Советник то пристально изучает карту дочери, в которую доктор каждый час вписывает сведения о её состоянии, то выходит в коридор, надеясь что-то узнать о произошедшем в Ядре. Медики общаются с ним неохотно, ссылаясь на занятость, и даже на вопросы об Амелии отвечают слишком коротко:
– Стабильна. Восполняем жидкость. Она под снотворным.
Время переваливает за полдень, и в клинике появляется Каро-старший. Он безупречно выбрит, деловой костюм, в котором он ездит на работу, сидит идеально, о стрелки на брюках, кажется, можно порезаться. При виде сына худое лицо Фабьена багровеет, правая щека нервно дёргается.
Бастиана на мгновение обжигает стыдом. Хорош же он сейчас – полуголый, непричёсанный, босой. И пахнет от него так, что сына главного судьи Азиля можно не глядя причислить к жителям Третьего круга. Неудивительно, что отца так корёжит.
– Что? – хмуро бросает Бастиан, глядя на Фабьена исподлобья. – Ты вспомнил, что я тут с ребёнком, и решил привезти мне смену одежды и обуви?
Судья Каро одёргивает лёгкий пиджак и возвращает лицу беспристрастное выражение.
– У меня рано закончилось слушание, и я заехал проведать внучку. А вот что здесь делаешь ты, Советник? – Последнее слово отец словно подчёркивает жирным чёрным карандашом. – Какого чёрта ты всё ещё здесь?
Его голос тих, тон кажется спокойным и не привлекает внимания окружающих, но Каро-младший знает, какая буря эмоций скрывается за этой отцовской манерой.
– Здесь моя единственная дочь. И мой долг как родителя – быть с ней, – сдерживая агрессию, чеканит Бастиан. – Утром я отправил в Совет записку, что ситуация не позв…
Быстрым движением Фабьен Каро хватает его за горло, ногой распахивает дверь за спиной сына и вталкивает его внутрь. Они оказываются в тесной комнатушке, заваленной грязными простынями. Не удержавшись на ногах, Бастиан падает в гору белья. Отец стоит над ним, и лицо его кривится от гнева.
– Я тебе, сопляку, быстро напомню, что такое долг. Забыл, где твоё место? Я тебя не для того протащил в Совет, чтобы ты сопли лил над больной дочкой! Ты соображаешь, что творишь, полудурок? Хочешь, чтобы тебе напомнили, что ты занимаешь чужое место, и выбили кресло из-под задницы? Ты сейчас должен быть в Совете! С самого утра, идиот! – Фабьен орёт так, что его голос срывается. – Ты человек государства! Ты не имеешь права ни на семью, ни на болезнь, когда твоих действий требует Азиль!
Время отматывается назад. Бастиану снова девять лет, он заперт в тёмной кладовой, плачет и бьётся об дверь. И снаружи до него доносится высокомерный голос отца:
– Ты не имеешь права вести себя, как жалкий грязный плебей. Род Каро всегда был элитой, и я не позволю…
– Па-а-апа! Открой! – воет Бастиан. – Я больше не буду! Пожалуйста!
Темнота наваливается, обхватывает голову ватными мягкими руками, набивается в рот клочьями пыли. Задыхаясь от ужаса, он бьётся о запертую дверь, а голос отца монотонно отчитывает его, вгоняя каждое слово в память, как гвоздь.
– Ты – Каро. Ты не имеешь права на ошибку, на слабость, на просчёт. Ты обязан служить этому городу и славить свой род. Ты – элита этого мира. Каким бы жалким и порочным ты ни был в душе – никто не должен об этом знать! Вставай, вытирай сопли и шагай в машину! Тебя отвезёт шофёр, с ребёнком побуду я. Твоё присутствие здесь совершенно излишне.
Бастиан поднимается, шаря по стене, как слепой. Медленно расправляет плечи, делает вдох. Обращает к отцу лицо, бледное и бесстрастное, как маска, и спокойным тоном, достойным рода Каро, распоряжается:
– Я прошу тебя проследить, чтобы, как только Амелия очнётся, её перевезли домой со всеми необходимыми лекарствами. Пусть ею занимается мать, а не чужие люди.
Фабьен одобрительно кивает и провожает сына удовлетворённым взглядом.
– Так-то лучше. Свежая рубаха и ботинки на заднем сиденье. Пшёл.
Дорога кажется бесконечной. Отцовский шофёр ведёт машину до тошноты медленно, словно не взрослого мужчину везёт, а годовалого младенца, который ползает по всему салону. Бастиан нервничает и, отвернувшись к окну, незаметно прикусывает костяшки пальцев.
За окном воздух жёлт от пыли, поднятой с дороги. К Ядру спешат сотни рикш, и каждый из них везёт воду. Кто в пластиковых канистрах, кто в кувшинах, притороченных к раме велосипеда. «Почему не наладят водоснабжение с помощью помпы и шлангов? – думает Советник Каро с раздражением. – Провести разводку от системы орошения полей – дело нескольких часов. Доставленную воду кипятить, раздавать уже на месте. Почему до этого никто не додумался, чёрт подери?» И тут же отвечает сам себе: потому что это должен был сделать именно ты. Это твоя обязанность – налаживать снабжение города водой, пищей, лекарствами, предметами быта.
Взгляд цепляется за велорикшу, который везёт с десяток бутылок воды. Они привязаны к шесту, лежащему на узких плечах. Рикша придерживает шест руками, при этом умудряясь каким-то образом ехать ровно. Вода плещется в грязных пластиковых ёмкостях, и Бастиан на мгновение задумывается: снаружи эта грязь или внутри бутылок? Словно почувствовав взгляд Советника, рикша оборачивается. Худое лицо, тёмное от работы на летнем солнце, расцветает ухмылкой, и рикша поспешно кивает проезжающей мимо него машине. Шест с бутылками качается, заставляя человека всё же схватиться одной рукой за руль велосипеда.
– Вы тоже это видели? – нарушает молчание Бастиан.
– Что, месье Каро? – откликается водитель, не отрывая взгляда от дороги.
– Как он посмотрел… Я не понимаю. Такая смесь торжества, злорадства и подобострастия…
– Не обращайте внимания, месье Каро. Это низы. Вам всегда будут смотреть вслед с… с тем, за чем проще всего спрятать зависть.
Бастиан хмурится, щиплет себя за переносицу. Долго молчит, провожая глазами группу дорожных рабочих, потом всё же задаёт вопрос, который вертится на языке:
– А вы завидуете нам? Вот лично вы?
Водитель пожимает плечами, обтянутыми серо-зелёной униформой.
– Чему завидовать, месье Каро? Мне достаточно того, что я имею. Иметь больше не хочу – это небезопасно, – отвечает он, не глядя на Советника. – Я сыт и одет, моя семья ест каждый день, ваш отец дал мне работу. Мы живём в зоне, где не нужно носить фильтры, можем каждый день посещать парк, мой ребёнок получает образование в школе Второго круга.
– Откуда тогда зависть в других? Да такая, что граничит с ненавистью…
– Месье Каро, я вам расскажу один случай. Год назад, во время праздника урожая, к нам залез воришка. Подросток из Третьего круга, лет двенадцати. Он съел все наши припасы на неделю. И украл мою бритву и вращающуюся рамку с картинкой внутри. Там цветок был какой-то. А потом напакостил в доме. Измазал стены, простите, дерьмом. Мальчишку поймали, вещи нам вернули. Мне даже позволили поговорить с ним. Я спросил, зачем ему бритва и рамка. И он ответил: «У меня их никогда не было». И ещё я спросил, зачем он изгадил наш дом. Знаете, что он сказал?
– Что? – заинтересованно отзывается Бастиан.
– «Вы слишком хорошо живёте».
– Я не понимаю.
Водитель на миг отвлекается от дороги, заглядывает Бастиану в лицо.
– Всё просто. Когда у тебя нет ничего, проще ненавидеть тех, у кого есть хоть что-то. На ненависть не надо ни ума, ни приложения усилий. Проще отнять у другого и разломать, чем достичь чего-то своим трудом. Вы знаете отца Ланглу?
– Конечно.
– Я постоянно хожу его слушать. Вот он как-то сказал, что в каждом из нас живут в постоянной борьбе Зверь и Человек. И путь Зверя легче, но он ведёт вниз. А путь Человека труднее, но это путь к Богу. Я понятия не имею, что такое Бог и за что отец Ланглу призывает его любить, но думаю, Бог – это то, что не стыдно оставить своим детям. Кто-то носит в себе зависть, гнев, агрессию – и таких большинство, потому что так легче. Это как винить в своих неприятностях кого угодно, но не себя, понимаете?
Советник кивает. И указывает в сторону стены, опоясывающей Ядро:
– У пропускного пункта толпа. Чего они хотят?
– Месье Каро, я бы на вашем месте не стал это выяснять сейчас. Вы без охраны.
Бастиан раздражённо дёргает щекой, взгляд его наполняется высокомерием.
– Я не идиот выходить к ним пообщаться, – говорит он резко и холодно.
Вытаскивает из бардачка машины тазер-кастет, проверяет уровень заряда аккумулятора: почти полный. Подъезжая к толпе у ворот, электромобиль сбавляет скорость до пешеходной. Человек двести сидят в тени стены или стоят вдоль обочины. У их ног громоздятся ёмкости с водой. Стоит машине остановиться – и по дверям принимается барабанить множество рук.
– Чистая вода, месье! Всего пятьдесят купонов! Месье, у меня дешевле – отдам две канистры за семьдесят! Купите воды, месье, напоите семью!
Голоса сливаются в сплошной гул. Бастиан делает глубокий вдох и медленно выдыхает, подавляя раздражение. «Они пытаются продать нам то, без чего мы не протянем и суток. Это как продавать воздух, которым ты дышишь каждую секунду, – думает он. – Нашу беду они обращают в способ наживы. И это люди, о которых я забочусь каждый день?»