Вообще, народ сейчас, что называется, безбашенный и стесняться в выражениях не привык. Даже простолюдины, угодив в Земский приказ, как правило, не спешат каяться, а, напротив, так и сыплют поносными словами на всех, начиная с задержавших их ярыг до ведущих допрос подьячих и палача.
А если в разработку нынешних правоохранителей угодил «служилый человек по отечеству», то и вовсе шум будет такой, хоть святых выноси.
– Стало быть, и патриарх с вами? – вопросительно посмотрел я на Салтыкова.
– Все тебя, христопродавца, ненавидят, – лихорадочно блестя глазами, подтвердил Мишка. – Всем ты поперек горла. Даже кто твою сторону по первости держали и те одумались!
– Ты понимаешь, сукин сын, что этими своими словами всю свою родню под монастырь подвел? Хотя какой монастырь, тут хорошо, если просто плахой, а не колом пахнет!
– Кто от царя Ирода пострадает, все будут в Царстве Небесном!
– Ну тебе-то, клятвопреступнику, никакого рая не видать, – хмыкнул я в ответ и повернулся к Михальскому: – Что думаешь?
– Если он говорит правду, ты вы и ваша семья в большой опасности!
– А если это оговор?
– Но какой в этом смысл?
– Очень простой. Если я начну репрессии против всех старых родов сразу, это заставит их объединиться против меня.
– А если они уже это сделали?
– Тогда храни нас Господь, ибо никакой иной надежды не остается.
– Кроме нас – ваших верных слуг.
– Да-да, а также наемников, стрельцов и немцев из Иноземной слободы.
– Может быть, – немного помявшись, спросил бывший лисовчик, – вам не стоит собирать теперь Земский собор?
– Это еще почему?
– Но ведь тогда в Москву соберется шляхта со всей страны. Это ведь тысячи опытных воинов. Если ваши магнаты сумеют привлечь их на свою сторону, мы можем и не устоять.
– Ты думаешь, это возможно?
– На сеймах в Речи Посполитой такое случается нередко.
– Это так, только там среди делегатов нет ни горожан, ни крестьян. Хотя ты прав, кое-какие меры предосторожности не помешают. Скажи, кто-нибудь знает о поимке Салтыкова?
– Нет. Мы взяли его, когда он пытался выбраться из Москвы. Все его люди убиты, а трупы их спрятаны.
– А твои надежны?
– Государь, вы могли бы не спрашивать об этом.
– Хорошо. Пусть все будет как есть, а мы с тобой сейчас отправимся к Грамотину. Интересно будет узнать, до чего докопался он.
– Ваше величество, – задержал меня Михальский. – Дело в том, что есть еще одно обстоятельство, о котором вам необходимо знать.
– Да ты сегодня просто полон сюрпризов. Ладно, рассказывай.
– Если позволите, не здесь.
После смрада и духоты мрачного пыточного подвала я с удовольствием втянул ноздрями свежий воздух. В какой-то момент даже чуть не закружилась голова, и я остановился на крыльце, опершись на резные перильца. Сзади послышались шаги.
– Вы помните этого человека, государь? – спросил Корнилий.
– Рожа вроде знакомая, – отозвался я, оглянувшись на чернобородого худого мужика.
– Батюшка, – грохнулся тот на колени, – нешто ты не признаешь вернейшего своего холопа, увечным ставшего на твоей службе?! Живота ради твоей царской милости не жалевшего…
– Кто таков?! – строго прервал я столь некстати открывшийся фонтан красноречия.
– Семен я, стрелец бывший Стремянного полка…
– Ты вора Телятевского нашел, а вместе с ним венец царский?
– Я, кормилец!
– Помню. Здесь как оказался?
– Слово и дело за мной государево!
– Ишь как. Ну рассказывай.
– Слушаю, царь-батюшка! Только… что рассказывать-то?
– Не понял?!
– Ваше величество, – поспешил вмешаться Михальский, – если позволите, я поведаю все, что удалось выяснить у этого человека.
– Все страньше и страньше. Ну ладно, поведай.
– Во время бунта этот человек пристал к разбойникам, грабившим сначала Замоскворечье, а потом добравшимся и до центра столицы и даже пытавшимся ворваться в Китай-город.
– Ничего себе!
– Помилуй, государь! – завыл чернобородый, стуча головой по дощатому настилу.
– Будучи, несмотря на свое увечье, воинским человеком, он выдвинулся среди прочих воров и даже стал подручным атамана Харламова и собственными ушами слышал, как тот получал письма от некоего дьяка из Серпухова.
– Слышал, – подтвердил Семен.
– Более того, отправлял тому ответные послания.
– И это было!
– И кто же это? – холодея от бешенства, спросил я.
– Имен не называлось, но… Разве в Серпухове было много дьяков?
– Ты хочешь сказать, что это…
– Я не знаю, ваше величество, кто был этот изменник, но совершенно точно уверен, что Грамотин приказал казнить этого стрельца, едва услышав название города.
– А вот это уже серьезно!
Варшава встретила посольство Рюмина неприветливо. В столицу Речи Посполитой со всех сторон съезжались делегаты на предстоящий сейм. С каждым следовала немалая свита из слуг и домочадцев. Следом за ними потянулись прочие шляхтичи, одни состоятельные, а иные по большей части нищие, но от того не менее воинственные и гонористые. И всем этим людям вне зависимости от происхождения и количества денег требовалось где-то разместиться, отчего цены на сдаваемое жилье разом взлетели до небес.
Все корчмы, трактиры и прочие места оказались переполнены этой публикой. На кухнях, где с утра до вечера суетились повара, все время жарились, пеклись и варились свиные и телячьи туши, множество птицы от домашних пулярок и каплунов до диких фазанов и перепелок. А также различные пироги с мясом, кислой капустой, грибами и еще бог весть с чем, а к ним в придачу, чтобы ясновельможные паны, не приведи господь, не подавились, разливанное море пива, различных вин, но более всего водки.
И все это каждый день съедалось и выпивалось, а на следующий начиналось сызнова.
– А еще говорят, что это москали пьяницы, – криво усмехнулся Рюмин, наблюдая из своего угла за непрекращающимся кутежом и прислушиваясь к разговорам разгоряченных посетителей.
В отличие от прочих членов посольства Клим при прогулках по городу всегда переодевался в немецкое платье, оттого не слишком бросался в глаза и теперь мог без помех наблюдать за местными жителями, что и делал в последние несколько дней, пока дожидался аудиенции у короля.
– А я говорю вам, – надрывался дородный пан с пышными усами и изрядной лысиной, – что нам никак нельзя идти на мир с басурманами!
– Браво, пан Адам! – горячо поддержали его собутыльники.
– И уж подавно нам не следует отказываться от Дунайских княжеств, а также выплачивать султану Осману контрибуцию!
– Так, пан Криницкий! Пусть их холера заберет!
– И как бы ни хотел этого наш добрый король Сигизмунд, мы не позволим заключить ему столь похабный мир!
– Недозволям! – дружно вскинули кубки шляхтичи и немедля осушили их.
Пока они были заняты пьянкой и политическими речами, в общий зал зашел молодой человек в богатом жупане и при сабле, что явно указывало на его благородное происхождение, но выглядел он при этом совсем не заносчиво, а скорее даже скромно.
– Вы позволите присесть рядом с вами? – вежливо спросил он у Рюмина.
– Извольте, – любезно ответил ему дьяк.
– Благодарю вас, ясновельможный пан. Говоря по совести, я ужасно хочу есть, а все харчевни в Варшаве переполнены.
– Присаживайтесь, мой друг, места хватит, да к тому же готовят здесь недурно. Вы, верно, приехали на сейм?
– Да. Меня зовут Ян Корбут, и я депутат от Литвы.
– Карл Рюмме, к вашим услугам.
– Весьма рад знакомству.
– Что ваша милость желает? – подскочил к новому и, судя по внешнему виду, денежному клиенту слуга.
– Жаркого, пирогов и пива.
– Может быть, водки? У нас есть очень хорошая, гданьская…
– Нет, благодарю.
– Как угодно, – немного поскучнел половой, но в этот момент молодой человек сунул ему монетку, и он, разом повеселев, вихрем умчался выполнять заказ.
– Вы тоже за то, чтобы драться с турками, как эти господа? – показал на шумную компанию Клим.
– Лично я нет, – пожал плечами его новый знакомый. – В войне нет ничего хорошего, уж я-то знаю, о чем говорю. Хотя, если быть откровенным, мы в Литве не верим, что с татарами может быть мир.
– Вы воевали? – высоко приподнял бровь Рюмин. – Простите мое удивление, но вы так молоды.
– Да. Я принимал участие в походе на Москву, и, хотя для меня та несчастная кампания закончилась более чем благополучно, я до сих пор с содроганием вспоминаю, через что мне пришлось пройти.
– Вы позволите вас угостить, пока доставляют заказ? – поднял кувшин Клим.
– Только если вы в качестве ответной любезности разделите со мной трапезу.
– Благодарю, но я уже сыт, – едва заметно улыбнулся дьяк и наполнил глиняные кружки до краев.
– Прозит! – отозвался его новый знакомый и немедленно выпил. – Езус Мария, как мне этого не хватало!
– Так, значит, вы не слишком уверены в польском воинстве? – продолжил расспрашивать Рюмин, видя, как заблестели глаза собеседника.
– Я этого не говорил, – замотал головой литвин. – Наши гусары – самая лучшая конница во всем мире, и никто не сможет устоять перед ее натиском. Да вот беда, кварцяное войско[39] слишком мало, а магнаты приводят на поле боя свои регименты[40], только когда дело касается их лично.
– Но ведь его величество всегда может призвать на службу казаков, не так ли?
– Конечно, герр Рюмме, – скроил кислую рожу Корбут. – Вот только это такое лекарство, что ничуть не лучше болезни.
– Отчего вы так думаете?
– Вы, верно, издалека, раз спрашиваете такие вещи! Запорожцы, чтобы вы знали, такие же разбойники, что и татары, хоть и называют себя христианами. Стоит им почуять силу, они сразу начинают требовать себе новых привилегий, расширения реестра и прочих невозможных вещей.
– Я слышал, что король Сигизмунд и без того обещал им…