– Это несомненно так, дорогой коллега, но не забывайте о грубости сердец людей, его окружающих. Как говорят московиты, с кем поведешься, от того и наберешься!
– Что это значит?
– Только то, что наш добрый германский фюрст, пожив здесь некоторое время, стал русским больше, чем любой из его подданных. Хотя справедливости ради нельзя не заметить, что в последнее время нравы здесь несколько смягчились. Иоганн Альбрехт приглашает сюда людей сведущих в искусствах и науке, заводит новые ремесла, выписывает из Европы книги.
– А до него здесь ничего подобного не было?
– Почти. Образование в Москве было уделом немногих высших сановников, включая самого царя. К примеру, Иоганн Шреклих[62], которого еще почему-то называют Васильевичем, слыл человеком ученым. У него даже была своя библиотека.
– Была?
– Увы, но она исчезла. Хотя и ходят слухи, что книги достались Иоганну Альбрехту. Так что, возможно, эта ересь о мытье рук и болезнетворных организмах имеет своим источником какой-нибудь древний трактат о каббале или еще каком колдовстве. Впрочем, я не рекомендовал бы распространяться по этому поводу.
– Но скажите, – не удержался от вопроса совершенно сбитый с толку Вацек, – а есть ли польза для больных от следования этим правилам?
– Как вам сказать, коллега, – немного смущенно поведал ему старший товарищ. – Как это ни странно, стоило мне начать придерживаться этих требований, и доля сепсиса, а вместе с тем и смертей от ран среди пациентов заметно снизилась.
– Так, может быть, в них есть смысл? Вот и мэтр Амбруаз Парэ в своей книге «Способы лечения огнестрельных ран…» et cetera[63] писал о том, что прижигание горячим маслом ран недопустимо и что требуется наложение чистой повязки с разработанным им бальзамом. Я нахожу тут некоторую аналогию…
– Послушайте-ка, доктор Попел, – резко перебил, особо выделив слово «доктор», коллега, – этот Парэ выскочка и цирюльник, а вовсе не врач! Его, с вашего позволения, «труды» невозможно читать, там нет ни одного латинского термина! Это не наука, коллега, а профанация!
– Как скажете… – предпочел отступить Вацек, видя, как разгорячился его собеседник. – Так все же что с рекомендациями его величества? Есть от них польза?
– Несомненно, – растянул губы в притворной улыбке лекарь, – ибо, если вы ослушаетесь, вас ждет суровая кара. И если в ваши планы не входит знакомство со здешними палачами, следуйте им неукоснительно! Поверьте, они большие затейники!
Теперь ему первым делом следовало оценить сложность ранений и рассортировать всех пациентов на тех, кому можно и нужно срочно начать лечение, и тех, кому Вацлав помочь при всем желании был не в силах. Сложные и тяжелые ранения, сопряженные с большой кровопотерей и бессознательным состоянием, для чеха были явно непосильными и потому безжалостно отодвинуты в сторону. Зато те из больных, кто пребывал в сознании и не лишился сил, оказались первыми в списке.
Удачей стало то, что много повреждений было нанесено холодным оружием – колотые, рубленые, резаные. Тут навыков и знаний Попела почти хватало, чтобы оказать некоторую помощь. Очищая раны от инородных тел и промывая настоями, он крупными стежками стягивал края, а в случаях когда между ними было не больше дюйма, то и просто делал утягивающую перевязку в надежде, что крепкое здоровье молодых казаков и охотников сделает свое дело.
Разобравшись в течение пары часов с такими пациентами, он без перерыва приступил к более тяжелым. Здесь приходилось уже орудовать ланцетом, извлекая пули и наконечники стрел и лишь затем накладывая швы. Следующими стали больные с переломами и вывихами. А в самом конце, уже под утро, Вацек, находясь почти в полубреду от переутомления, решился на ампутации. Он осознавал, что, если не сделать это, у больных скоро начнется гангрена и они неизбежно погибнут. Попел прямо и ясно объяснил суть вопроса тем из тяжелораненых, кто еще пребывал в сознании, и, заручившись их согласием: «Режь, немец, все одно помирать, а так хоть надежда есть!», взялся за пилу и ланцет.
Из четырех проведенных операций две закончились поражением. Сердца людей, не выдержав боли, остановились. Но двое других оказались невероятно живучими, словно кошки с их девятью жизнями. И теперь оставалось лишь молиться и ждать.
Попел не помнил, как он уснул. Вероятно, просто отключился, прислонившись плечом к стене. Очнулся он уже после обеда. Даже не поев, сразу отправился на обход больных, затем принялся делать перевязки, тщательно обнюхивая раны на предмет признаков гангрены. На удивление, все оказалось неплохо. И только завершив работу, он таки добрался до стола и с огромным аппетитом расправился с целым котелком густой мясной каши.
– Умаялся? – участливо спросил пришедший навестить его Панин.
– Trosku[64], – ответил ему Вацлав, пытаясь привстать.
– Да ты сиди, сиди, – удержал его полковник. – Слышал, всю ночь напролет трудился не покладая рук?
– Много раненых, – вздохнул чех.
– Буду государю доклад составлять, отпишу о твоем усердии и искусстве. Ну и от всего нашего воинства поклон земной.
– Благодарю, – отозвался польщенный Попел, после чего перешли к обсуждению обороны.
– Что там на стенах?
– Турки весь день собирают тела убитых и хоронят по своему обычаю. Вырыли большой ров и укладывают всех туда. Приходили к нам, предлагали деньги, чтобы мы позволили им отнести своих мертвецов. Но Родилов сказал, что казаки трупами не торгуют. Дескать, забирайте невозбранно, а мы вам вскорости еще накидаем. Только и успевайте ямы копать! Правда, все снаряжение и оружие наши успели прибрать еще с ночи. Теперь добычу дуванят. Тебе, к слову, тоже доля причитается. Все же дрался ты ловко!
В другое время известия о трофеях сильно заинтересовали бы Вацлава, но за прошедшие сутки он так умаялся, что практически не обратил внимания на нежданный прибыток.
– И что же будет дальше? – спросил он.
– Осада. У турок довольно тяжелых стенобитных пушек. Примутся ломать крепость, а как добьются своего, снова пойдут на приступ.
– Что же остается нам? Чем мы им ответим?
– Казаки роют подкопы, будут еще взрывать, делать вылазки и стойко драться на стенах. Такова любая осада, пан Вацлав.
– Да, понимаю. Значит, раненых с каждым днем будет все больше и больше.
– Это ты верно подметил, – кивнул Панин и, как будто вспомнив, протянул чеху его шлем. – Благодарствую, добрый шишак! А за мной останется должок.
Насчет трофеев полковник не обманул. Через несколько часов долю, причитавшуюся доктору, притащили двое охотников.
– Держи, господин лекарь, – заявил Ванька Кистень, протягивая сверток с нажитым непосильным трудом имуществом новому владельцу.
Среди принесенных вещей оказались турецкий пистоль доброй работы, разумеется, без пороховницы и пулелейки, а также кривая сабля, на этот раз с ножнами и наборным поясом. Судя по всему, все это было снято с какого-то зажиточного турка и завернуто в его же кафтан. В придачу шло несколько монет бог весть какого достоинства и странного вида ожерелье из сердолика с кисточкой на конце. Его он отчего-то сразу решил подарить Нахат, но в ответ наткнулся лишь на яростный взгляд зеленых глаз.
– Дурак ты, Попел! – прошипела ощетинившаяся как кошка девушка. – Это четки бекташей!
– И что? – не понял совершенно замотавшийся с ранеными лекарь.
– Они ими молитвы отсчитывают!
– Как католические монахи?
– Я не знаю, как это делают монахи, и не хочу знать! У нас с тобой, если не забыл, есть договор. Ты обещал мне помочь! Так что нечего дарить мне всякий вздор, а лучше подумай, как можно пробраться в бывший дворец паши!
– Раз обещал, значит, помогу! – не удержался от улыбки Вацлав, невольно залюбовавшийся своей собеседницей.
В последнее время Нахат было все труднее выдавать себя за мальчика. Формы ее округлились, отрезанные волосы отросли и то и дело выбивались из-под шапки, а некогда писклявый голосок стал звонким, словно серебряный колокольчик, так что его хотелось слушать и слушать. И уж конечно заподозрили неладное казаки с охотниками, но пока что помалкивали.
В принципе никакой особой надобности в этом маскараде давно не было. В Азове имелось немало женщин и без юной черкешенки. Многие жены и дочери казаков перебрались вслед за мужьями и отцами в захваченную у турок цитадель и делили тяготы осады наравне с мужчинами, а бывало и сами брали в руки оружие.
Хоть и говорили, что казаку жена – помеха, но жизнь есть жизнь. Донцы тоже женились, кто на своих, а кто и на захваченных в походах ясырках. Заводили детей, хозяйство. Потом налетали татары или еще кто, и боевые подруги становились рядом с мужьями и подавали им заряженные ружья, а иной раз и сами сражались не хуже иных и прочих.
Единственным отличием было то, что венчали их не попы, а казачий круг, и он же следил за святостью брака. Загулявшей казачке или соблазнившему чужую жену казаку была одна дорога – в куль и в воду!
Сераскир похода Ибрагим-паша находился в трудном положении. Назначая его, султан Осман приказал своему верному слуге как можно скорее покончить с наглыми гяурами, дерзнувшими бросить вызов великому падишаху, и возвращаться назад, чтобы присоединиться к победоносной армии повелителя в походе на Польшу.
Надо сказать, что паша, как и большинство его воинов, предпочел бы сейчас воевать с богатой и многолюдной Речью Посполитой. Там, в отличие от этой мелкой крепостцы в забытом Аллахом углу Вселенной, имелось чем поживиться и что привезти домой. Так что быстрый разгром взбунтовавшихся русских рабов был и в его интересах, а потому следовало поторапливаться. И раз уж не удался первый приступ, ко второму следовало подготовиться получше.
На следующий день после неудачного штурма турки принялись возводить напротив Топракова городка большую насыпь, согнав на земляные работы огромное количество людей. Вал этот вырос за несколько дней выше городских стен Азова. И туда, выставив вокруг войска, стали затаскивать пушки, завозить огромные бочки с порохом. Над крепостью нависла огромная опасность. Стало ясно, что скоро тяжелая артиллерия начнет безжалостный и прицельный обстрел стен и башен крепости, а заодно и разнесет в щепы все постройки внутри. Так что обороняющимся негде будет и укрыться.