Пальцы собираются в кулак. Жест, отточенный годами. Один удар – резкий, наотмашь, чётко в висок. Выверенный. Единственный.
«Хорошшшшшо… хорошшшо…»
Страшная рваная тень исчезает. И внезапно Амелия видит прямо перед собой мамино лицо. Мама лежит на полу, протянув к ней руку, покрытую синяками и свежими ссадинами. Смотрит на Амелию, губы еле-еле двигаются, но девочка не слышит слов.
– Ма-ма… – скулит она едва слышно.
– Беги. Река…
По маминой щеке медленно сползает прозрачная капля. Пушистый ковёр жадно вбирает её в себя. Амелия смотрит в распахнутые синие глаза – и вдруг понимает, что мама её больше не видит и не слышит.
Амелия выбирается из-под кровати, прячет шар с цветком под рубашку, присаживается на корточки рядом с Вероникой. Кончиком пальца трогает ресницы.
– Мама?..
Весь ужас произошедшего обрушивается на девочку в один миг. Она вскакивает, обнимая шар под рубахой обеими руками, и несётся прочь из комнаты, прочь из дома, не останавливаясь. Лишь у поворота к мосту она оглядывается – и видит в окне отцовского кабинета тёмную страшную тварь. Зверь тянет к девочке лапы и невнятно ревёт:
– Аме-е-елия!!!
Малышка с визгом несётся по тропинке под мост, спотыкается, проезжается коленками по камешкам, чудом удерживая стеклянный шар. Ей кажется, что Зверь сожрал всех в доме и теперь несётся за ней громадными, мягкими скачками. Амелия пулей пролетает мимо сонного патрульного и шлёпает по мелководью к решётке, перекрывающей водный проход к Ядру. Быстро прокатывает между прутьями шар и протискивается следом сама.
– Малютка, куда?! – кричит ей вслед патрульный.
Маленькие сандалии шелестят по прибрежной гальке, Амелия бежит по самой кромке воды, всхлипывая и дрожа.
– Мамочка, Миу-Мия ничего не боится… Я у тебя смелая, я убегу далеко-далеко… – бормочет она. – Я позову отца Ксавье, он нас спасёт. Всех-всех, мамочка!
Шелестят над крутым берегом травы, кустарник полощет ветки в воде. И в каждом шорохе слышатся страшные звери, которые притаились и вот-вот прыгнут.
– Я не боюсь, – сообщает она предрассветной мгле. – Мама придумала меня самой храброй, самой ловкой. Дядя Ники говорил, что я умная не по годам. И королева кошек несъедобна, да! Мама! Скажи им, мама!
У кустарника над водой Амелия останавливается. Переводит дыхание, растерянно смотрит на неподвижную гладь Орба. Робко входит в воду по колени, огибает куст. Ей приходится отступать всё дальше от берега, она опасливо косится на воду. Нога запинается обо что-то, девочка падает, беспомощно взмахнув руками. Стеклянный сосуд с цветком вдруг обретает свободу и, как живой, отпрыгивает в сторону и медленно отплывает от берега.
– Нет-нет! – в ужасе верещит Амелия и бросается за шаром. – Мама! Мама, не уходи-ииии!
Когда руки наконец-то хватают его, девочка понимает, что дна под ногами больше нет. Она трепыхается изо всех сил, кашляет, удерживая шар. Орб настойчиво затягивает девочку в свои воды – тёплые, безжизненные.
– Мам… – зовёт Амелия, захлёбываясь. – Ма-аа…
Что-то большое тяжело падает в воду рядом, хватает девочку под мышки, вырывая из цепких лап реки.
– Господь всемогущий, кроха… Держись.
Одной рукой Ксавье подтягивает к себе лодку, выводит её на мелководье, опускает в неё Амелию. Она кашляет, отплёвывается, прижимая к груди драгоценную ношу.
– Что случилось? – спрашивает Ксавье севшим голосом. – Почему ты здесь?
– Мама…
Он накрывает девочку своим плащом. Всматривается в сгущающийся туман ниже по течению – туда, откуда ждёт Веронику вот уже два часа. И уже понимает, что произошло что-то страшное, но не хочет верить, знать, принимать.
– Отец Ксавье! Зверь! Зверь маму ударил! – пронзительно кричит Амелия. – Помогите! Верните маму… Попросите Бога, он же может…
«Верните маму…» Лицо священника словно каменеет. Сердце сжимается и падает куда-то в пропасть. Он садится в лодку, в несколько сильных гребков выводит её на середину реки. Амелия, жалкая, мокрая, дрожит перед ним, смотрит умоляюще.
– Наш дом не там. Отец Ксавье, вы разве забыли?
– Я отвезу тебя туда, где безопасно. И вернусь в Ядро.
– Приведите с собой Бога. Пожалуйста, – шепчет она. И надолго умолкает, прижавшись щекой к шару с цветком.
Изящные лепестки льнут к стеклу с той стороны, и Амелии всё кажется, что мама тянется к ней, чтобы приласкать. Слёзы бегут и бегут, капая на старый брезентовый плащ и на чёрную рубаху на груди отца Ланглу.
Ветер гуляет по полю, гонит волны, качает высокие стебли кукурузы. Всюду мерещится движение, шелест листьев заглушает все остальные звуки.
Он давно сорвал голос, зовя дочь по имени. Он потерял ориентир и в направлении, и во времени. Солнце то за правым плечом, то за левым, то бьёт безжалостно в глаза. Ботинки облеплены грязью, брюки мокрые до середины голеней. Кружится голова, саднит разодранную щёку, но память отказывается отвечать, откуда свежие царапины на лице. Всё, что он помнит, – Амелия убежала из дома рано утром.
Впереди мелькает просвет, и Бастиан бросается туда. Проталкивается сквозь жёсткие, неподатливые стебли, словно через толпу людей. Ему всё кажется, что там, именно там, где видно хоть что-то кроме кукурузного частокола, его дочка. Единственное существо, которое значит для него больше, чем целый мир.
Шаг. Ноги вязнут в грязи, земля словно тянет его назад. Ещё шаг. Не думать об усталости, вперёд, вперёд… Зелёный массив расступается, и Бастиан Каро едва не падает на обочину дороги. Переводит дыхание, уперев ладони в колени, и лишь потом осматривается по сторонам. В ста метрах высится стена Ядра – бетонный монолит высотой в двадцать метров. Иллюзорная защита, ошейник, сомкнувшийся вокруг шей сильных мира сего.
Бастиан бредёт к стене, шатаясь от усталости, пока не упирается в неё руками. Прислоняется исцарапанной щекой к бетону и слушает, как внутри пульсируют, гудят генераторы, питающие Ядро энергией. Будто бьётся живое сердце.
– Как я могу сдать тебя этим дикарям? – спрашивает Бастиан у жизни, скрытой по ту сторону стены. – Тебя, что хранит наше прошлое? Картины, статуи, сады, библиотеки… Они же уничтожат всё, что не смогут съесть, выпить или напялить на себя.
Генераторы мирно пульсируют, успокаивая, упорядочивая мысли Бастиана. Он бредёт вдоль стены к пропускному пункту, спотыкаясь от усталости. Взгляд рыщет по зарослям, не давая погаснуть надежде – увидеть мелькнувшие среди стеблей рыжие кудряшки, найти, схватить в объятия, бегом донести до дома…
– Месье Каро! Скорее сюда!
От ворот к нему несутся с десяток охранников. Окружают, создавая живой щит. Берегут, усмехается он мысленно, вот только от кого? Бастиан ускоряет шаг, поддерживаемый под руки, бережно ведомый.
– Месье Каро, ну что же вы… – сбивчиво тараторит один из вооружённых парней. – Как же вы ушли один-то? Месье Канселье всем выволочку даст, что не уследили… А вдруг бы эти? А вы без охраны…
– Моя дочь, ей шесть, рыжие волосы, курносый нос в веснушках… – умоляюще обращается Бастиан к охране.
– Да, вы описывали её. Увы, не возвращалась. – Они с сожалением разводят руками.
– Сколько времени? – спрашивает он.
Услышав в ответ: «Половина десятого», Бастиан вдруг понимает, что именно в это самое время он должен быть в Совете. Он осторожно отстраняет руки охранников и, прихрамывая, бредёт в сторону Оси. Охрана обеспокоенно смотрит ему вслед.
– Доброе утро, месье Каро! – щебечет дежурный секретарь в Оси и натянуто улыбается.
Бастиан не глядя кивает и идёт к лифтам. Нет сил на подъём по лестнице. В лифте из зеркала на него смотрит совершенно чужое лицо с воспалёнными бессонницей глазами сумасшедшего. Он отворачивается, давит волну тошноты, опускает веки. Так становится легче.
У панорамного окна, открывающего роскошный вид на весь город, Бастиан останавливается. Вглядывается вдаль, щурится. Ему мерещится, будто Второй круг заволочён дымом, а Третий искрится под солнцем, бликуя… чем? Взгляд мечется по дороге, ведущей от Ядра, и находит её пустой. Где же Амелия? Может, часовой ошибся и она где-то в доме, вернулась и спряталась?
– Она вернётся, – едва слышно говорит себе Бастиан. – Вернётся и первым делом прибежит обниматься. Да.
Он старается выровнять дыхание, успокоиться. Несколько шагов – и ему надо на время забыть, что он отец. Там, в зале заседаний, нужен только Советник Каро.
Дверь зала непривычно тяжела, открыть её получается, лишь навалившись плечом. Бастиан молча проходит на своё место, садится. Присутствующие Лефевр и Меньер обмениваются удивлёнными взглядами. Лефевр постукивает карандашом по чёрной полированной столешнице и сдержанно спрашивает:
– Советник Каро, что у вас произошло? Мы с восьми утра здесь, ожидаем вас и Седьмого.
– Я пришёл, – ровно отвечает Бастиан. – Давайте что-то решать.
Он привстаёт в кресле, заправляет в брюки выбившуюся рубаху. Меньер хмуро качает головой.
– Плохо выглядите, Советник. Вы здоровы? – интересуется он.
– Я просто не спал несколько дней. Позвольте приступить к работе?
В коридоре звучат шаги, и в зал входит Седьмой в сопровождении Канселье.
– Доброго утра, Совет. Прошу прощения за опоздание, – глухо доносится из-под стальной маски.
– Никакого порядка даже в Совете, – пытается пошутить Меньер, но его реплику все пропускают мимо ушей.
Канселье присаживается на одно из пустующих мест за столом, коротко кашляет, привлекая внимание.
– Позвольте, я доложу обстановку. Уважаемый Совет, минувшей ночью мне удалось побывать на территории Третьего круга и узнать новости из первых рук. Ситуация меняется. Силами полиции полностью изолированы и взяты под контроль Первый, Второй, Четвёртый, Пятый, Седьмой, Восьмой и Десятый сектора Третьего круга. Бои идут на улицах Третьего, Шестого, Одиннадцатого секторов. В Двенадцатом и Девятом в данный момент жителей нет. Напоминаю: сектора закрыты в связи с аварийным состоянием построек в них…
– Уже третий год, – продолжает Лефевр и кивает. – Что там с мятежниками, Канселье? Удалось обезглавить эту банду?