– Мадемуазель Каро, разрешите, я вас отнесу в вашу комнату?
– В детскую, – уточняет Амелия. – К дяде Ники я пока не хочу.
Устроив девочку среди пышных подушек и сменив ей больничную рубаху на домашнюю сорочку, Вероника оставляет дочь с Ганной и выходит в коридор, где её терпеливо дожидается Ксавье. Прохладные пальцы касаются запястья священника, скользят в рукав.
– Веточка, – шепчет он с укоризной. – Нет. Идём на свет, я кое-что тебе принёс.
В своей маленькой комнате Вероника закрывает за Ксавье дверь, приваливается спиной к косяку.
– Просто побудь здесь…
Жёсткая широкая ладонь гладит спутанные волосы девушки. Ксавье терпеливо ждёт, пока она успокоится, потом шарит за пазухой, достаёт круглую склянку размером с два кулака и протягивает Веронике. Внутри в прозрачной жидкости плавает крупный цветок, похожий на яркую бабочку.
– Я побуду. С днём рождения, Веточка. Я не забыл.
Её взгляд – благодарный, светлый, счастливый – способен оживить целый мир. Она принимает подарок, как величайшее из сокровищ, как живое существо, как святыню. Улыбка, расцветающая на бледных обмётанных губах, стоит пути длиной в половину жизни. Единственный поцелуй – короткий и робкий – гасит тоску, что гложет Ксавье Ланглу от расставания до встречи.
Нет ни слов, ни смысла искать слова. Он молча опускается в кресло, она садится на пол, обнимает его колени и прижимается к ним щекой. И пальцы играют с пшеничными прядями её волос, и неяркий свет мерцает в крохотных каплях на кончиках ресниц, и Ксавье Ланглу любуется Вероникой Каро, будто имеет на это право.
И мир замирает хрупкой бабочкой над раскрытой ладонью.
XIIШаман
Причудливые, нелепые постройки сектора громоздятся ярусами, уходят ввысь, взгляд блуждает в лабиринтах балок, тросов, перекрытий – и не находит выхода. Не видно даже рисунка Купола – только части одной гигантской конструкции. Ветер колышет то ли развешенное для просушки тряпьё, то ли флаги. В глубине сооружения из пластика, металла, бетона и ещё чёрт знает чего вспыхивают огоньки. Мерцают то там, то тут, приковывают к себе взгляд, завораживают.
– А-ааанэ-эээ… – доносится откуда-то сверху – тихое, словно дыхание.
Акеми вздрагивает, озирается. Поскрипывают покачиваемые слабым ветром, ржавые рекламные вывески над головой. Странно: надписи на них японские. Акеми не может их прочесть, но она точно помнит, как выглядят слова, начертанные на её родном языке. Девушка оглядывается, пытаясь понять, где находится, и вспомнить, откуда пришла. За её спиной, насколько хватает взгляда, расстилается пустырь. Если приглядеться, начинает казаться, что где-то там, в темноте, левее, крематорий, в котором работала Акеми.
– Анэ-ээээ… – уже ближе, в нескольких шагах.
И нежный звон бубенчика. Голубого фарфорового бубенца, вплетённого в чёрную тугую косу.
Акеми становится страшно, потеют ладони. «Кейко нет», – шепчет память. Но её голос невозможно не узнать, ошибки быть не может!
– Кей-тян? – неуверенно зовёт девушка.
И слышит бубенчик.
– Кейко, это ты? – кричит Акеми. И замирает, вслушиваясь.
Ничего. Только поскрипывают на ветру жестяные вывески в вышине да хлопает висящая на одной петле дверь. Над ней приветливо вспыхивают огоньки. Акеми решительно делает шаг вперёд.
– I-chi…[14] – нараспев произносит знакомый до боли голос.
Девушка оказывается прямо перед дверью, но успевает выставить перед собой руки, чтобы не удариться. Дверь, ледяная на ощупь, бесшумно распахивается, как только ладони касаются её. Акеми осторожно заглядывает внутрь… и понимает, что смотрит на улицу с высоты третьего этажа. Внизу по узкому проулку пробегает темноволосая девушка в голубом кимоно.
– Кей-тян! – зовёт Акеми, протягивая руки.
– Ni-i… – доносит ветер в ответ.
Голубое кимоно исчезает за поворотом. Акеми оборачивается в поисках выхода – и не видит за своей спиной абсолютно ничего. От неожиданности она теряет равновесие, спотыкается о порог, внезапно ставший подоконником, и, взмахнув руками, падает в оконный проём…
…и приземляется на корточки посередине балки, соединяющей собой две заброшенные высотки. Осторожно встаёт, выпрямляется во весь рост и зовёт:
– Кей-тян! Где ты?
Девушка в голубом стоит, закрыв лицо ладонями, справа от Акеми – там, где балка переходит в глухую стену.
– Sa-an… – произносит она.
Балка стремительно удлиняется, становится шире – и вот Акеми уже на пустынной дороге, конец которой теряется в мерцающей холодными искрами темноте. И уверенно бежит туда, где виднеется тонкий девичий силуэт.
– Подожди! Постой! Не прячься!
– Shi-i…
Рукав голубого кимоно мелькает среди нагромождений сломанных ящиков и контейнеров. Позади Акеми что-то с грохотом рушится – но она не оглядывается и упрямо бежит вперёд.
– Имо то, постой! Во что мы играем, что это?
В метре от Акеми стремительно вырастает ледяная стена. Девушка с трудом успевает затормозить, падает на колени. Сверху летят куски смертоносного льда, разбиваются вдребезги рядом с Акеми, но ни один из осколков не задевает её.
– Кей-тян! Я не боюсь!
– Go-o…
Сестра стоит перед ней – статуя, искрящаяся нежнейшим голубым льдом. Ладони плотно закрывают лицо, серебрится в тёмных волосах иней. Акеми делает шаг навстречу.
– Я нашла, имо то. Не прячься. Я не боюсь. Хочешь – дотронусь?
– Ro-ku… – тихо тянет Кейко.
Расстояние между сёстрами не сокращается, как бы Акеми ни тянулась, сколько бы шагов вперёд ни делала. Кейко остаётся недосягаемой, и Акеми вдруг понимает – сестра не желает, чтобы её трогали. «Лёд. Это же лёд! Кей-тян не нужна моя смерть… она что-то хочет показать».
– Послушай меня. Мы играем, верно? Мы с тобой в детстве так считали, когда прятались. Ты водишь, Кей-тян?
Та медленно качает головой, и бубенчик, вплетённый в косу, оживает.
– Если не ты водишь… кто тогда?
– Schi-i-ichi… – Глухой, жутковатый рык заставляет сестёр вздрогнуть.
Кейко мигом садится на корточки, прячет лицо в коленях, Акеми невольно повторяет то же самое. Исчезает ледяная стена, девушки сидят под перевёрнутым мусорным ящиком. Сквозь щели в нём мерцают колючие голубые огоньки. Акеми накрывает необъяснимым, как в детстве, липким ужасом, она жмурится, сжимается, стараясь стать незаметной. В ударах собственного сердца ей слышатся шаги – мерные, тяжёлые, приближающиеся.
«Если Кейко не водит, то кто водит? Кто? Мы прячемся… Мы обе жертвы, добыча!»
– Кей-тян, – шепчет она. – Кей-тян, кто там? Во что мы играем, имо то?
Акеми заставляет себя сделать глубокий вдох, потом выдох. Собраться, как учил отец. Страх – только внутри. И лишь в её силах справиться с ним. Ладонь скользит по бедру, нащупывает самодельные ножны, тянет вакидзаси за рукоять.
– Кей-тян, мы выиграем, – успокаивая и сестру, и себя, говорит Акеми. – Какие правила?
Кейко трясёт косами, и её испуганный голос повторяет и повторяет в голове Акеми: «Не играть! Тебе нельзя играть! У Зверя нельзя выиграть!»
– Hach-h-hi… – рокочет над ними леденящий голос, и мощный удар раскалывает контейнер пополам.
Акеми бросается в сторону, перекатывается по холодному бетонному полу, обдирая плечо, ныряет за спасительный угол. От тяжёлого запаха разлагающейся рыбы подкатывает тошнота, вид громадины, которую она лишь зацепила краем глаза, сеет ужас.
– Нет-нет-нет, – твердит Акеми. – Я не боюсь, я не должна!
Вдох. Выдох. Девушка вылетает из укрытия, на бегу выхватывая клинок из ножен. И останавливается в изумлении. Среди размётанных обломков мусорного контейнера сидит Кейко, низко опустив голову и держа в руках любимую чашку. А рядом с ней стоит мужчина в дорогом сюртуке и начищенных до блеска ботинках. Черты его лица расплываются, чётко видна лишь жуткая разинутая хищная пасть. Рыбья пасть.
– Убегай, девочка с игрушечным мечом, – насмешливо булькает Зверь. – Я убил Онамадзу, тебя ли теперь бояться?
Акеми выставляет вакидзаси перед собой, упрямо смыкает губы. «Я не боюсь. Я человек, а человек сильнее Зверя!» Существо медленно, с завораживающей грацией двигается к ней.
– Беги! – приказывает тварь, нависая над Акеми.
– Kyu!!! – звонко кричит девушка и выбрасывает вперёд руку с клинком.
Лезвие входит по самую рукоять. Акеми осоловевшим взглядом смотрит на оседающую на пол тварь. Как всё просто! Человек сильнее Зверя! Смотри, Кейко!
– Смот… – начинает было Акеми – и умолкает, испугавшись собственного голоса.
У издыхающего чудовища женское лицо. Раскосые серые глаза, японские высокие скулы. Тёмные волосы, остриженные до плеч. Плечи по-мужски крепкие и широкие – сказались занятия плаваньем в мутных водах Орба. Поверженный Зверь сжимает в правой руке короткий меч.
– Jyu! – торжествующе выдыхает Акеми. Звук получается смазанным, больше похожим на рык – нелегко говорить пастью, полной острых рыбьих зубов.
Девушка в голубом кимоно баюкает в ладонях алую чайную чашку и едва слышно напевает:
– И-чиии… Ни-и… Са-ан… Си-и…
Зверь ложится у её ног и засыпает с открытыми глазами. В вышине поскрипывают старые жестяные вывески, хлопают по ветру не то линялые флаги, не то развешенное на просушку тряпьё. Яркие голубые огоньки мерцают среди многоярусных построек заброшенного сектора.
Го-о…
Ро-ку…
На-ана…
От собственного вопля звенит в ушах. Акеми садится в постели, загнанно дышит. Её колотит, подушка и простыня мокры от пота. Руки трясутся, когда она натягивает на себя одеяло, чтобы хоть как-то согреться.
Реальный мир понемногу возвращается, обретает привычные запахи, черты и краски. Тикают старинные часы в углу маленькой комнаты. В лучах утреннего солнца, проникающего сквозь щели жалюзи, танцуют пылинки. С рисунка на стене улыбаются Акеми незнакомые чёрно-белые люди. Со стеллажа, заваленного чертежами и всякими деталями, металлическими и пластиковыми, свисает полотенце. На длинном обитом жестью столе царит хаос из проводов, перчаток, респираторов, подсумков и вездесущих в этом доме железок. По полу раскиданы пёстрые подушки, в углу на табурете брошен скомканный плед и её, Акеми, комбинезон.