ении на последние 3,000 метров аппаратом для дыхания, изобретенным им самим.
Возле полковника была и Надежда Ковалевская — единственная женщина миссии, доктор словесности, компетентный археолог, самостоятельно делающая раскопки — красивая и женственная, несмотря на всю свою ученость; затем были — фон-Борнер, великий географ, немец из прекрасной и умной южной Германии, с головой классического длинноволосого ученого и в очках, но с гуманным сердцем и высокой душой. В Китае он выполнил несколько щекотливых официальных поручений при условиях весьма неблагоприятных и зарекомендовал себя большим дипломатом. Уважение, которое питал к нему пекинский двор, считалось главнейшей защитой миссии и порукой за её безопасность. Наконец, полковник Ковров— начальник экспедиции, занимающий этот пост по праву, вследствие своего знакомства с среднеазиатскими областями и Тибетом. Бесстрашный исследователь и славный солдат, он считался будущим завоевателем стран, лежащих между Гималаями и Амуром.
В данное время помощником его состоял Поль Меранд, самый молодой из капитанов фрегата французского флота, хорошо известный в Европе как своими работами по канализации Me-Конга, так и удалой проделкой потопления, посредством своей миноноски, четырех английских броненосцев в самом Плимутском рейде во время войны в 1965 году. Меранд был душою миссии.
Когда Меранд подошел к группе европейцев, там не хватало только Федорова, поручика русской пехоты, неразлучного товарища и сотрудника полковника Коврова и Рудольфа Усбека, австрийца ботаника, «от которого не укрылся ни один цветок в мире», как, смеясь, говорит про него доктор Ван-Корстен, тоже немножко воображающий себя собирателем целебных трав «на пользу страждущему человечеству».
Федоров и Усбек уехали для разведок по окрестностям.
Когда Меранд рассказал странный эпизод, только что с ним происшедший, последовало общее взволнованное молчание. Чувство тягостного недоумения овладело этими людьми, собравшимися как бы для экстренного совещания. И однако— все они были несомненные храбрецы, тысячи раз рисковавшие жизнью! Разумеется, никакой страх не закрадывался в их сердца. Но легко понять, что исключительное положение, в котором они находились, могло, как нельзя более, объяснить их тревогу.
— Да, все это очень странно, — вымолвил задумчиво полковник: —и вы даже не подозреваете, откуда мог взяться этот недобрый вестник?
— Даже не подозреваю. Это монгол из Гоби, как вы и сами думали. По внешности, он ничем не отличается от прочих своих соплеменников… Поручение ему дано изустное. Я даже не знаю, с какой стороны он подъехал к лагерю!
— Он упал с неба! — смеясь, сказал доктор Ван-Корстен, всегда склонный рассматривать вещи с забавной стороны. — Так и быть, Меранд, признайтесь, что в монгольской пустыне вы завели знакомства, которые сочли нужным от нас скрыть!..
— Помолчите, шутник вы этакий! — воскликнул полковник. — Все это гораздо серьезнее, чем вы предполагаете!
И, тем не менее, хотя я совершенно ясно предчувствую опасность, я не представляю себе, откуда она может явиться… и не предвижу, когда она может над нами разразиться!.. Вопреки заверениям всадника, я надеюсь, что у нас есть еще достаточно времени позаботиться о её предотвращении… Во всяком случае, Федоров привезет нам новости, быть может, даже сию минуту… Но сознаюсь, что со времени вступления нашего на джунгарскую территорию — мы идем, как бы по неведомой стране. Дорога, по которой мы следуем, обыкновенно очень многолюдна, в особенности с тех пор, как наши соотечественники заняли Кашгар и Яркенд, и Джунгария сделалась почти нашей собственностью также. Привлеченные внешними проявлениями нашей цивилизации, номады перекочевали поближе к нам, их кибитки стали почти оседлыми, и русская граница получила, по-видимому, в их глазах серьезное значение. Они явно ждут, что, раздвигаясь все более и более, она включит в свои пределы и западные области Китая. Принимая в соображение именно это обстоятельство столько же, сколько и природные условия Джунгарии, я избрал, для проложения среднеазиатского железнодорожного пути, именно это направление. Однако, теперь я замечаю с величайшим изумлением, что жители этого края как бы бегут при нашем приближении, вместе со своими стадами…
— И это совершенно верно, — подтвердил Ван-Борнер, — и я сопоставляю эти странные признаки со слухами, которые циркулировали в Самарканде во время нашего там пребывания. Говорилось о больших волнениях в Тибете и в Китае, на Голубой реке. Казалось, что Китай, со времени событий, приведших его к принятию покровительства иностранных держав, стал более гостеприимен и даже допустил постройку железных дорог у себя. После нескольких, чисто местных, возмущений, он с виду примирился с присутствием европейцев. Всем вам известно, что Европа сейчас переполнена желтолицыми работниками. На меры, предпринятые против них нашими, европейскими рабочими, было отвечено обычными убийствами миссионеров и купцов здесь. Но это были лишь отдельные случаи. И вот, я предвижу, как я уже не раз говорил и что считаю нужным, при данных обстоятельствах, повторить еще раз, что древний китайский дух вовсе не изменился и не исчез, и что близка страшная реакция против западного давления, уж слишком сильного, на китайскую империю, которую считали слабой только потому, что она уступчива. Я боюсь, что у нас плохо дают себе отчет о страшной силе этих многих миллионов людей, кишмя кишащих вдоль великих китайских рек…
— Какой же могут произвести отголосок в отдаленных местностях Джунгарии — события, взволновавшие жителей побережья Голубой и Желтой рек? — спросила Ковалевская, — Ведь, это были исключительно местные беспорядки, предсмертные судороги разлагающегося общественного строя, накануне возникновения нового!
— Затем, этот отлив номадов, на который указывает нам полковник, может иметь случайные, земледельческие причины, например — неурожай, голод! — поддержал Боттерманс. — Подвигаясь дальше вперед, мы сможем лучше разобраться во всем этом. Мы сильны, хорошо вооружены и не желаем ни с кем ввязываться в войну. Чего нам бояться? Надо двигаться вперед осторожно, но надо двигаться!
— Быть может, вы и правы, — заявил полковник, — но несомненно, что в тех областях, куда мы хотим миролюбиво проникнуть, происходят вещи, о которых мы имеем только смутное предчувствие. Что касается меня лично — я, как и фон Борнер, нахожу, что положение дел на Крайнем Востоке за последнее время странным образом осложнилось. Дойдем ли мы до назначенной цели? Или, быть может, придется повернуть назад?.. Я спрашиваю себя об этом и удивляюсь: если произошло что-либо новое, почему я вовремя не предупрежден? Еще восемь дней тому назад мы сносились посредством нашего телеграфного аппарата с русской почтой. В данный момент слишком большое расстояние и горы мешают нам пользоваться нашим аппаратом, но если бы случилось что-нибудь особенно важное и угрожающее нам, я не сомневаюсь, что на границу Джунгарской долины был бы выслан взвод казаков, и наш аппарат мог бы быть соединен с русским снова С другой стороны, нужно иметь в виду, что нас ждут в Кан-Су, где правит, как вам известно, могущественный вице-король, татарского происхождения, бывший в России офицером, оказавший России много услуг и теперь занимающийся введением культурных реформ в своем крае. Но я обязан вам сказать, что европейские державы, от которых я получил общие инструкции, не скрывали от меня, что Китай переживает новый кризис. Они также советуют мне крайнюю осторожность и возложили на меня обязанность, одновременно с изысканиями для прокладки железнодорожного пути, изучить политическое и экономическое положение внутренних областей, которые, до сих пор, отчасти избежали западного влияния, распространяющегося, главным образом, на побережные приморские провинции. Меня уверяют, что китайское правительство относится сочувственно к расширению влияния наших стран и готово нас поддерживать.
— Однако, кто знает китайцев и их непобедимую враждебность к нашим западным идеям, наша деятельность не должна представляться слишком простой и легкой, и я уже предвижу много препятствий, на которые наткнутся наши усилия. Вам известно, что Япония, после неудачи, которая низвела ее на несоответствующее её честолюбивым замыслам место «одного из желтых царств», покорилась обстоятельствам с фатализмом, свойственным восточной стране. Но я вовсе не удивился бы, если бы узнал, что она исподтишка подстраивает китайцев, усиливает их брожение, не нарушая с виду строжайшего официального нейтралитета и готова извлечь свою пользу из могущих вспыхнуть волнений!
— Все это так, — сказал Меранд, — но нам надо вернуться к сегодняшнему случаю, к этому вестнику, который известил меня о немедленной опасности… Что делать? Двигаться вперед? Отступать?..
— Вот, обождем возвращения Федорова и Усбека…
А пока будем настороже и пошлем наших туркменов на разведки… Утро вечера мудренее, и завтра мы двинемся туда, куда нам укажет Провидение…
— Да, и прогоним черные мысли, наслаждаясь чудными сумерками, предшествующими азиатской ночи! — закончила Ковалевская.
Солнце погружалось за горизонт над Джунгарским проходом. Широкий край его вырисовывался на пламенеющем небе, похожий на приплюснутый молодой месяц в грандиозной раме высоких гор джунгарских, Алатау и Тарбагатая.
Последние лучи, почти параллельные равнине, заливали огнем воды озера Эби-Нор. Вдали, на зубчатых вершинах сибирской горной цепи, снега были увенчаны огненными коронами, и вечерняя мгла, поднимаясь со степи, окутывала все более и более густой дымкой скаты, обращенные к востоку. Белесоватые крутизны Баро-Коро, возвышающейся на незначительном расстоянии над лагерем, горели огнем на черном пьедестале кипарисов и пиний, покрывающих её подножие. По равнине Тиан-шан-Пе-Лу, тянущейся без конца на восток, повеяло с гор свежестью, дышащею ночным покоем.
У подошвы плоскогорья пролегал китайский путь, прямой, как древние римские дороги, размеченный черными с желтым столбами. Далеко-далеко впереди чуть виднелись тонкие струйки дыма, служащие доказательством тому, что степь не пуста, что по ней раскинуты другие стоянки, отдыхают стада, стоят кочевые кибитки, и, быть может, бродят мародеры.