— Черт, — ругается он, — подождите секунду.
Он выдергивает из ушей затычки и энергично трясет головой, чтобы окончательно вернуться из какого-то небытия, где он только что пребывал.
— Хэлло, — повторяет Иония.
— Ты хорошо себя чувствуешь, приятель?
— Да, как новичок после сеанса греко-римской борьбы.
— Ты не один?
— Нет, конечно, я один-одинешенек. Постой-ка, с кем я говорю?
— Это Койот.
— А?
— Койот. Вспомни, прошлый вечер, Макс, билеты на самолет до Колорадо, там ты познакомился с моей подругой Кристианой.
— Да нет, я понял, кто ты. Мне непонятно, откуда ты узнал мой телефон.
— Есть средства и способы.
Иония молчит, голова его плохо соображает, и он не совсем понимает, что делать. День за окном близится к закату. Койот не умолкает.
— Я здесь, за углом, и думаю, не поговорить ли нам пару минут?
— Если ты хочешь, чтобы я мог связно говорить, захвати с собой кофе.
— Уже захватил. Как ты его пьешь?
— Часто.
— О, я тоже.
— Я живу на верхнем этаже.
— Буду у тебя через секунду.
Иония выкатывается из постели и рывками натягивает на себя одежду, потом оглядывает комнату.
— Ну, вот я и встал, — произносит он, ни к кому, собственно, не обращаясь.
Он слышит, как Койот поднимается по лестнице, и встает, чтобы встретить его. Он оглядывает комнату, удостоверившись, что все, что должно быть спрятано, спрятано и что он помнит, о чем говорил с Максом и что может из этого последовать. После шампанского он спросил у Макса о Койоте, и тот поведал, что Койот в прошлом был контрабандистом и брокером. Его специальность — доставлять что угодно куда угодно.
Потом Иония сказал Максу, что немного перебрал и, пожалуй, слишком далеко зашел с Кристианой, а потом еще и пригласил всех в Колорадо.
— Это неплохой выбор, — вот что сказал на это Макс. Впрочем, сам Иония пока не обладал даром предвидения.
— Что я могу тебе сказать, — продолжал Макс. — Ты приобрел друга на всю жизнь, Койот не тот человек, который легко становится другом, но одно можно сказать: что бы ни случилось, от этой дружбы тебе будет только лучше.
Койот дважды стучится в дверь и ждет. Иония открывает. Они пожимают друг другу руки, и Иония забирает у Койота кофе. Он идет на кухню и переливает напиток из пластмассовых стаканов в большие кружки, после чего возвращается в комнату и отдает одну кружку Койоту.
— Мне кажется, что так кофе вкуснее.
— Вероятно, да.
Койот быстро оглядывает комнату. Открытая кухня, на полках громоздятся стаканы, тарелки и тяжелые чаши. Он поднимает руку, чтобы потрогать ряд горшков, висящих на крюках, вбитых в стену. Донышки их обгорели до черноты, Иония обожает готовить на большом открытом огне.
— Я так и не смог привыкнуть к турецким обычаям, к маленьким стаканчикам, маленьким порциям. Мне нужна кружка, которую можно взять обеими руками.
На стене висит фото в рамке — человек, стоящий на вершине голой скалы. Под его ногами земля уходит к далекому горизонту, превращаясь вдали в смутные очертания. Фигура человека похожа на темный силуэт. Мужчина стоит спиной к объективу, на голове его видны седые, свисающие на спину косички. Койот подходит ближе, чтобы лучше разглядеть фотографию. Внизу дата и подпись «Чертова Башня», а рядом нанесенные карандашом шесть линий гексаграммы.
Иония и Койот подходят к стульям и садятся, освещаемые косыми лучами послеполуденного солнца. Простые стулья сработаны из тяжелого дерева, под стать столу. Койот снимает с головы соломенное канотье, перекидывает ногу на ногу, вешает на колено шляпу и принимается нянчить кружку в ладонях.
— Чем могу быть полезен?
— Я все это время думал о Колорадо, — невозмутимо отвечает Койот.
— И что же ты думал?
— Я думал, как бы выразиться подипломатичнее.
— Лучше всего выразись прямо и без обиняков.
— Я в своей жизни видел всякое, — говорит Койот, — но незнакомец еще ни разу не дарил мне билеты на самолет.
При дневном свете Койот огромен, как дом. Про него нельзя сказать, что он сложен, скорее он нагроможден.
— Значит, ты все еще хочешь, чтобы мы приехали?
— Если ты не хочешь дать мне повод изменить мои намерения.
— Я не могу придумать ни одного повода.
— Я тоже.
— Какого черта, у меня есть хибарка в Монтане. Недавно мне помстилось, что я хочу еще раз там побывать.
Он отхлебывает кофе и оглядывает комнату, думая, что ему предстоит масса дел, хлопоты с письмами и бумагами, которые придется добывать левыми путями.
Койот косится на Ионию.
— Ты спрашивал Макса обо мне?
— На колу мочало, начинаем сказку сначала.
— Могу я спросить, что он ответил?
— Да, — говорит Иония, — ты можешь спросить.
Иония встает, выходит на кухню, возвращается с сигаретами и протягивает пачку Койоту.
— Он сказал, что ты человек, который не побоится разрядить пистолет, если сочтет это своим долгом.
Койот смеется.
— Надо считать, что это похвала?
— Я расценил это именно так.
— Что он сказал о Кристиане?
— Сказал, что она — твой друг, и что ты полностью ей доверяешь.
— Выходит, ты знаешь все.
10
Они покидают Санта-Фе на старом джипе и пересекают сотню миль пустыни Нью-Мексико к югу, по направлению к границе, прежде чем солнце успевает рассветом проколоть вершины дальнего хребта. Ночь переламывается на восток под острым углом, в темном небе начинают одна за одной гаснуть звезды. По пустыне прокатывается плоская лавина света. Анхель замечает жирную после благодатной зимы лисицу, крадущуюся между мескитовых деревьев за ящерицами или мышами. Вдали видны заброшенные дома — оструганные выбеленные доски, все еще, неизвестно, по чьей забывчивости, стоящие на фундаментах.
Ближе к вечеру на горизонте мелькают молнии, но грома не слышно, и дождь не надвигается. Молнии в тишине обрушиваются на землю, как плоские жесткие плети. Машину ведет Анхель, на нем соломенная шляпа, поля ее растрепались от старости, и выбившиеся из плетения соломинки трепещут на встречном ветру. В машине нет приемника, и Анхелю нечем себя занять, пока он не вспоминает, что можно закурить. Так бывает во время долгого путешествия, когда многое о себе забываешь и возвращаешься к прежним привычкам много позже, а иногда и не возвращаешься вовсе.
Ниже Лас-Крусес они впервые видят Рио-Гранде. Вода в реке цвета пыли, тускнеющий свет уходящего дня отбрасывает на воду стальные стрелки. Дорога вьется вдоль берега. Они едут в проржавевшей насквозь машине, двери оторваны, задние сиденья вытащены за ненадобностью. Выглядит эта рухлядь как карета, выставленная на продажу в Сохо.
— «Додж» шестьдесят четвертого года, не слишком, конечно, красив, но зато годится для дальней дороги, — говорит ему Пена. — Здесь находят меньше десяти процентов угнанных машин.
Анхель поворачивает к ней голову, шея его онемела от бесконечных толчков и головокружительных поворотов.
— Их перегоняют в Мексику, через границу, — продолжает Пена.
— Контрабандисты, — произносит Анхель. Ему нравится это слово, его звучание, и он снова проговаривает его небу, подняв глаза к первым ночным звездам.
Потом они останавливаются днем у маленького почтового отделения в еще меньшем городке. Анхель покупает в автомате бутылку содовой, а на почте получает письмо для Пены. Конверт белый, на нем надпись «Моему старому другу», а ниже проставлен адрес, где-то в Израиле.
Взяв письмо, она бормочет что-то вроде «я должна сделать это, пока у меня еще есть время».
Они едут до наступления темноты, съезжают с дороги и прячут джип в тени деревьев. Темнота вязкая и липкая, как болотная топь. Земля под ногами все еще обжигающе горяча. Анхель перестает разворачивать подстилки и спальные мешки. Сухой зной пропитывает влагой руки, он почти физически чувствует, как вода превращается в липкую мокрую пыль. Пена готовит кофе на маленьком примусе. Из холодильника в машине она достает маисовые лепешки и фасоль, кусок сыра, который она бросает ему и просит натереть. Они принимаются за еду, когда наступает долгожданная прохлада. Анхель растворяется в небесах. Пена вешает фонарик на низкий сук, надевает очки и приближает к глазам книгу.
Воздух густеет то ли от тумана, то ли от пыли, становясь ломким и хрустящим, когда они засыпают. Анхель просыпается от того, что Пена кашляет, тяжкий громкий клекот возникает где-то глубоко в ее груди, она поднимает голову и сплевывает мокроту.
— Что с вами? — спрашивает он, но она кашляет во сне и не знает, что с ней.
Утром ей становится хуже. Они едут в Аризону по проселочным дорогам. Анхель ведет машину, Пена сидит рядом, рука ее сжата в кулак, грудь и горло тяжело вздымаются в такт неровному дыханию. Грязь, свернувшаяся в шарики после последнего дождя, хрустит под колесами. Пятьдесят миль они не видят ничего, кроме плоского, как стол, ландшафта. Огромная банка из-под перца стоит на обочине, похожая на сидящего сторожевого пса. На этикетке до сих пор видно маленькое красное пятнышко, коробка покрыта пылью и абсолютно пуста. Он удивляется, что она до сих пор стоит здесь. На крошечном рынке Пена говорит по-испански с какой-то женщиной, которая исчезает в домишке за магазином и через десять минут возвращается с пакетиками каких-то трав и чашкой кипятка. Пена молча пьет отвар, кашель становится тише. Анхель видит, как старуха вздрагивает от облегчения. Он не хочет смотреть и углубляется в чтение местной, успевшей пожелтеть газеты десятимесячной давности. Читает о лишении права на выкуп закладных, переходит к рекламе, а потом отходит подальше от Пены и закуривает.
Пена покупает коробку лимонов, Анхель несет их в машину, впервые за весь день он вдыхает запах чистоты. Все утро они едут через загаженные поселки, останавливаясь в закусочных, где берут только воду. За стойками — темнокожие мужчины, не произносящие ни слова, когда они входят. В джипе Пена готовит густые, отвратительно пахнущие отвары, на поверхности которых плавают куски каких-то кореньев. На гарнир она режет лимоны, и скоро все пропахло цитрусовыми.