— Как быстро вам все это нужно?
— Две недели, максимум — три.
— Дайте мне шесть дней и шабат.
— Спасибо, Самуил, — говорит Койот.
— А-а, все было бы гораздо быстрее, но большая часть материалов в Европе, на путешествие нужно время, да и надо подумать о сопровождении, кому теперь нужны старые карты? Там, куда я скоро отправлюсь, нет никаких карт. Ты не скажешь мне, за чем вы охотитесь?
Койот отрицательно качает головой.
— Потому что правила есть правила, — говорит Самуил.
— Потому что правила есть правила, — повторяет Койот.
— Шалом, Самуил, значит, шесть дней и шабат, и огромное тебе спасибо.
— Шалом, Койот, рад был узнать, что тебе не снесли голову.
Койот делает несколько шагов к двери, потом останавливается.
— Самуил, ты когда-нибудь слышал об Обществе?
— О каком таком обществе?
— Не о таком каком, а об Обществе.
— Об Обществе… — Самуил, раздумывая, проводит рукой по волосам. — Это не значит, что мне надо в него вникнуть?
— Нет, думаю, что нам это ни к чему.
— Берегись, Койот.
— Счастливо, Самуил.
По дороге домой Анхель и Койот заходят в маленький магазинчик, покупают воду и едут на пляж; там они гуляют по пустынному горячему песку и, причмокивая, пьют красную сладковатую жидкость.
— Как он сможет так быстро раздобыть карты? — спрашивает Анхель.
— Я даже раздобыл школьную грамматику латинского языка с картой системы римской канализации на второй странице обложки. На первый взгляд там невозможно ничего понять. Но есть целая сеть людей, которые хотят знать, где находятся кое-какие вещи, и которые знают, как до них добраться.
— А Самуил?
— Самуил есть часть каждой сети из всех, какие когда-либо существовали с начала времен.
Анхель кивает в ответ, делает несколько шагов и останавливается. Обернувшись, он видит, как от ветра колышется океанская гладь. Тень Койота крыльями лежит на песке.
— Что значит «он не скурвился»?
— Я не скурвился, потому что никогда не занимался наркотиками, это одно из моих правил.
Когда они покончили с питьем, Койот забирает у Анхеля его стаканчик и идет к мусорному контейнеру, крышка тонкая, и когда Койот закрывает ее, то весь контейнер становится похожим на голову в шляпе.
Объявление появилось в воскресной «Кроникл». Анхель не стал смотреть все, но часть прочел: «Римская вилла: семь комнат, двухэтажная библиотека, окна с видом на небо и так далее». Почему-то объявление перепечатала нью-йоркская ежедневная газета, а потом оно появилось в римской газете; потом, в один прекрасный день, раздается звонок в дверь, и появляется почтальон. Анхель открывает дверь, расписывается в получении бандероли и прощается с курьером и только после этого вдруг видит, что на пакете нет адреса. Поняв это, он дает себе труд выглянуть на улицу, но не видит ни пикапа, ни почтового грузовичка, в общем, никаких признаков официальной доставки.
— Слишком много всяких сетей. — Он закручивающим движением бросает конверт на середину стоящего в гостиной стола. — Такое впечатление, что живешь в двух мирах одновременно.
В комнате занавешены все окна, но дневной свет ухитряется просачиваться сквозь шторы. Анхель просовывает руку под занавеску и ощущает, как по ладони расползается жар.
— Кантор считал, — с каждым словом, выходящим из горла, речь Габриаля набирает скорость, — что каждое число в действительности представляет собой два числа, конечную и бесконечную версию самого себя. Этакие математические двойники. Он называл их realen и reallen, реальные или реальные.
— Забавный способ толковать понятие. — Анхель подходит к столу.
— Да, немножко непонятно.
Анхель обходит стулья, находит какую-то детскую игру, но рассматривает ее очень рассеянно и в одиночестве.
— Вся эта идея была такой темной, что ее не смогли перевести ни в английском, ни во французском изданиях. Два идентичных слова, но одно обозначает временное и преходящее, а другое — бесконечное.
Габриаль пододвигает к себе конверт, смотрит на него, потом снова начинает говорить.
— Ты знаешь, что такое монада?
Анхель садится, поднимает ноги и кладет их на край стола. Габриалю, пока он рассматривает конверт, косички падают на глаза, он смахивает их в сторону и сильно прищуривается, глядя на Анхеля.
— Не могу сказать, чтобы я это знал. А почему это ты прищурился?
— Я же альбинос.
— Это я заметил, — говорит Анхель.
— Рад за тебя. При быстрых изменениях освещенности у меня затуманивается зрение, и мне приходится щуриться, чтобы четко видеть.
Анхель вежливо кивает и тоже смотрит на конверт.
— Понятно, но что же такое монада?
— Понятие изначально появилось в Греции, но им стали пользоваться и позднейшие философы, и слово сохранилось надолго. Эта идея предшествовала идее об атоме. Монада — это нечто, составляющее изначальную единичность, сердцевину источника, но она имеет и протяженность, обозначающую индивидуальную элементарную сущность — физическую или духовную. — Габриаль искоса смотрит на Анхеля, чтобы посмотреть, понимает ли тот, о чем идет речь, но Анхель — весь внимание. Это его новый план: сидеть смирно и дать всему потоку излиться на свою голову.
— Интересно, — продолжает Габриаль, — что в каждой монаде помещается крошечное отражение всей вселенной.
— Электрон вращается вокруг протона также, как планеты вращаются вокруг звезд, что-то вроде этого?
— Только в гораздо большем масштабе. — Габриаль берет в руку конверт. — Выглядит это так, как если ты смотришь на нее, а она отражает как в зеркале всю вселенную, почти неуловимо, но если ты знаешь об этом хотя бы немного — как это получилось, или что там внутри, или что это вообще может существовать, то ты понимаешь, что это совсем иной мир, он взаимодействует с миром, в котором живешь и пребываешь ты, но не является его частью.
— Но разве нельзя сказать то же самое о биологии или физике?
— Можно, если бы это были совершенно отделенные от нас миры, если смотреть на них как на традиционные науки. Вот мир Койота, — говорит Габриаль, высоко поднимая конверт, — как мне кажется, находится где-то не здесь, а абсолютно в другом месте.
Габриаль снова кладет конверт на стол и толчком посылает его Анхелю. На пути траектории скольжения конверта стоит чашка с утренним кофе, и Анхель поднимает ее, чтобы конверт беспрепятственно проскользнул до него. Растопырив пальцы другой руки, Анхель ловит конверт, который в противном случае неминуемо упал бы со стола. Из кармана куртки он достает маленький серебряный ножичек и вскрывает конверт. В пакете двенадцать страниц, включая фотографии. В верхней части первого листа проставлены четыре имени: Амброзе Сепульхри, Джордже Бруццо, Ив Ренуар, Кальвин Чумбава. Два итальянца, француз и нигериец. Все иезуиты. Все — сотрудники Ватиканского секретного архива, занимаются реставрацией и восстановлением древних свитков, текстов и томов Александрийской эпохи. На фотографиях два странных итальянца, у них редкие седые волосы, лица, словно никогда не видевшие солнечного света и сдавленные невидимыми тисками. Сняты только их лица на смазанном неразличимом фоне, как фото на документы. Один носит толстые очки с квадратными стеклами, оправа серебряная, а стекла толщиной в добрую четверть дюйма. У обоих острый колючий взгляд. Француз едва заметно улыбается, но виден ряд редких, скошенных под острым углом зубов. Он без сутаны, сидит в маленьком итальянском кафе и потягивает вино с какими-то спутниками. Снимок сделан телеобъективом, поэтому фон тоже смазан. Нигериец на фотографии изображен стремительно идущим по коридору в развевающейся сутане. Лицо у него темное, жесткое, решительное. Он выглядит моложе остальных, хотя наверняка этого не скажешь, так как снимок сделан в профиль. У него мощная челюсть и козлиная бородка. Руки раскинуты в стороны, пальцы растопырены, словно он хватает воздух, чтобы, отталкиваясь от него, идти еще быстрее.
Анхель сбрасывает ноги со стола и встает. Пододвинув к себе кружку с кофе, он раскладывает фотографии по столу. Вот они — люди, продавшие свои жизни Богу. Поставившие веру превыше всех других выборов. Согласившиеся на такую жизнь, на такую традицию, на такой единственно праведный путь. На любое сверх того путешествие, если того потребует тайна Бога.
— Может быть, нам повезет, и Койот сегодня уже узнает одного из них, — говорит Габриаль.
Анхель отрицательно качает головой.
— Нет, не узнает. Это не те люди.
Габриаль поворачивается, чтобы взглянуть на Анхеля, может быть, это игра света или усталость прошедших недель, но Габриалю вдруг кажется, что что-то в Анхеле напоминает этих людей, но сходство это все же не полное.
Анхель делит досье на четыре стопки, каждая из которых ложится на одну из фотографий.
— Я беру нигерийца и француза, а ты — итальянца.
Во второй половике дня наконец возвращается Койоте очередной встречи с Самуилом. Койот заходит в комнату с большим коричневым упаковочным рулоном, какие используют для пересылки постеров или чертежей.
— Еще карты? — спрашивает Габриаль.
— Еще того же самого, — отвечает Койот. — Мы рассмотрели шесть версий, ничего не изменилось. Хорошая новость одна — швейцарские гвардейцы строго придерживаются одного и того же порядка смены караулов, они очень добросовестны, но если мы правильно рассчитаем время…
Койот разводит руками, словно говоря: «Все возможно в этом мире».
— И что ты думаешь? — спрашивает Анхель.
— Думаю о том, о чем я всегда думал. — Койот подходит к столу и берет в руку фотографию Ива Ренуара. — Серьезный парень.
Он подходит к Анхелю, извлекает из пачки в его нагрудном кармане сигарету и, прикуривая, произносит:
— Думаю, нам надо выбрать иезуита и последить за ним, посмотрим, что нам удастся выяснить. Может быть — я говорю, может быть, — мы сможем использовать его в своих целях. Если ничего не получится, то мы пытаемся проникнуть в архив по туннелю, а если и из этого ничего не выйдет, то, вероятно, мы все умрем, а как я слышал, в загробном мире масса чтива, так что зачем нам печалиться из-за какой-то маленькой книжки.