С огнестрельным оружием у нас беда. Нет, его, конечно, делали и раньше, но в весьма малых количествах и в основном фитильные пищали, уже давно не отвечающие современным требованиям. Поэтому до сих пор его приходилось закупать в Швеции, Голландии или Англии. Оттуда к нам везут легкие кремневые пистолеты и карабины, тяжелые фитильные мушкеты, а также сабли, шпаги и много что еще.
Теперь же я надеюсь, ситуация изменится. На оружейной мануфактуре Ван Дейка запущено производство новых ружей. Достаточно длинноствольные, калибром в семь линий, но при этом сравнительно легкие и с давно нравящимися мне батарейными замками французского типа и железными шомполами. На конце шестигранный ствол становится круглым, для крепления настоящего штыка вместо применявшегося в моих войсках до сих пор багинета. Стоит все это удовольствие весьма недешево, но, полагаю, оно окупится.
– Вот, государь, – не без гордости показал мне Рутгер амбар, в котором проходит окончательная сборка ружей, после чего они отправляются на испытания.
– И тут народу немного, – снова отметил я.
– Больше пока не надо, – пояснил хозяин. – Замки изготавливают в ином месте, ложа тоже привозят готовые.
– Ну-ка, дай мне вот это, – попросил я, и сборщик – рыжий парень со смешливыми глазами подал мне готовое ружье, уже прозванное на иноземный манер фузеей.
– Ничего так, ухватистое, – повертел я в руках оружие, выполнив что-то вроде строевых приемов.
– Ага, – расплылся в улыбке парень. – Только можно сделать еще легче.
– Это как же? – заинтересовался я.
– Дык, шомпол же тяжелый, – с готовностью ответил рыжий рационализатор. – И денег стоит немерено. Коли оставить деревянный, как у дедовских пищалей, так и легче будет, и дешевле для казны обойдется.
На лице Рутгера появилось выражение досады. С одной стороны, он, видимо, в чем-то согласен со своим работником, с другой, как и всякий начальник, не любил, когда подчиненные лезут куда не просят.
– Ты на войне бывал ли? – спросил я у работника.
– Не довелось, – со вздохом ответил тот. – В Смуту я еще мал был, а как в возраст вошел, на нас татарских набегов еще не было.
– Оно и видно. В бою, друг ситный, бывают такие моменты, когда стрелять надо часто и много, и с железным шомполом это гораздо проще. И вот когда такой случай произойдет, будешь локти кусать, что пожалел денег на хорошее оружие, да поздно будет!
– Прости, великий государь, бес попутал! – повинился парень, со всей определенностью почувствовавший, что не минует плетей.
– Не за что, – усмехнулся я. – Вообще, то, что ты о казне заботу имеешь, похвально. Половине моих бояр это и в голову не приходит. Просто надо думать, где стоит сэкономить, а где скупой дважды заплатит. Внял ли?
– Понял, государь.
– Ладно, работай, – махнул я рукой и обернулся к Ван Дейку. – Ты, свет мой Родион Яковлевич, что спросить хотел или так просто рот разинул?
– Если вы, ваше величество, снизошли до объяснений ничтожнейшему из моих работников, то, быть может, не пожалеете своего драгоценного времени, чтобы и мне кое-что разъяснить?
– Экое длинное вступление, – усмехнулся я. – Ну спрашивай.
– Государь, вы уверены в необходимости новых багинетов, надеваемых прямо на ствол? Просто это лишняя работа, причем на станке. Тратится время и инструмент, увеличивается конечная стоимость, но ради чего?
В отличие от своего работника Рутгер в бою бывал, причем неоднократно, и крепко-накрепко запомнил, что страшнее ощенившейся пиками терции ничего нет. Мушкетеры только поддерживают ее своим огнем, а потом, если доходит до дела, отбрасывают свои тяжелые ружья и хватаются за шпаги или тесаки, стараясь поднырнуть под пики, чтобы достать врагов. Мушкет в данном случае совсем неудобен.
– Я вполне согласен, что в некоторых случаях багинет – отличная придумка. К тому же его можно использовать как кинжал. Но этот ваш штык на втулке? Нет, не знаю, тем более что пика все равно длиннее.
– А как стрелять с багинетом в стволе? – не без ехидства в голосе интересуюсь я.
– Пусть вытащат, – следует простой как монетка в четверть деньги ответ.
– Штык есть? – решаю положить я конец спору.
– Конечно, – пожимает плечами Ван Дейк и велит принести.
Примкнув штык, я на практике показываю возможность зарядить фузею, не снимая его, то есть скусываю патрон, засыпаю немного на полку, затем остальную часть пороха в ствол, забиваю шомполом патрон вместо пыжа и закатываю следом пулю, досыпаю остатки пороха на полку и взвожу курок. Все это время ружье готово к бою не только в качестве дубины, но, судя по лицам присутствующих, они еще не убеждены, только на лице хозяина мануфактуры заметно легкое беспокойство.
– Вот видите, – объявляю я, закончив приготовления и беря оружие на изготовку.
– Ваше величество, надеюсь, вы не собираетесь стрелять?
– Что, боитесь?!
– Нет, но все же в помещении это делать не стоит.
– Ладно, уговорили. Кстати, ствол испытан?
– Конечно. Вот клеймо нашей испытательной станции. Без него ни один ствол не может попасть на сборку.
– Это хорошо. А много ли готовых ружей?
– Уже больше восьмисот.
В глубине души у меня на краткий миг возникает сожаление. Этого количества было бы как раз достаточно для вооружения Панинского полка, но я тут же подавляю его. Как там дело обернется, еще не ясно, так что отсылать новейшее вооружение казакам не стоит. Они и сами те еще «верноподданные», да и туркам могут попасть в качестве трофея. А оно надо?
Следующим городом, который непременно следовало посетить, был Серпухов, где сидел на воеводстве московский дворянин[25] Алексей Наумов. Не то чтобы я сильно по нему соскучился, но просто в этом городе в числе прочих должны были размещаться беженцы из Европы. Вот и посмотрю на обратном пути, как местная администрация справляется.
Несмотря на близость к столице, город этот довольно часто становился объектом нападений крымских татар, отчего в нем еще при Годунове был построен каменный кремль. С тех пор враги неоднократно подступали к его стенам, жгли посады, захватывали в плен не успевших укрыться обывателей, но сам Серпухов всякий раз оставался неприступным.
Не знаю, заметили ли нас, когда мы промчались мимо города в Тулу, или, быть может, здешнее начальство предупредил какой-то доброхот, но встретили колокольным звоном и хлебом-солью. Воеводе, судя по всему, недужилось, но он все же нашел силы подать мне серебряное блюдо с караваем, затем честно выстоял молебен в церкви, после которого, будучи уже бледным как тень, позвал за стол угоститься чем бог послал.
– Не побрезгуй, государь, моим скромным домишком, – поклонился он. – Отведай хлеба-соли…
– Благодарствую, этого я уже вкусил, – усмехнулся я. – Однако немного подкрепиться с дороги не помешает. Веди, показывай, как живешь!
Жил мой верный слуга, как и следовало ожидать, весьма недурно. И в свежесрубленном тереме, и наряженных в одинаковые кафтаны холопах, а также во всем устройстве чувствовалась основательность и добротность. По обычаю хозяину самому следовало подавать столь высокому гостю еду, напитки и прочие угощения, но бедолага уже едва держался на ногах, а потому я велел ему сесть.
– Ты сильно не суетись, небось найдется кому чарку наполнить.
– Да как же, царь-батюшка, ведь честь-то какая…
– Садись, сказано тебе! Береги силы, мы еще пойдем смотреть, в каком состоянии крепость, да что для моих иноземных подданных приготовлено.
– Помилуй, государь…
– Ну или вели кому из своих помощников меня сопроводить.
– Если позволите, я вполне осведомлен об этих вопросах и могу быть полезным вашему августейшему величеству, – вылез из-за спины воеводы какой-то местный чиновник, одетый в щегольской жупан на польский манер. Его лицо показалось мне смутно знакомым.
Говорил он витиевато, но не так, как русские бояре, когда хотят придать своей речи значимость и шпарят по-церковнославянски, будто псалтырь читают, а скорее как человек, долго живший в Европе и привыкший к тамошним оборотам.
– Это Ванька Грамотин, – пояснил мне Корнилий, заставив поморщиться самозваного помощника, и я сразу же вспомнил этого по-своему незаурядного человека.
Выдвинулся тот еще при Годунове, заняв одно из самых видных мест, на какое только мог претендовать человек его происхождения, и став ни много ни мало старшим подьячим в Посольском приказе. Когда на Москву двинулся первый Лжедмитрий, перебежал к нему и получил уже чин думного дьяка. После смерти последнего тут же присягнул Шуйскому, затем предал и его. Впоследствии он стал сторонником короля Сигизмунда и даже на какое-то время прижился при польском дворе, однако после заключения мирного договора был вынужден вернуться на родину.
В принципе вполне обычная история для тех лет, но все же Грамотину удалось выйти из ряда. От прочих представителей правящего класса в России он отличался тем, что безоговорочно принял польский образ жизни, выучился их языку и даже вести себя старался будто был природным шляхтичем. Поговаривали даже, что прогрессивный дьяк на чужбине тайно принял католичество, но тут никто свечку не держал.
Поскольку я в то время издал указ о прощении всех перебежчиков, если те сложат оружие и вернутся в Россию, Грамотин на полном серьезе претендовал на возвращение на свою прежнюю должность в Посольский приказ, тем более что за него выступали и Филарет, и Шеин, и многие другие представители знати. Но тут, что называется, нашла коса на камень.
Во внешнеполитическом ведомстве мне нужны были стопроцентно верные люди, и потому его главой остался Клим Рюмин, а ушлый дьяк получил иное назначение, благо дел в приказе хватало.
– Отчего бы и нет, – кивнул я.
– Зелена вина, государь? – ретиво взялся за выполнение обязанностей стольника Грамотин.
– Благодарю, но в дороге я не пью крепких напитков, так что лучше кваса.
– Как вам будет угодно, – поклонился тот, не подав и вида, что обескуражен простонародными вкусами своего царя.