Рене с силой лупит ботинком по стене, выбивая куски штукатурки. Акеми с почтительного расстояния вставляет свою реплику:
– Жиль был прав. Люди есть хотят, вот и…
– Заткнись! Не упоминай этого сопляка при мне! – взрывается Клермон.
По стене игольчатым зигзагом бегут ледяные искры. Кристаллы щетинятся во все стороны, растут угрожающе быстро.
– Как найдут ублюдка – своими руками шею сверну! И не смей его защищать, женщина!
Тибо трясётся от хохота, тычет пальцем в сторону разозлённой Акеми:
– Да она его раньше прикончит, Шаман! Ты глянь на неё, а! Как же он у тебя нож упёр, Мишель?
– Не нож, а вакидзаси, – фыркает Акеми. Хватает с колченогой койки штормовку и шагает к выходу.
– Куда? – настороженно спрашивает Рене.
– Хочу пройтись. Тут слишком быстро растёт лёд.
– Намёк понял, – нейтральным тоном отвечает Рене. – И всё же ты куда?
– Маленький сквер с качелями в моём родном секторе, недалеко от рынка. Когда я прощалась с родными, я обещала быть там каждый день в девять вечера. Я думала, ты помнишь.
Клермон перешагивает через нежную голубую поросль на полу, протягивает Акеми руку:
– Я помню. Извини, детка, я погорячился. Не ходи одна, а? Ты ж приметная.
– Я осторожно. И одна я вызову меньше подозрений, чем с кем-то.
Она прижимается щекой к его ладони, целует запястье. Смотрит, как улыбается грозный Шаман, превращаясь снова в её любимого Рене. Ей становится немного легче. Акеми накидывает штормовку поверх короткого тёмно-синего платья и покидает двухэтажный коттедж на окраине городского парка.
Она идёт по вытоптанным газонам, мимо ягодных кустарников, с которых посрывали даже сочные мягкие листья. И с грустью смотрит на разорённые палисадники, в которых люди ещё неделю назад выращивали овощи и травы. «А теперь здесь растёт лёд», – тоскливо думает Акеми, глядя на торчащие из разворошённых грядок синие кристаллы. Зачем Рене и Тибо их всюду сеют?
«Нет. Это не кристалиты их сажают. Это лёд тянется в раненый, сломанный Азиль, чтобы его добить».
Она обводит взглядом притихшую улицу. Слышно, что в домах есть люди, но нигде во дворах не бегают дети, прохожие редки. Не видно даже полицейских и мародёров. Город спрятался сам в себя.
За поворотом три тела, сваленные друг на друга на тротуаре. Рядом мнутся четверо полицейских в противогазах, у одного из них в руках сканер. Он тщательно считывает коды с шеи каждого тела. Акеми обходит стороной, стараясь не дышать, но сладковатый запах разложения всё же достигает её ноздрей. Жара. Тела быстро начинают вонять.
«Что же творится в Третьем круге? – думает она. – Там, где шли бои?»
Во дворе одного из коттеджей появляется женщина лет сорока. Идёт откуда-то с заднего двора, несёт в горстях картофельные клубни и кусок тыквы под мышкой. Желудок Акеми отзывается мучительным стоном, она поневоле останавливается и смотрит на овощи. Последний раз они с Рене ели вчера утром, да и то – доедали остатки куриного супа и лепёшек.
– Уходи, – негромко, но твёрдо говорит женщина. – Не приближайся!
Акеми сторонится, прибавляет шагу. Ей вовсе не хочется, чтобы на крики женщины из дома выскочил мужик с ножом. А такой вариант сейчас более чем вероятен.
Полицейские патрули попадаются ей трижды. Акеми спокойно сворачивает в переулки или прячется за угол. Странно. Три патруля – всё равно что никого. Где вся полиция?
В Третий круг она проходит по берегу Орба. Бредёт, глядя под ноги, будто что-то ищет, и с опаской косится на группу уличных мальчишек, увлечённо ворошащих мусор. Под мостом – шесть трупов, наполовину лежащих в воде. Акеми останавливается и вглядывается в лица мертвецов. Один кажется смутно знакомым. Другой лежит лицом вниз, но косынка на шее выдаёт бойца Рене. Девушку накрывает приступ бессильной ярости.
Сколько людей погибло! А эти сволочи из Ядра сидят в сытости и комфорте, и никто-никто из них не несёт наказания! Акеми вспоминает ту чистенькую блондиночку, что для Рене поймал один из парней, – и кулаки сами собой сжимаются. И чёртов Жиль, проклятый предатель, её отпустил!
Выместив всю свою досаду в плевке, Акеми сворачивает от реки к жилому кварталу. И когда поднимает голову, видит скалы из синего льда, возвышающиеся там, где прежде стояли дома. Яркое голубое сияние режет глаза, солнечные блики играют на множестве острых изломанных граней.
– Что же это? – в страхе бормочет Акеми. – Откуда оно взялось?
Лёд она обходит стороной, боясь, что от глыбы отлетит кусок и обязательно угодит ей в голову. «Вернусь – заставлю Рене рассказать, что происходит со льдом», – думает девушка и внимательно смотрит под ноги, выбирая дорогу. Тел на улицах не видно, но сладковатый душок разложения здесь повсюду. Как и бурые кляксы крови. И щербинки от пуль на стенах. И аккуратные круглые дырочки в остатках стёкол в оконных рамах. Через полквартала ей встречаются люди. Акеми машет рукой, двое женщин и старик останавливаются. Девушка спешит к ним.
– Здравствуйте! Скажите, пройду ли я тут на Четвёртую линию? – спрашивает она. – Я не ожидала, что тут столько льда.
– Пройдёшь, – уверенно кивает женщина. – За Второй линией льда почти нет, а дальше вообще чисто. Вот, наросло за трое суток такое… Отсюда все ушли, кто смог.
До сквера Акеми идёт, не узнавая мест, знакомых с рождения. Безлюдные улицы делают сектор чужим, враждебным. Нет заводского шума, не смеются дети, никто не спешит к вечерне или заутрене… И, пожалуй, как никогда ей не хватает чихания дряхлого мотора старенького красного гиробуса.
В сквере Акеми садится верхом на карусельную лошадку, с годами потерявшую цвет и левое ухо. Отталкивается одной ногой – и карусель медленно приходит в движение.
– Ото-сан, – шепчет Акеми, закрыв глаза. – Имо то… Вот я, тут. Поговорите со мной, пожалуйста.
Негромкий голос окликает её по имени. Девушка оборачивается и видит паренька с падающей на левую щёку длинной чёлкой и собранными в косичку светлыми волосами. Он сидит на качелях в стороне от карусельных лошадок и смотрит на Акеми настороженно, без улыбки. Как отпущенная пружина, девушка срывается с места и набрасывается на мальчишку.
– Сволота! Да как ты посмел! – вопит она звонким от слёз голосом, отвешивая ему одну пощёчину за другой. – Ты, ублюдок! Ненавижу тебя!
Жиль стоит, раскинув руки и крепко держась за две железные трубы, между которыми висят качели. Терпит, молчит. Акеми бьёт больно, вымещая горечь, неудачи, зло. Он только жмурится и стискивает зубы.
– Зачем ты пришёл? – Акеми таскает его за безрукавку так, что ткань трещит и рвётся. – Ты меня предал, подонок, мразь! Лучше бы сдох под пулями, гад! Ворьё паршивое, ты мне всю жизнь испоганил!
Она выдыхается, удары становятся реже, слабее. Когда Акеми умолкает, чтобы отдышаться, Жиль открывает глаза и кивает себе за плечо:
– Я м-мразь и п-подонок. Я п-пришёл вернуть в-вакидзаси.
Меч, завёрнутый бережно в тряпицу, лежит на скамье. Акеми хватает его и косится на узелок рядом.
– Лепёшки, – коротко поясняет Жиль. – И к-курица, п-половинка. Т-твоё, бери.
Кончик вакидзаси смотрит мальчишке в грудь. У Акеми дрожат руки, она часто моргает.
– Ты пойдёшь со мной, понял? За всё ответишь…
– Отвечу, – говорит он спокойно.
Закладывает руки за голову. Смотрит куда-то влево.
– П-патруль.
Акеми со злостью хватает мальчишку за волосы и тащит за гиробусную остановку – жестяную, выкрашенную в ярко-зелёный.
– В-вон, открыто, – вздыхает Жиль, кивая в сторону двухэтажных построек за сквером.
Девушка осторожно выглядывает из-за павильона остановки, шмыгает носом. Видит, что патруль идёт в их сторону, толкает мальчишку в спину – и вдвоём, пригнувшись, они бегут до открытой двери. Акеми бесшумно затворяет за собой дверь, пинком гонит Жиля в глубь помещения. Подносит к губам палец, потом демонстрирует мальчишке кулак: ни звука! Жиль лишь слабо усмехается, перехватывает руку Акеми и тянет за угол, в соседнее помещение. Там оба спотыкаются и падают в большую кучу пахнущего мылом свежевыстиранного белья.
– Я меч уро… – сердито начинает Акеми, но Жиль зажимает ей рот.
Девушка урчит, трепыхается, трясёт головой, но Жиль лишь крепче прижимает её к себе.
– П-послушай меня, – шепчет он, склонившись к самому её уху. – П-послушай – и решай.
– Угу, – подумав секунду, кивает Акеми, и мальчишка разжимает руки.
Она отодвигается подальше, садится ближе к выходу, одёргивает платье и шарит рядом с собой в поисках меча. Жиль кидает в неё узелок с едой, девушка ловит и откладывает его в сторону.
– Объясняйся, – шёпотом говорит она.
Жиль молчит, обдумывая, что собирается сказать. Тишина быстро становится Акеми в тягость.
– Хватит время тянуть! – шипит она.
– Я не м-мог иначе, Акеми, – решается наконец Жиль. – Это м-моя сестра.
– Чего-оо?!
– Угу. М-моё настоящее имя – Жиль Б-бойер. Я в-врал, к-когда говорил, что н-не помню, откуда шрамы. Я д-должен был сгореть вместе со своими род-дителями в-восемь лет назад. Мой отец б-был С-советником.
– Я помню эту историю. – В голосе Акеми скользит задумчивость, будто она прислушивается не только к Жилю, но и к чему-то внутри себя. – Когда сгорел электромобиль после свадьбы… Так, ну-ка! Ты шпион?!
– Д-дура, – выдыхает Жиль. – Какая же ты д-дура… К-как же он т-тебе мозги засрал…
Он говорит. Медленно, заикаясь сильнее обычного. Рассказывает свою историю. Акеми слушает, и с каждой следующей фразой ей становится всё больнее и страшнее.
– Как же ты жил всё это время… Что ж мы натворили… – всхлипывает она, когда Жиль смолкает. – И что ж теперь будет?
Жиль сползает с бельевой горы, выглядывает из-за угла, смотрит в сторону входа в прачечную. Акеми становится рядом с ним, касается пальцев опущенной руки. Она знает, что именно хочет произнести, но совсем не знает, как начать говорить.
– Ты сп-просила, как я жил. Это не т-так важно. В-важнее сейчас, что жил я т-тобой, – тихо говорит Жиль, глядя на пятно света, падающего из маленького оконца. – Т-ты можешь не д-доверять, да. Я м-мог бы убить тебя или К-клермона, но я этого не… Т-твой выбор – это тоже т-ты. А ты… Ты так же св-вободна, как я. И в-врагом я т-тебе не стану. Никогда.