для фотоаппарата. Я прицепил к трубке пластмассовую катушку, пропустил сквозь нее леску, забросил блесну в ручей и дал ей сплавиться в реку. "Бревна"
не обратили на нее никакого внимания. Однако стоило мне начать сматывать леску, как самый большой таймень рванулся вперед и с отчетливо слышным хлопком втянул блесну в пасть. Я дернул "спиннинг" вверх и едва не вытащил рыбу из воды, но она тут же развернулась и, сломав катушечный тормоз, устремилась вглубь. Я уцепился за катушку, тормозя ее вращение пальцами. Вскоре леска перестала разматываться, но катушка сорвалась с "удилища", и я вынужден был крутиться на месте, наматывая леску на себя. Не прошло и получаса, как таймень лежал на берегу - тяжелая серебристая туша с широченными челюстями. Остальные "рыбки", к моему удивлению, снова собрались в устье ручейка, видимо, предпочитая его холодную воду прогревшейся за день на солнце речной.
Полотно железной дороги вывело меня к мосту через быструю узкую речушку, приток Амгуни. С лампочки, горевшей у въезда на мост, я снял экземпляр вредителя леса - непарного шелкопряда. Насадив зловредного мотылька на крючок, стал забрасывать его в речку и в пять минут надергал из нее кучу хариусов, маленьких рыбок с ярким, словно крыло бабочки, спинным плавником. Они хватали приманку, как только она касалась воды.
Солнце ушло за сопки в верховьях долины, и розовые перья облаков расползлись по темнеющему небу. С ветки ели мне вслед смотрела большая красивая птица - дикуша, несчастное существо, упорно не желающее бояться человека и потому быстро вымирающее. Запустив в нее шишкой в надежде выработать у бедняжки страх перед людьми, я зашагал к следующему разъезду. Почему-то его окрестности оказались битком набиты клещами. Маленькие приплюснутые упыри сотнями сыпались на меня с кустов и травинок. То-то порадовался бы мой преподаватель Елизаров, если бы я и вправду подцепил энцефалит! Но среди ночной тайги мне меньше всего хотелось вспоминать о злом "подводнике" и вообще о городе.
Мы с дежурным по разъезду зажарили хариусов по-нанайски, в расщепах березовых поленьев, и умяли их с бутылкой рябиновой настойки. Вскоре подошел поезд. В вагоне-ресторане я договорился с поварами, отдал им треть тайменя, а остальное сунул в холодильник. За ночь поезд пересек горы, и утром, едва опробовав рыбку, я оказался в долине Буреи, в поселке Ургал.
Поселок этот, как и Санкт-Петербург, построен на болоте. Но если в Петербурге об этом сейчас трудно догадаться, то в Ургале трясина напоминает о себе на каждом шагу. На улицах, ступеньках лестниц, на полу роскошного, как принято на БАМе, вокзала - всюду зияют большие и маленькие воронки, образующиеся при таянии мерзлоты и проседании жидкой почвы. Над поросшими морошкой и багульником скверами вьется гнус. Естественный ландшафт еще не задушен в таких молодых поселках. Пройдет время, и залитый асфальтом Ургал будет неотличим от других скучных городов. Разве что кое-где на окраинах останутся обломанные кустики рододендрона и чахлые стебли голубики - подобно тому, как в аэропорту Красноводска на покрытом красной, потрескавшейся глиной "газоне" между четырьмя табличками "по газону не ходить" торчит крошечная серая солянка, память о ныне застроенных скалах и плато над Каспием, где когда-то гудели копыта сайгачьих стад и леопарды крались за степными баранами.
До следующего поезда в Тынду оставались сутки. Вместе с новым знакомым, монтером пути Пашей, мы нашли в депо попутный тепловоз и весело покатили через пологий хребет Турана в Февральск. Близость Чегдомына - "военной столицы БАМа" - ощущалась в горах колючей проволоки по сторонам дороги, грубых танковых просеках сквозь молодые березняки и в разболтанных рельсах. В локомотивном депо Февральска у меня единственный раз за весь маршрут потребовали документы. Я очень не люблю предъявлять документы, особенно с тех пор, как в 1989 году в Азербайджане меня чуть не убили из-за того, что фотография в паспорте была затемнена и на ней я был похож на армянина. Но не будем о грустном. Мы сидим в уютной кабине тепловоза, аккуратно причесанная тайга бежит навстречу, и пришло время травить байки.
- Тайменя, паря, не ловят, - задумчиво произносит Паша, ковыряя в зубах обглоданной рыбьей косточкой, - на тайменя охотятся. Ловят ленка.
Ленок значился в моей программе ихтиологических исследований вслед за тайменем и хариусом, и я навострил уши. Услышанный текст привожу дословно как представляющий лингвистический интерес (ненормативная лексика обозначена многоточиями).
- Прошлую весну по...ли мы с мужиками за ленком. Забурились на мотоциклах в тайгу, переехали,..., реку, на...ли до... ленков, а как ...ая водка кончилась, по...ли обратно. Сунулись в реку - ...! Вода, ..., поднялась, на ...ом мотоцикле ... проедешь. Бросили мотоциклы, бросили на... этих ...ных ленков, еле перебрались вброд, и, как ..., пошли пешком. Взяли мужиков с вездходом, по...ли обратно. Как переезжали эту ...ую речку, пошел дождь. Пока, ..., грузили всю ...
в кузов, ...ая вода еще поднялась, как .... Стали, ..., переезжать ...! Сидим, ..., как ..., ждем, ..., когда вода спадет. Бюксы (бабы прим. авт.) наши дома плачут, копилку пасут (на фене - ... ... - прим. авт.) ...! ...! Три дня, ..., ..., там, как ...! Всех ... ленков , ..., съели, ..., в ...! Злые все, ..., как ..., матерятся, ..., через слово, как шпана ...ая, туды их в ...! Отощали, ..., как ..., бичи, ..., ..., в ...! Домой когда вернулись, ..., уже не ..., ..., ...
в ..., на ..., ... ..., ..., ...; ... - ..., ...! Короче, ... в натуре, туды-сюды! ...!
Паша грустно замолчал. Поезд шел по Амуро-Зейской низменности - семь часов полностью соженной тайги. Только к вечеру стали появляться нормальные лиственницы, и на закате мы доползли до Зейского водохранилища - огромной лужи среди бесконечно просторной равнины. Алое небо отражалось в многочисленных заливах среди черных мохнатых берегов.
- Как-то в апреле, - начал рассказ машинист тепловоза, - летели мы с Михалычем из Тынды в Москву через Иркутск. И была у Михалыча белка, вернее, бельчонок, только что пойманный - детишкам подарок. Грызла эта белка все подряд - даже прутья клетки. Михалыч ее в рукавицу посадил и во внутренний карман пальто запихнул. Как в Иркутске приземлились, смотрим тепло, солнце, снег весь сошел.
Пошли мы прогуляться, а пальто в самолете оставили. Сидим в аэропорту в буфете, пьем кофе, и вдруг по радио объявляют:
- Пассажиры рейса 137, везущие белку, СРОЧНО пройдите к самолету!
Мы прошли. Белка, конечно, рукавицу прогрызла и носится по салону туда-сюда. И не поймаешь - ведь дикая совсем. Наконец забежала она в кабину, нырнула под пол - и нету. Пилот люк в полу открыл и говорит:
- Ловите. Пока не поймаете, не полечу.
Спустились мы вниз - ёоо! Там коридорчик низкий, пройти только на четвереньках можно, и аппаратура с двух сторон - все гудит, щелкает, ящики какие-то, проводов море, и всюду надписи: высокое напряжение! Ползаем взад-вперед, белки не видать, а пилот сверху кричит:
- Учтите, час простоя самолета - тысяча двести рублей!
И тут смотрю, Михалыч что-то шепчет. Прислушался сквозь гул, а он белку зовет:
"Люся, Люся!" Люсей он ее часом раньше прозвал. Так мне смешно стало сижу и хохочу. Пилот орет, Михалыч матерится, а я не могу остановиться - и все!
В общем, так и не поймали. Только взлетели, час прошел, вдруг надпись загорается: "пристегнуть ремни!" Все, думаем, перегрызла, видать, белка какой-нибудь провод, теперь либо разобьемся, либо в тюрьму... Но оказалось, просто еще одна посадка. В общем, обошлось.
...В свете взошедшей луны был отчетливо виден зубчатый гребень Станового хребта - серебристый зигзаг далеко на севере, за черными иголками лиственничных макушек. Я рассказал, как однажды по просьбе знакомого герпетолога вез из Владивостока в Москву змею - толстую и очень злую самку восточного щитомордника.
Я посадил ее в коробку из-под детского питания, и все было бы хорошо, если бы во время полета змея не родила восьмерых детенышей, которые пролезли в щели коробки и принялись весело ползать по проходу между креслами. Впрочем, эта история не имела такого успеха, как рассказ про белку.
Утром мы были в Тынде, которую комсомольская пропаганда когда-то удачно окрестила "город на семи ветрах". От других станций ее отличают огромный плакат "БАМ - дорога в будущее!" и роскошный торговый центр. Город расположен на склоне холма и довольно красив. Дальше нас вез уже скорый поезд, и он был действительно скорым - начался Западный БАМ. Мы стремительно спускались по уютным долинам Нюкжи и Олекмы, а серые лысые вершины Станового мрачно обрастали облаками. Когда поезд пересек Олекму и втянулся в узкий каньон реки Хани, погода испортилась окончательно.
Я сошел на маленькой станции и побрел вверх по долине, время от времени забрасывая блесну, пока не вытащил упругого медно-розового ленка. Не успел его поджарить, как пошел мокрый снег. Отвесная стена каньона потихоньку растворялась в спускавшейся все ниже туче. Еще несколько минут - и лужи покрылись корочкой льда. Холодный ветер задул костер, едва я перестал его поддерживать. На станцию я вернулся в кромешной тьме и при легком морозце. Но в маленьком здании вокзала было светло и тепло, за окном шумела река, по радио исполняли Моцарта, и еще оставалась половина ленка. А больше всего станция Хани понравилась мне тем, что кресла в зале ожидания были без металлических подлокотников - ничто не мешало растянуться на них и проспать до утра.
За час до рассвета подошел товарный поезд. На открытой платформе стояли два автомобиля. Владельцы ехали прямо в них, таким способом доставляя машины из Тынды в Чару. Я договорился с одним из "частников" и покатил дальше в салоне "Москвича". Утро было морозным и пасмурным. Каньон превратился в такую узкую щель, что дорогу пришлось провести по эстакаде высоко над дном теснины. Но вот мы поднялись на перевал, и вокруг раскинулось море покрытых свежевыпавшим снегом гольцов, пологие хребты, вьющиеся во всех направлениях. Только в глубоких котловинах виднелся ча