– Ты знаешь, кто она? – спрашивает Акеми у Рене. – А ты знаешь? А вы?
Она обходит вокруг пленницы, восхищённо цокает языком.
– А может, она сама нам скажет? Мадам, давайте знакомиться. Я Акеми Дарэ Ка, сестра Кейко Дарэ Ка и старшая дочь Макото Дарэ Ка. – Слова срываются с губ, словно камни, раня саму Акеми. – Ваш муженёк, мадам, убил мою младшую сестру и отца сослал на работы в ядерном реакторе! Давайте же знакомиться, мадам, ну!
Голос срывается на визг, Акеми обеими руками бьёт женщину в грудь, сбивает её с ног. Рене вовремя хватает разъярённую японку за локти, заставляет сесть.
– Милая, уймись. Не лишай мужчин удовольствия от общения с благородной дамой. Как, вы говорите, вас зовут, мадам? Мы не расслышали.
– Вероника Каро, – тихо, как шелест.
Это имя эхом слетает с губ ещё одного человека. В своём углу встаёт с места Жиль и, пошатываясь, пробирается через толпу ближе. Туда, где под ногами мужчин сжалась в ужасе хрупкая белокурая женщина. Её страх забавляет их, бойцы смеются.
– Чувствуйте себя как дома, мадам Каро. – Рене просто источает любезность. – К сожалению, нам нечем вас кормить. Ваш муж прекратил снабжение мятежных секторов Третьего круга. Но смею вас заверить: пока вы не надоедите моим людям, вас не съедят.
– Что я вам сделала?
По щекам бегут крупные слёзы, Веронику колотит дрожь. Акеми вырывается из рук Рене, зло шипит.
– Ничего, мадам. Как и убитая вашей семейкой Кейко. И дети трущоб, что умирают от голода, – безэмоционально отвечает Клермон.
– Рене, отдай её мне! – яростно кричит Акеми. – Я прошу, отдай мне эту тварь!
– Нет, дорогая, – нежно улыбается Шаман и подмигивает Веронике. – Она слишком хороша для тебя. И ты быстро её сломаешь. Такие подарки дарят только мужчинам.
Идею встречают дружным одобрительным гулом и улюлюканьем. Рене довольно кивает, перехватывает Акеми поудобнее.
– Где тут у нас комната с кроватью пошире? Проводите мадам Каро туда, пусть отдохнёт. А мы чуть позже решим, кто будет её первым гостем. Сперва дела, потом развлечения.
«Терпи, Вероника. Не сопротивляйся, не зли их – и, возможно, у тебя будет шанс. Страх и боль – это только то, что внутри тебя. Вне тебя их не существует».
Она повторяет это мысленно раз за разом. Пока её ведут длинными коридорами, усыпанными кусками пластика, стекла и раскрошенной кафельной плитки. Пока сдвигают вместе две кушетки, пробудившие воспоминания о госпитале, где родился её сын, проживший несколько минут. Пока её жадно и грубо щупают сквозь платье. Она просто дышит и повторяет про себя: «Терпи, Вероника».
– Не тронь, Шаман не велел пока!
– Да не узнает он, не трусь! Сам пощупай…
– Оставь её. Такая же девка, как наши, только чистенькая.
– Ты её ещё пожалей.
Её легонько похлопывают по щеке. Ладонь широкая, шершавая, пахнет неприятно. Мозоли больно царапают щёку. От таких ладоней напрасно ждать защиты.
– Мамзель, я тебе сейчас руки развяжу. Сходи в уголок, отлей.
Ей стыдно и противно, но она повинуется. Не поднимает глаз на этих двоих соглядатаев, но точно знает, что они смотрят на неё.
«Мне должно быть безразлично. Я обязана сохранять спокойствие. Или я лишу себя единственного шанса…»
В четыре руки её растягивают на кушетке, привязывают, примотав запястья к ржавой трубе в изголовье. Вероника молчит, закрыв глаза. И лишь когда понимает, что осталась в комнатушке одна, беззвучно плачет. Она прислушивается к шагам и голосам, ждёт, холодея всякий раз, когда ей кажется, что кто-то подошёл к двери. Вскоре силы покидают её, и она погружается в зыбкую, болезненную дрёму.
Просыпается она резко, словно её толкнули. Солнечный свет из окна напротив бьёт в глаза, мешает видеть, но Вероника понимает, что в комнате больше не одна. Предчувствие того ужаса, что предстоит ей и начнётся прямо сейчас, заставляет её биться в путах и умоляюще скулить:
– Не надо, нет, нет, пожалуйста…
Свет меркнет, заслонённый чьим-то силуэтом, и над Вероникой склоняется худенький подросток. Светлые немытые волосы закрывают левую половину лица, но Веро видит уродливые шрамы, покрывающие щёку и лоб мальчишки, стягивающие внешний угол левого глаза.
– Т-тише…
– Нет-нет-нет, – молит она, мотает головой, ёрзает, стараясь спрятаться, отодвинуться.
Влажная, тёплая ладонь зажимает ей рот. Пальцы остро пахнут железом. Вероника пытается куснуть мальчишку, и он тут же убирает руку.
– Послу-ушай…
– Уходи! – Горло стискивает спазмом, и вместо крика получается жалкий писк. – Не трогай…
Он отходит на шаг, усаживается на кушетку у поджатых ног Вероники. Делает один глубокий вдох, словно собираясь нырнуть. Выдыхает. Вероника видит, что мальчишка пытается что-то сказать, но не может. И сама умолкает, всматривается в его лицо…
– Саме амала-аа… – негромко нараспев начинает парнишка. – Оро келена-а… Оро ке-ле-на…
– Дивэ келена… – подхватывает Вероника ошарашенно. – Са а рома, дайэ…[19]
Мальчишка улыбается, подносит палец к губам: тихо.
– Нянюшкина песенка… Ты откуда её знаешь?.. Жиль?! Ты ведь Жиль, правда? – шепчет она.
Он кивает, беззвучно смеётся. Перекидывает в правую руку короткий серебристый клинок с чёрной рукоятью, перерезает верёвку, освобождая запястья Вероники. Откладывает клинок, бережно разминает её бледные маленькие ладони, разгоняя кровь.
– Братик, – повторяет и повторяет Вероника. – Братик мой…
Жиль обнимает её. Вздыхает счастливо.
– Я так б-боялся, что не узнаешь. В-вот так вот. В-веро, слушай. Мы ух-ходим. Сейчас.
Она гладит его по спутанным волосам, кончиками пальцев касается изуродованной щеки. Трудно понять, слушает ли она его – потрясённая, ошарашенная внезапной радостью узнавания. Кивает невпопад, улыбается глупо, светло. Будто забыла, где находится.
– Как ты выжил? Почему ты не вернулся домой?
– П-потом. Надо уходить. П-почти все разошлись, мы можем сбежать. Готова? – Он берёт её лицо в ладони, строго смотрит в счастливые, сияющие глаза: – Веро, соберись! На п-подоконнике одежда, переодевайся, отв-вернусь.
Несколько минут спустя в комнате стоят двое похожих друг на друга мальчишек в старых зачиненных комбинезонах. Вероника брезгливо рассматривает на себе пропахшую чужим потом майку, прячет под кепку собранные в хвост волосы. Жиль неодобрительно косится на её лёгкие сандалии, прикидывая, каково ей будет бежать по осколкам и каменному крошеву.
– Идёшь за мной, – распоряжается он. – Тихо и б-быстро. Лицом н-не свети.
Он приоткрывает дверь, выглядывает в коридор, жестом зовёт сестру и выскальзывает из комнаты. Вероника следует за ним. За порогом она едва на спотыкается о лежащего охранника.
– Жив, – едва слышно отвечает Жиль на её испуганный взгляд.
Им невероятно везёт: на всём этаже – ни души. Часовые настолько увлечены присмотром за периметром здания, что внутри почти никого не осталось. На лестничной клетке между вторым и третьим этажом Жиль останавливается и прислушивается.
– Охрана на крыше и н-на первом этаже, – шёпотом сообщает он сестре. – Стреляют метко, в-вот так вот.
– Значит, нам надо пройти как можно ближе к стене? Чтобы в нас не попали с крыши?
Он кивает, улыбается. Пристально смотрит на Веронику.
– Ты чего?
– Издали ты – м-мальчик. Не узнают. Идём.
Вероника идёт за ним, как слепая, ловя каждый звук, вздрагивая от любого шороха. То и дело касается руки Жиля, улыбается, когда он оборачивается.
– Ну ч-чего ты? – шепчет он после очередного прикосновения к локтю.
– Жиль, а что мама постоянно теряла, помнишь?
Он задумывается на несколько мгновений.
– Тоненькие т-такие… Шпильки!
– Да, всё правильно…
На охрану они нарываются прямо около выхода.
– Стоять! – рявкает нервного вида невысокий мужик с седыми висками. – Это кто тут шатается?
– Жиль я, из д-десятки Т-тибо. И брат мой, Ален, – жалобно лепечет мальчишка, закрывая собой Веронику.
– И куда вас черти несут? – ядовито осведомляется охранник, перекидывая автомат в правую руку.
– Жрать хочется, сил нет, – выпаливает Жиль с жаром. – Хотели п-поискать ч-чего…
– А почему ты не со своей десяткой?
– Т-так ранен…
Охранник втягивает ноздрями воздух, и Жиль с ужасом понимает, что от Вероники пахнет чем-то сладким и нежным. Ещё мгновение – и автомат в руках охранника выдаст своё смертельное «тра-та-та-та». Жиль поворачивается, одновременно демонстрируя часовому повязку на левом плече и выхватывая вакидзаси из ножен, прикреплённых к правому бедру, и локтем толкает Веронику в сторону. Та отлетает и падает, а когда встаёт, Жиль уже стоит над неподвижным телом. Самый кончик меча окрашен алым.
– Мо-оси в-вакэ аримасэн…[20]
Жиль вытирает меч тряпицей, убирает его в ножны, внимательно смотрит на распростёртого на полу человека и пинает его под челюсть. Вероника зажимает себе рот, чтобы не закричать, и пятится, пока не упирается спиной в стену.
– Идём, – коротко командует Жиль, протягивая ей руку.
– Ты убил…
– Не убил, – резко обрывает он её испуганный лепет. – П-покалечил. Чтобы б-больше в людей не стрелял. М-меч – не для уб-бийства, меч для защиты, в-вот так вот.
Здание они покидают совершенно спокойно. Похоже, двое мальчишек бойцов Рене совершенно не интересуют. Жиль и Вероника проходят до перекрёстка, сворачивают за угол – и припускают со всех ног. Две минуты спустя Вероника спотыкается, падает и разражается рыданиями. Она плачет так громко и отчаянно, что из окон жилых домов выглядывают обеспокоенные люди. Жиль сидит рядом с ней, боясь даже плеча коснуться, и ждёт, когда она успокоится. Когда слёзы иссякают и рыдания переходят в тихие всхлипывания, Жиль негромко просит:
– Идём. Н-надо добраться к-к отцу Ланглу.
Она поднимает голову. Лицо грязное, всё в потёках от слёз.
– Откуда ты его знаешь?