Ведать Москву во время моего отсутствия остался Никита Вельяминов, а во дворце старшей стала его сестра. И это еще одна проблема. Несмотря на то что раньше Митька с Петькой прекрасно знали Алену и без проблем общались с ней, то при нынешнем ее появлении сразу же ощетинились, как два дикобраза. Но если царевич просто смотрел на молодую женщину как на врага народа, то его неугомонный приятель, судя по выражению его шкодливой физиономии, уже обдумывал конкретные действия.
– Значит, так, – коротко приказал я. – Мне нужно посетить Воронеж, а вы, молодые люди, извольте отправляться со мной!
– Ура! – восторженно завопили сорванцы, предвкушая отмену экзаменов и прочие радости жизни, но злой тиран поспешил обломать их.
– Завтра же я посещу академию и лично проверю ваши знания, чтобы иметь представление, чем придется заняться, если успехи окажутся недостойны вашего высокого происхождения!
– У-у-у, – дружно промычали чада, но возражать не посмели.
Покончив с делами, я велел посадить мальчишек вместе с их бессменным преподавателем Анциферовым и еще парой слуг в карету и стал прощаться с остававшимися в Москве ближниками и друзьями. С Никитой мы обнялись, с другими обменялись крепкими рукопожатиями, третьим я просто помахал рукой.
– В добрый путь, государь! – с непроницаемым видом поклонилась мне княгиня Щербатова.
– До скорой встречи, Аленушка, – взглянул я ей в глаза. – Береги детей.
Выстроившиеся вдоль стены придворные замерли, пожирая жадными глазами сцену нашего прощания, отчего мы с ней почувствовали себя немного неловко, но тут подали голос маленькие царевны.
– Батюшка, возьми и нас с собой, – попросила Марфа.
– Возьми-возьми, – вторила ей Женя.
– Вы еще маленькие, – высунулся из окна кареты Петька, но, наткнувшись на мой выразительный взгляд, поспешил исчезнуть.
– Чего он дразнится?! – надулись девчонки.
– В другой раз обязательно возьму вас с собой, милые, – пришлось пообещать.
– Точно?
– Я вас когда-нибудь обманывал? – постарался удержаться от усмешки я, глядя на серьезные мордашки девчонок.
Последним ко мне подошли прощаться Анисим Пушкарев вместе с дочерью – новоявленной княгиней Пожарской. Поскольку молодой супруг отправлялся вместе со мной, глаза у Машки были, что называется, на мокром месте.
– Ну полно, – попытался утешить я воспитанницу. – Мы ведь ненадолго!
– Ты так всегда говоришь, – хлюпнула она носом, не сводя глаз со своего суженого, – а потом раз, и на войну ускакал!
– Ну хочешь, повелю ему остаться? – хитро улыбнулся я, увидев, как вытянулось от подобной перспективы лицо стольника.
– Нет! – твердо возразила мне Марья. – Служба – первое дело!
– Ну вот и договорились. Иди поцелуй своего милого еще разок на прощанье, да мы поедем.
– Все в порядке? – спросил я у Анисима, воспользовавшись тем, что мы остались одни.
– Все сделал как велено, – так же тихо отвечал мне стрелецкий голова. – Дом справный куплен в Кукуе, со всей мебелью и прочей обстановкой. И денег дал на первое обзаведение. Так что не пропадет, я чаю, Анхелика.
– Я тоже так думаю.
– А если?.. – помялся в нерешительности Анисим.
– Что еще?
– Ну вдруг дите будет?
– Вот когда будет, тогда и будем думать! – строго посмотрел я на него. – В крайнем случае воспитаешь. Я же твоего воспитываю!
Несколько ошарашенно посмотрев сначала на меня, потом на карету, в которой уже сидели мальчишки, Пушкарев задумчиво почесал затылок, но возражать не посмел.
Верфь встретила нас молебном и одуряющим запахом свежих дубовых стружек и смолы. Посреди нее исполином возвышался корпус будущего галеаса, а вокруг него, как свита подле короля, теснились галеры в разной степени готовности, еще одна качалась на воде у недавно выстроенного причала, и на ней собирались ставить мачты. Судя по всему, именно ее и доставили из Голландии.
Выглядел этот первенец будущего Российского флота довольно нарядно. Обе надстройки – и носовая, и кормовая – обильно украшены резьбой, а на транце вдобавок еще и барельеф со сценой поединка Давида и Голиафа. Для галеаса также заготовлен декор, только гораздо более пышный. Там уже не фигурки, а настоящие скульптуры, да еще и позолоченные. Венки вокруг портов и масса других архитектурных излишеств.
Узнавая перед заказом стоимость кораблей, мое величество слегка обалдело. Дело в том, что тридцатидвухпушечный фрегат – а галеас, по сути, тот же фрегат и есть, только с гребцами на нижней деке – оценивался ни много ни мало в сто пятьдесят тысяч гульденов, причем почти половину этой суммы составляли именно украшения с вооружением. А его ведь еще необходимо доставить и собрать, что тоже не бесплатно.
Пушки, хвала Создателю, мы умели лить и сами, а вот декор… В общем, я потребовал обойтись без всей этой буржуазной роскоши, а в ответ наткнулся на стену непонимания, как со стороны своих ближников, так и со стороны подрядчиков. То, что боевой корабль вполне может обойтись без украшений, просто не укладывалось у них в голове.
– Умаление чести! – заявили одни.
– Над вами будут смеяться во всей Европе, – вторили им другие. – Скажут, что русские задолжали подати крымскому хану, а потому не могут заказать нормальные корабли…
– Мне плевать на мещанские вкусы! – рявкнул я в ответ, но после долгой осады сдался и разрешил «немножко, чтобы не совсем уж по-нищенски». И вот вам здравствуйте.
– Красота! – хмыкнул я, глядя на все это великолепие и прикидывая, сколько бы стоил в таком случае «полный фарш».
– Лучшие мастера Антверпена приложили все усилия, чтобы ваше величество остался довольным! – сдержанно поклонился голландский мастер, не уловивший в моем голосе сарказма.
– Господин… как вас?
– Уго Вандам, государь.
– Слава тебе господи, хоть не Жан-Клод!
– Что, простите?
– Я спрашиваю, сколько времени займет достройка оставшихся кораблей?
– Галеры – самое долгое месяц. Галеас можно спускать хоть завтра. Ваши мастера оказались вовсе не такими безрукими варварами, как об этом толковали у нас.
– Кому интересно, что болтают пьяницы в тамошних кабаках, – пихнул мастера в бок Петерсон.
– О нет, – возразил Вандам, очевидно имевший скверную привычку резать правду-матку, невзирая на последствия. – Так сказал один шведский епископ, прибывший к нам с посольством короля Густава Адольфа. По слухам, он много путешествовал, проповедуя слово Божье.
– Этого сукина сына, случайно, звали не Глюк? – нахмурившись, спросил я.
– Совершенно верно, государь. Я даже как-то был на его проповеди, когда он обличал рабскую сущность московитов и их склонность ко всем смертным грехам, включая содомский.
– Видит бог, когда-нибудь я вобью ему эти слова в глотку, – пробормотал я и снова обратился к мастеру: – Вот что я вам скажу, друг мой. Находясь в России, не стоит повторять явные глупости, даже если их сказал ваш епископ.
– Как будет угодно вашему величеству, – сообразил-таки, что сболтнул лишнего, голландец.
– Ну и поскольку к спуску все готово, то завтра все и устроим.
– Тебя лишь ждали, государь, – вылез вперед Минин. – Чтобы ты ладьи сии нарек да дланью царской благословил.
– Вот и славно, – согласно кивнул я. – Надеюсь, хоть копировать этих идолов не стали?
– Зачем же идолов, – расплылся в умильной улыбке сын прославленного лидера ополчения, нешто у нас на Руси добрых резчиков не стало? Почти готовы уж угодники святые, как раз по числу галер.
– Красиво как, батюшка! – восхищенно пискнул выбравшийся наконец из кареты Дмитрий.
– Еще бы пушки, – мечтательно добавил Петька, явно представляя, как будет стрелять из них по неведомым супостатам.
– Навоюетесь еще, Аники-воины! – усмехнулся я.
Благодатное южное солнышко еще и не думало показываться из-за горизонта, когда кто-то потрепал Панина за плечо.
– Вставай, государев человек, не то Царствие Небесное проспишь! Пошли рыбалить, пока турки или еще какая погань не нагрянула. Глядишь, побалуем себя ушицей.
Панин, уснувший лишь глубоко за полночь, с трудом разлепил глаза и уставился на нагло ухмыляющегося побратима, бесцеремонно разбудившего его ни свет ни заря.
– Чего так рано-то? – почти жалобно спросил он. – Солнце еще не встало…
– А по жаре летней сырть ловить надо как раз до зорьки. Вставай, господин полковник, а то всю рыбалку проспим. Ты ж, поди, такой рыбки и не видывал, не говоря уж, чтобы поснедать!
– Уймись, оглашенный, сил нет, дай поспать еще часок, – вяло отозвался Панин.
– Э нет, я такой человек, коли что надумал – все, беспременно добьюсь. Вот, скажем, решил, что нынче утром с тобой рыбца будем брать, значит, так тому и быть! Да ведь я тебе на днях про то говорил, а ты кивал, соглашался. Так что назад поздно сдавать. Одевайся, да пошли скоренько.
– Так и быть, черт языкастый. Уломал, – отозвался Федор, едва не разорвав рот от зевоты.
Он уже и сам припомнил про тот уговор, так что стало неловко перед казачьим есаулом – что ж это за царев стольник, коли слова не держит? Пришлось скоренько подниматься, благо особо снаряжаться не требовалось – рыбалка, тут ни сапог, ни кафтана не надо. Так, в штанах и рубахе, босиком, прихватив только пистоль да саблю на перевязи – на всякий случай, они и пошли к Дону, где их уже ждала малая легкая плоскодонка.
– Садись на весла, а я столкну на воду, – деловито распорядился Мишка. Феде оставалось лишь молча выполнять.
– Ишь какая красотень вокруг. А тишина! Скоро придет враг, так не станет роздыху от грохота пушечного, тогда припомнишь это утро да скажешь спасибо рабу Божьему Михаилу.
– Это да.
– Местечко одно знаю, бровку речную, там и дно глинистое, и песочек, сырть такое любит, косяками держится против течения. Сейчас лов начнем, а после и ухи наварим, и жереху спроворим, у меня баклажка припасена с хлебным винишком, благодать, одним словом!
– Я смотрю, ты все продумал…
– А как иначе? Я ить тоже теперь человек начальный – положено мне башкой соображать!