голову, жмётся к Жилю ближе.
— Так странно, — говорит она. — Почему тут так пустынно? Люди такие чужие… Уличные бои же далеко, за стеной.
— Страх, — поясняет Жиль, не сбавляя шага. — Он идёт вп-переди. Это как д-дурной запах. Отец Ланглу г-говорил, что люди чувствуют боль до т-того, как… как п-предчувствие. И п-прячутся.
Вероника сворачивает с дорожки, идёт по мокрой траве газона.
— Надеюсь, это сюда и не придёт.
— Придёт, — тихо роняет Жиль. — День-д-два — и будет тут.
— Почему ты так думаешь?
— Я это знаю.
«Потому что никто не даст отпор, — думает Жиль, шагая по границе бетонного тротуара и сочной зелёной травы. — Потому что полиция не умнее Клермона и не знает его планов. Потому что Зверь сильнее человека, как бы отец Ксавье ни хотел иначе. Потому что грабить и отбирать куда проще, чем день за днём зарабатывать свой кусок».
— Жиль, чего они хотят? — задаёт Вероника главный вопрос.
— Они и сами н-не знают. Убивают всех, кто, как им к-кажется, живёт лучше, ч-чем они.
На крыльце двухэтажного коттеджа возится пара карапузов лет трёх. Увидев незнакомых людей, они замирают, как по команде. Из дома выбегает подстриженная молодая женщина в простеньком платье, подхватывает детей под мышки и убегает обратно. Дверь за ней с грохотом захлопывается, и почти тут же опускаются жалюзи на окнах. Вероника смотрит на всё это с недоумением.
— Почему?..
Вопрос Вероники повисает в воздухе. Жиль пожимает плечами и сворачивает на дорогу, ведущую к городскому парку. Они минуют жилой квартал из аккуратных маленьких домиков, проходят мимо трёх высоток, сияющих застеклёнными окнами, пересекают школьный двор. Здесь Жиль останавливается у яркой карусельной лошадки, трогает её улыбающуюся морду.
— Я зн-наю от отца Ланглу, что ты много ч-читаешь. Лошади п-правда умели улыбаться?
Вероника качает головой.
— Только в сказках.
— Зн-начит, это чтобы люди д-думали, что живут в ск-казке, — понимающе произносит Жиль. — И чтобы д-другие тоже так думали. И зав-видовали.
Шуршит гравий под подошвами сандалий. Вероника подходит близко-близко. Встаёт на цыпочки. Трогает пальцем тонкую трубочку носового катетера, гладит шрамы, уродующие лицо младшего брата.
— Жиль… Почему ты был среди них? Я же вижу, ты понимаешь, что они творят ужасное… Почему ты с ними?
Он улыбается — но в его взгляде столько горечи; да и улыбка выходит вымученной, кривой.
— Я не с ними. Я п-просто живу и п-путаюсь под ногами.
— Но ведь ты можешь уйти! В любой момент, Жиль! — она хватает его за плечи. Жиль морщится от боли, и Вероника тут же торопливо восклицает: — Ох, прости! Ты и правда ранен?
— П-пойдём, — вздыхает он. — И п-пожалуйста, не сп-прашивай больше, почему я с ними. Т-ты не поймёшь. А я не уйду.
Он гладит лошадь по украшенной пластиковыми завитушками гриве и бредёт через школьный двор к зелёному массиву парка.
— Ты т-так же свободна, к-как и я, — произносит он, не оборачиваясь.
Вероника спешит за братом. Всю дорогу она ищет ответ на вопросы: почему её брат не вернулся домой, почему Ксавье ничего ей не сказал и что держит мальчишку в стае нелюдей. Шумят над головой старые деревья, прыгают по мощёной дорожке солнечные блики. Запах свежей травы делает всё, пережитое за ночь и страшное утро, дурным сном, успокаивает.
— Я должна была поговорить с ними, — вдруг произносит Вероника твёрдо. — Я могла бы стать посредником между ними и Ядром.
— И ст-тала бы, — отвечает Жиль, не оборачиваясь и не сбавляя шага. — То, что от т-тебя осталось бы, отп-правили бы в Ядро. Как п-послание.
Он прекрасно помнит, что люди Клермона оставили от семьи Сириля. И не сомневается, что с сестрой поступили бы ещё страшнее.
Вероника хмуро трогает разбитую губу, догоняет Жиля и берёт его за руку. Дальше они шагают молча. Лишь один раз Жиль останавливается: почти у самого Собора, на поляне, где устраивают гуляния в честь праздника урожая. Кивает в сторону цветников, пламенеющих алыми розами:
— П-помнишь, ты играла с детьми в жмурки? На п-празднике?
— Да.
Он лезет в карман штанов, достаёт тряпицу, бережно разворачивает её и извлекает заколку в виде серебряной бабочки. Протягивает Веронике.
— Это я т-тогда тебя за б-бока щекотал. И украл, вот… И тогда п-понял, что у вас…
Он осекается и умолкает. Серебряная бабочка подрагивает тонкими крыльями, словно живая. Вероника поникает головой.
— В тот день мы были счастливы, Жиль. Оставь её пока у себя, хорошо?
Воздух прорезает резкий свист. Мальчишка оборачивается: так и есть, полиция. Трое полицаев спешат к ним со стороны главных врат Собора. Жиль хватает сестру за руку, и они со всех ног несутся к цветникам. Вероника на бегу теряет кепку, но подбирать некогда, надо скорее…
Брат и сестра ныряют в зелёный лабиринт, который оба знают наизусть, пригнувшись, пробегают от одного поворота к другому, не забывая считать мысленно: третий вправо, пять вперёд, левый второй, вновь четыре вперёд, снова влево один, вперёд до упора и направо. Голоса полицейских за спиной чуть стихают, но Жиль уверен: они не отступятся. Они с Вероникой сворачивают во внутренний двор. Дверь чёрного хода заперта. Вот и стена, увитая плющом, скрывающим скобы-ступеньки, что ведут вверх. Мальчишка подсаживает сестру, шёпотом подсказывая, где находится следующая скоба. Вероника ловко добирается до широкого подоконника второго этажа, влезает в открытое окно.
— Давай, мой хороший! — тихонько умоляет она Жиля, тянет к нему руку.
Он отступает под сень кустов, качает головой. Поворачивается, показывая промокшую кровью повязку на плече, просит:
— Найди Учителя. От-ткройте дверь.
Вероника послушно кивает и исчезает в окне. Жиль забивается под ветки жасмина, ложится и вслушивается, как в глубине Собора звонко шлёпают по каменному полу бегущие ноги в лёгких сандалиях.
15. Libre
— Встаё-о-ом!
Мальчишку встряхивают за шиворот так, что капюшон безрукавки угрожающе трещит. Жиль беззащитно ойкает, зажмуривается, пытается закрыться руками.
— И куда мы так неслись, а? — грозно вопрошает полицейский лет сорока и отвешивает ему подзатыльник.
Жиль хнычет, неразборчиво ноет, тянет время. Он ужасно боится, что полицейские полезут под куст и найдут прикопанный наспех вакидзаси.
— Я н-ничего не сд-делал…
— Ноги расставь! Руки за голову!
Мальчишка слушается. Пока полицаи в четыре руки обыскивают его, он молча смотрит на окна Собора. Нашла ли Вероника отца Ланглу? А если его нет на месте? Священник часто уходит навещать больных прихожан. И вполне может быть сейчас где-то в трущобах. От этой мысли Жилю становится не по себе.
— Чт-то я вам сд-делал? — тянет он плаксиво. — Отпустите…
— Ты чего, крыса помойная, тут шастаешь?
Пинок по голени, тычок автоматом между лопаток — и мальчишка падает на колени. Тяжёлый ботинок опускается на пальцы правой руки, но Жиль шустро убирает ладонь, хватается за серые брюки полицейского.
— Я ничего н-не нарушал, я п-просто испугался и п-побежал… — умоляюще ноет он.
— А приятель твой где?
— Убежал.
— А кровь на плече откуда?
Ему даже ответить не дают — ботинок бьёт в беззащитный бок, заставляет скорчиться в траве, ловя ртом воздух. Полицаи смотрят на него сверху вниз, будто ждут, когда он шевельнётся, чтобы добавить ещё.
— Месье, что здесь происходит? — раздаётся над головой грозный мужской голос, который Жиль узнал бы из тысячи.
Ноги в тяжёлых ботинках тут же отходят в сторону. Жиль кое-как встаёт на четвереньки, поднимает голову. Дверь чёрного хода открыта нараспашку. На пороге стоит отец Ксавье, и из-за его спины выглядывает десяток любопытных детских лиц.
— Бродяжку поймали, отец Ланглу, — уверенно рапортует старший из тройки полицаев. — Видимо, лазутчик повстанцев. С фильтром-то — точно не из вашего круга.
Ксавье подходит, осторожно подхватывает Жиля под мышки, помогает подняться.
— Ты как, сынок? Цел? — обеспокоенно спрашивает он.
Жиль кивает. Полицейские мнутся с ноги на ногу, потом старший открывает рот, чтобы что-то сказать, но рык Ксавье не даёт ему и слова вставить:
— Повстанцев своих на улицах ловите! А здесь дом Божий! И за его стенами сейчас — более трёхсот таких вот мальчишек и девчонок от трёх до пятнадцати лет! И все они не из нашего круга, а из трущоб, которые вы разносите в каменное крошево!
Все три серых мундира багровеют ушами, мямлят невнятные извинения. Отец Ланглу награждает их тяжёлым взглядом и продолжает:
— Если вы — стражи народа и порядка, а не вооружённая банда, помогите детям. Приведите тех, кто остался без крова и родных. Я не прошу еды и вещей, я призываю позаботиться о тех, ради кого вы вышли с оружием на улицы.
— Ну извините, — разводит руками старший. — Этот тоже ваш?
— Мой.
Вслед за этим коротким словом, прозвучавшим уже из Собора, дверь перед полицейскими с грохотом закрывается. Шумно гремит по скобам засов. Всё, разговор окончен. Серым мундирам остаётся только уйти.
А по ту сторону двери Жиля бережно обнимают Ксавье и Вероника.
— Оп-пять ревела? — строго спрашивает Жиль, трогая пальцем мокрую щёку сестры.
Веро кивает, смеётся тихонько. Вокруг толпятся любопытные дети, галдят, дёргают священника за длинные полы сутаны. Ксавье что-то отвечает невпопад, а сам смотрит на Веронику и Жиля.
— Всё будет хорошо, — шепчет она, прижимаясь щекой к плечу брата. — Теперь всё обязательно будет хорошо…
Ксавье уводит их за собой, остановившись только, чтобы закрыть окно на втором этаже и опустить металлические ставни.
— Теперь, когда ты дома, мы это окно забаррикадируем, — говорит он Жилю. — Собор теперь сам себе крепость. У нас самый надёжный дом, верно, ребята?
— Да-аааа! — верещит малышня, прыгая вокруг священника.
— Отк-куда столько детей? — ошарашенно спрашивает Жиль. — Их п-правда триста?!