— О чем ты думаешь? — спрашивает она.
— Когда?
— Только что. Только не говори, что ты без ума от песни. Предыдущая понравилась тебе больше.
Он согласно кивает. Она терпеливо курит.
— Я думал о том, что произойдет, если я тебя поцелую.
— И что?
И труба заиграла грустный блюз, зазвучала мелодия другой песни или другой эры, она была похожа на что-то, показавшееся Ионии до странности знакомым. Они не стали целоваться. Музыка заканчивается. Койот возвращается с выпивкой, по его лицу стекают струйки пота. Он ослабляет удавку галстука и подает Кристиане руку. Она движется, движется и движется в танце по выложенному плитками полу.
Подходит Макс, становится рядом с Ионией, обводит глазами зал, прислушивается к ударным, задерживает взгляд на Койоте и Кристиане.
— Хорошие люди? — спрашивает Иония.
— Дружище, у Макса бывают только лучшие.
Оркестр продолжает играть странную песню странной земли. Иония собирается с мыслями, смотрит на танцующих, думает, что страшно хочет снова увидеть ее рядом. Музыка стихает. Они возвращаются к столу рука об руку. Кристиана каким-то образом ухитряется не потеряться за массивным локтем Койота. Он подвигает ей стул. Они садятся рядом с Ионией, едва заметно улыбаясь, довольные своим местом в этом мире.
Иония смотрит на них.
— Вы сможете ответить на один странный вопрос?
— Легко.
— У меня намечается вечеринка — так, надо отметить одно событие — на следующей неделе.
Он слышит себя, произносящего эти слова, как будто со стороны. Он не успел их обдумать, и, возможно, потом он и сам удивится тому, что сказал, но… в конце концов, сегодня пятница, вечер.
— Я думала, что ты собираешься в Колорадо.
Она проводит пальцами по краю стакана. У нее ненакрашенные ногти.
— Да, я собираюсь в Колорадо, и вечеринка будет там.
— Вечеринка — это хорошо. — С этими словами Койот подается вперед. — Скажи мне, что тебе нужно.
— Мне нужны лыжники.
— Боюсь, что я не въезжаю.
— Согласен, эта идея насчет вечеринки очень чудная, но я и сам чудной. Я здесь разрабатывал теорию любви. Много лет я пытался воплотить в реальность каждую гексаграмму «И Цзин». Шесть линий на гексаграмме, шесть возможностей, поэтому мне нужны шесть лыжников. У меня уже есть четыре.
— Ты не скажешь, зачем тебе это надо?
— Каждому нужно хобби.
— Какое-никакое, — произносит Койот.
— Люди, вы катаетесь на лыжах?
— Кролик, ты прыгаешь? — спрашивает Койот.
Кристиана смеется — звонко и от души.
— Хочу, чтобы вы были моими гостями.
— Вот так? — Хотя, конечно, Койот все понимает, но есть люди, которые всегда ведут себя так.
— Билеты на самолет уже есть. — Он достает из кармана пачку билетов. — Макс дал вам добро, это все, что мне надо.
Кристиана молчит, а Койот откидывается на спинку стула, скрестив на груди руки. Что-то бормочет о том, что хотел бы еще раз увидеть старуху. Может быть, это, но может быть, и нет. Иония не разбирает слов, но не переспрашивает.
— Я могу потерять статус беженца, — говорит Койот.
— Остановишься у меня, это, можно сказать, на нейтральной полосе, там много места.
Койот берет билеты, они пожимают друг другу руки. Пауза в музыке, одновременно сверкает молния.
— Темнота — это всего лишь кетер, — говорит Иония.
Это странное высказывание, и Иония никогда бы этого не произнес, будь он в нормальном расположении духа. Что-то есть странного в этом вечере, в этой компании, в понимании Ионией первого из сефирот, понимании первичного и изначального, верно схватившего отношение к темноте.
— Все время повторяешь это для себя, — спокойно говорит Койот, встает и направляется к стойке бара.
Гости приходят, уходят. Возвращается Койот со следующей бутылкой. Они пьют, курят и чувствуют себя друзьями. Во время очередного музыкального затишья он усмехается и оборачивается к Ионии.
— Ты что-то смыслишь в каббале?
— Это Иерусалим, весь мир едет сюда, чтобы общаться с Богом, и так будет до тех пор, пока не переведутся те, кто общается с Ним.
— Значит, собираешь крохи по дороге?
— Разве не все поступают так же?
Сквозь толпу протискивается Макс, наклоняется к столу. Койот касается пальцами лба, поправляет шляпу. Удар грома, мигает свет. Иония чувствует, как расползается тьма.
— Понижение йуд?
— Нет. — Койот отрицательно качает головой. — Пока нет.
Определенно, все они здесь в разговорах пользуются каким-то кодом, причем очень древним. Это самая сложная история в еврейской народной традиции. Идея заключается в том, что само существование Бога не оставляет места творению, что любое производное от этого факта умаляет мощь Бога. Это очень древняя идея и, может быть, даже не еврейская. Большая часть того, что мы знаем, пришла от нахманидов, из Генуи середины двенадцатого века, из тех времен, когда люди любили выносить на свет свои идеи, чтобы получше рассмотреть, как они подходят друг к другу. Для того чтобы создать вселенную, Богу пришлось бы вобрать себя в себя, оставив снаружи первичную пустоту, и именно в мрак тьмы этой пустоты вдохнул Бог жизнь. Всю жизнь. Все сущее. Всю вселенную со всеми ее мельчайшими деталями.
— Подумай об этом, — говорит Койот. — Если Бог — все, а все — это Бог, и Бог хочет сотворить что-то новое — то куда денется это новое? Это парадокс вездесущности Бога. Правда, сам я не понимаю, что это может значить, но звучит это по-настоящему серьезно.
На самом деле он видит все совершенно не так. Он знает почти еретическую истину о том, что первый акт творения не был откровением и эманацией, что, несмотря на все страсти и магию, это был момент сокрытия и отступления, что в действительности то, что осталось позади, было не чем иным, как вечностью трепещущей тьмы и потерянных оттенков кетера.
Снаружи холодная израильская ночь. Солдаты плотнее кутаются при каждом ударе грома. Кристиана зябко прячет руки в рукава старой замшевой куртки.
— Что это происходит? — спрашивает она.
— Мы ждем.
— Это всего лишь гром, — говорит Койот. — Этот Бог евреев всегда был довольно шумным парнем.
— Десять сефирот, — говорит Иония, снова думая вслух.
Кажется, он вышел за пределы не только собственных, но и общепринятых правил.
Кристиана видит, как Иония морщит лоб, произнося свои слова, как загораются его глаза. Ничего удивительного, что он проявляет такой интерес к русскому.
— Кетер — корона; хохма — мудрость; бина — понимание; хесед — милость; гевура — сила; тиферет — красота; неца — победа; ход — слава; йешод — основание; малкуф — царство. — Он пересчитывает сефирот по пальцам, произнося их по очереди. — Вот скрытые аспекты Бога. Цепь спуска, который ведет в мир человека. Кетер — первая перекладина этой лестницы.
— Спуска? — спрашивает Кристиана.
Койот улыбается.
— Спуск и восхождение. Возможно, та воронка, через которую Бог выдул этот мир, но это и лестница, которая может привести назад. По Библии Бог словом воплотил Творение: «Вначале было слово, и слово был Бог». Это первая из тайн Каббалы — если хочешь подняться по лестнице, если хочешь вернуться к Богу по мистическому пути, то ты должен научиться говорить на языке Бога. Как и сефирот, это обратная головоломка; Бог дал Тору ангелам, они же дали ее нам. Верующие убеждены, что вся сила Бога содержится в Торе, поэтому если правильно прочесть и произнести Тору в том же порядке, что и Бог, то можно обрести такую же силу, как Бог.
— Ты видел ортодоксов? — спрашивает Иония. — Они весь день бормочут молитвы. Медленно раскачиваются взад и вперед. Это для ритма. Такой внутренний метроном. Попытка уловить ритм вселенной.
Койот прикладывает палец к губам и на минуту задумывается.
— Ортодоксы делают так, даже если и сами этого не знают. Вначале Бог произнес свое имя, слияние четырех еврейских букв: йуд, хе, вав, хе. Тетраграмматон, Яхве, имя Божие, начало начал. Главное дело Каббалы — это сочетания букв, произнесение, очищение — единственная путеводная карта, Тора, которая сама по себе загадка и головоломка. Это старая как мир шутка — все равно что иметь карту Земли, разорванную на мелкие чешуйки. Но даже великие тайны имеют место рождения, место, где множество нитей сходятся в одно волокно. Нисхождение йуд — это момент творения, когда Бог выпустил воздух, округлив влажные губы, образовав первую часть четырехбуквия, йуд, он создал и опустил лестницу сефирот, одновременно открыв ворота и Творение.
Раздается тяжкий грохот, свет мигает и гаснет. В баре наступила непроглядная темнота. Музыка смолкла. Макс, сразу же оказавшийся у телефона — теперь это почти инстинктивная реакция, — узнает, что это всего лишь отключение электричества из-за падения столба линии электропередач. Толпа тем не менее сбивается в кучу. Люди раздражены.
Койот невозмутимо наблюдает сцену.
— Плохое место для драки, — говорит Иония.
— Оставайтесь здесь. — Койот уходит.
Под покровом темноты Кристиана наклоняется вперед и целует Ионию. Это ласковый, мягкий поцелуй, от ее губ надолго остается ощущение тепла. Он медленно откидывается назад, глядя, как Койот пересекает зал, пересекает сцену и поднимает ко рту свои огромные руки. Иония не видит гармонику, но слышит звук.
— Отбой, — говорит Иония.
— Что такое? — спрашивает Кристиана.
— Этот парень на сцене, — он указывает рукой на Койота, — играет сигнал отбоя.
В зале становится тихо. Они снова целуются. Он не понимает, к чему все это, но если бы ей задали тот же вопрос, то и она не знала бы, что ответить. Есть вещи и вещи, и так ли уж важно, что ты любишь целоваться с незнакомцами?
К сцене подходит Макс, поднимается на нее и объясняет ситуацию. В левой руке у него коробка со свечами, и, перестав говорить, он передает свечи в толпу. Коробка плывет в темноте зала. Люди шарят по столам в поисках спичек. Когда свечи зажжены, гром за окнами стихает, а вместе с ним и голоса, но сохраняется какой-то другой звук, он с трудом различим, это мелодия всего забытого в мире, спустившаяся с небес благословить сегодняшнюю тьму. Может быть, позже, когда придется за что-то цепляться, именно эта мелодия поможет тебе пережить ночь. Это звук одиночества. Утраченная песня, исполняемая без аккомпанемента и танца, и не утруждай себя, не смотри и не ищи, ибо вокруг нет никого, кто пообещал бы тебе счастливый конец.