— Ну-ну, — Сириль присаживается на корточки перед мальчишкой. — И теперь наш бравый вояка не может нигде приткнуться, кушать нечего даже в мусорных баках, а любая попытка устроиться на работу через соцслужбу выдаст тебя властям. Но подыхать не хочется, и ты хватаешься за последний шанс. Так?
— Да.
— А почему ты думаешь, что я тебе помогу?
Жиль медлит, внимательно изучая лицо Сириля. Спокойное, немного печальное лицо немолодого человека, от которого сейчас полностью зависит его, Жиля, судьба.
— Вы м-могли не впустить. Пропустить мимо ушей т-то, что я п-передал. Но у вас д-договор. Сейчас неспокойно, и в-вам нужны бойцы. И вы — ч-человек слова.
— А ты — лучший мечник из учеников Ланглу, — кивает Сириль. — Я помню. А что ты не пошёл в Собор?
— Там я н-на свету. Тут б-буду в тени.
— Логично. Да. Пожалуй, ты мне пригодишься. Но с условием.
Сириль подходит к ящику, выключает раздражающую глаза лампу и продолжает:
— Полгода ты не выходишь из этого здания. Вообще. В крайнем случае — только с моего позволения и в сопровождении. Для меня это вопрос моей безопасности. Для тебя — вопрос жизни. Ну?
Испытующий, цепкий взгляд словно пытается просверлить в Жиле дыру. Мальчишка отводит глаза.
— Я с-согласен.
Сириль кивает и улыбается углами рта. С Жиля тут же снимают наручники, наскоро обыскивают. Он стоит посреди комнаты, обессилевший и поникший. Вот и всё. Теперь ты при деле, парень. А она… не в первый раз уходить с пути дорогого человека, чтобы не мешать.
— Так, — распоряжается Сириль охраннику. — Мальца — в комнату Дидье с комплектом одежды и постелью. Жиль, завтрак в восемь. И придётся тебе ладить с моими людьми. И потерпеть, если они решат на тебе отыграться за былое. Понял, боец?
Жиль равнодушно кивает и покорно выходит в коридор. Сириль гасит в комнате свет и возвращается в свою кровать. Ни один, ни другой не испытывают сомнений в верности принятого решения.
— Ты зря сюда пришёл, — неторопливо помешивая ложкой кашу с соевым «мясом», говорит Дидье.
Жиль молчит, смотрит в свою тарелку. Лучше всего не отвечать — так Дидье быстрее отвянет. Если ему нравится раз за разом садиться напротив в столовой и изводить бывшего приятеля язвительными речами — это его проблема, но никак не Жиля. К тому же Сириль велел терпеть — и Жиль терпит вот уже третий день. Молча моет полы на трёх этажах и несёт вахту в самые поганые часы, когда спать хочется больше, чем жить. Всё это вполне терпимо, когда над душой не стоит поганец Дидье. В первую же ночь он от души отпинал Жиля — но, видимо, этого ему было мало. Стоило мальчишкам оказаться вне поля зрения Сириля, и Дидье из кожи вон лез, чтобы зацепить Жиля побольнее.
— Думаешь, раз ты старше, чем я, тебе тут что-то светит? — вполголоса спрашивает он, поправляя воротник добротного жилета из искусственной кожи. — Думаешь, словишь шанс, выпендришься — и тебя заметят? Ха! Тебя взяли только потому, что у нашего прежнего мойщика сортиров кулак в унитазе застревал.
Старательно считая про себя до ста, Жиль доедает суп, облизывает ложку и подчищает остатки в тарелке куском лепёшки. Руки чешутся засветить мальцу в ровно выбритую полоску на аккуратно подстриженном виске, но нельзя. Хотя это так просто, когда соперник на голову ниже тебя ростом и явно себя переоценивает.
— Попрошу, чтобы тебе жратвы меньше давали. Подольше протянешь на своём месте, — продолжает Дидье.
Он откидывается на спинку стула и, красуясь, напрягает бицепсы то одного плеча, то другого. Жилю откровенно наплевать, в какой Дидье форме. Ему сейчас куда важнее не дать этому придурку в нос.
— Боннэ, а что ты в Собор не вернулся? Вроде все, кому бабы не дают, там собираются.
Жиль медленно выдыхает. Берётся двумя руками за край стола, резко скользит на пятке под стол, подцепляет носком перекладину стула Дидье и дёргает на себя. Мальчишка с грохотом падает. К нему спешит кто-то из взрослых, но Жиль оказывается рядом первым.
— Н-не за меня. За Учителя, — бросает он. И плюёт на пол возле лица Дидье.
Разнимают их с трудом, растаскивают по комнатам и запирают до возвращения Сириля. Жиль садится у стены и злорадно хохочет, слушая, как по соседству бесится и шипит, как разъярённый кот, потрёпанный Дидье. «Как поднялся, так и шмякнешься», — думает Жиль, и на душе у него легчает. Нет, Дидье вовсе не мерзавец. Просто его мало били за то, что он говорит, не думая. Ничего, у Жиля полно времени, чтобы это исправить. Он садится на пол в углу, подтягивает колени к груди и дремлет. И видит на грани сна и яви, как город, на который он смотрит с крыши высотки, затягивает Синим льдом. И с каждым ударом сердца кристаллов становится всё больше и больше.
Жиль открывает глаза, встряхивает головой, отгоняя сон. Прислушивается: за дверью слышатся торопливые шаги множества ног, приглушённые голоса, возня. Он хмурится, поднимается с пола, разминая затекшие руки и ноги. Снаружи кто-то долбит по двери, требует открыть. Жиль молчит, тревога охватывает его всё сильнее. В коридорах происходит что-то непривычное. Полиция с обыском? Неужели набрались наглости и нагрянули сюда? Так вроде у Сириля с властями договор… Жиль торопливо оглядывает комнату. Пусто. Спрятаться негде, обороняться нечем. Он забивается в угол, который не просматривается от входа, и старается дышать как можно тише. Вовремя: за дверью гремит связка ключей, кто-то колупает замок, и секунды спустя в комнату врываются люди.
Трое мужчин с закрывающими нижнюю половину лиц шарфами и косынками, двое вооружены обрезками труб, у одного в левой руке тесак. У Жиля мгновенно пересыхает во рту. Он шарит взглядом по лицам и одежде троицы. Уличные банды? Нет, не они, у тех всегда есть отличительные признаки, будь то нашивка на одежде или особые причёски. У этих нет ничего, что выделяло бы их из толпы. И уж точно это не люди Сириля.
Мальчишку вытаскивают из угла, швыряют на пол. Жиль не сопротивляется, только пытается прикрыть голову руками. Покорность не спасает: его несколько раз от души пинают, заставляют подняться, схватив за волосы, и волокут в коридор. Там мальчишка спотыкается обо что-то большое, податливое, теряет равновесие и прежде, чем его снова вздёргивают на ноги, успевает увидеть распростёртое поперёк коридора тело охранника с пробитым виском. «Liberté[16]», — пишет на стене седой мужчина с полузакрытым алой косынкой лицом. Свобода, успевает подумать Жиль, но причём тут свобода? В Азиле каждый себе хозяин, зачем здесь это слово?
Его гонят дальше, мимо распахнутых настежь дверей, мимо комнат, из которых слышится возня, приглушённые крики. «Кто эти люди? — с ужасом думает Жиль. — Что происходит?» Тот, кто конвоирует Жиля, выталкивает его на лестничную клетку, ударом между лопаток направляет по ступенькам вверх, ведёт мимо наспех намалёванных «liberté» и «libre[17]». Отец Ксавье как-то сказал, что когда эти слова появляются на улицах, они не предвещают ничего хорошего.
«Люди, которые пишут о свободе на стенах, искажают её смысл, — говорил он. — Слова превращаются в маску, за которой скрываются мерзкие дела».
Снова коридоры. В воздухе стоит запах крови. Обычно на этом этаже оживлённо — здесь Сириль всегда принимает гостей, а сменяющие друг друга охранники играют в карты в комнате отдыха. Теперь здесь гнетущая тишина. Жиля охватывает ужас. «Сейчас будет поворот налево, четвёртая дверь. Если мы туда, а дальше через переход на этаж вверх… нет, только не туда! Нет!»
Мальчишка поскальзывается на чём-то, разлитом по полу, дёргается, получает очередной болезненный тычок в спину.
— Рыпнешься ещё раз — разобью башку об стену и не посмотрю, что пацан, — рявкает его конвоир.
«Почему меня не убили? — мечется сумасшедшая мысль. — Почему?»
На узком мосту, переброшенном через обрушенные бетонные блоки, который тут все называют просто переходом, Жиль закрывает глаза. Его охватывает апатия и слабость, ноги двигаются с трудом.
— Смотри, куда прёшь! Перешагивай!
Ещё тело. И через пару шагов — ещё два. Жиль не вглядывается — нет никакого желания опознать в этих трупах кого-то из новых знакомых.
Возле двери, входить за которую Жилю было строго запрещено, стоят четверо со скрытыми под шейными платками лицами. Оживлённо переговариваются, посмеиваются.
— Трупы убрать не судьба? — напускается на них тот, кто ведёт Жиля. — Так и будут под ногами валяться?
— Не было приказа, — ворчит один из четвёрки. И кивает на Жиля: — Этот зачем?
— Разберёмся. Был заперт, не похоже, что это свита Сириля. И велено детей брать живыми.
— Давай его сюда.
Жиля отпускают, жестом велят повернуться и поднять руки. Он повинуется.
— Заходи. Медленно и спокойно. И будь вежлив, парень.
Переступая порог, Жиль старается смотреть вверх. Только не на пол. Слишком страшно. За бронированной дверью полутёмная маленькая комнатка, на стенах обои — старые, потёртые, но и они — небывалая роскошь для Третьего круга. Пыльная штора вместо двери, за ней — яркий свет. Когда глаза немного привыкают, Жиль видит у стены напротив стеллаж с книгами — огромный, во всю стену. В воздухе едва уловимо пахнет табаком: Сириль курит трубку, Жиль помнит это. И цепляется за этот слабый запах, не желая ощущать ничего другого.
— Ну ничего ж себе! — восклицает знакомый голос, заставляя Жиля повернуться.
У массивного стола стоит Рене Клермон с открытой книгой в руках и улыбается. Жиль борется с желанием оттолкнуть того, кто находится за его спиной, и бежать прочь, очертя голову.
— Акеми, ты погляди, кто у нас, оказывается, на Сириля работает.
И только тут Жиль замечает сидящую в кресле у винтовой лестницы девушку. Лицо её закрыто ладонями, поперёк колен лежит металлический прут. Конец прута испачкан в чём-то тёмном. Поневоле взгляд Жиля опускается ниже. На потёртом ковре у ног Акеми лежит Сириль. На лице застыла гримаса боли, глаза широко распахнуты, пальцы рук сведены судорогой. Сириль мёртв, как и трое его телохранителей.