После концерта наступила унылая полоса ожидания новой визы: какой-то чиновник в Берлине не вышел вовремя на работу и не подписал важной справки. Ждём, когда подпишет…
…А на соседней улице прошлой ночью убили режиссёра Пазолини – автора «120 дней Содома» и «Декамерона». Позже, приехав в Берлин, мы сразу побежали на «Содом», но перед сеансом объявили, что он запрещён цензурой и вместо него вдруг показали «Декамерона». А ещё, много лет спустя, мы приобрели дом в Италии, в городке Чертальдо на родине Боккаччо, автора «Декамерона». Говорят, что случайностей не бывает…
…Уже все наши друзья уехали в Америку, мы остались одни в дождливой Остии на грани депрессии.
В начале января мы всё-таки получаем визу и незадолго до отъезда в Германию играем ещё один домашний концерт, на котором присутствовала чудесная сеньора Джина, с которой мы уже подружились во время наших первых выступлений. Она подошла к нам после программы, состоящей из пьес Шумана и песен Брамса, и сказала буквально со слезами на глазах: «Эти песни (Брамса) вы должны, обязаны играть везде и всегда. Это ваша визитная карточка!» Она оказалась права: всюду, где бы мы их впоследствии ни играли, они становились эмоциональной кульминацией всех наших концертов…
…Едем в Берлин! Где наши чемоданы?
Уезжаем с Римского вокзала. Суматоха, гул, паника. Нанимаем носильщика за огромные деньги, заработанные концертами, которому совершенно наплевать, куда везти. Только бы Сашеньку не потерять! Наконец привёз куда-то, сбросил на перрон багаж, получил свои «башли» и «свалил». Вдруг кто-то рядом орёт и жестикулирует – мы понимаем, что поезд уходит с другого перрона! Скачем по лестнице вниз, вверх! Саша, чемоданы…
…Наконец-то мы в вагоне, едем в Берлин.
Контролёров тьма, каждые полчаса ломятся в дверь («Дайте поспать, черти!»), с недоверием всматриваются в наши «подозрительные» бумаги. Но на самом деле – это наш первый благопристойный документ в твёрдой обложке, выданный нам итальянскими властями, после лишения советского гражданства. Назывался он Titulo di viaggio – паспорт для путешествий.
Ехали мы через Цюрих, где нас поджидал некий господин Юкер, импресарио Караяна и Ростроповича. Он снял нам гостиницу на три дня и обхаживал нас самым почтительным образом. Показал город – мы впервые в Швейцарии, угостил, поговорил о том о сём и проводил в Берлин.
Берлин, после Рима, Италии, показался нам тёмным и унылым. Было холодно и в городе топили торфом. Стоял «лондонский» туман с едва просвечивающимися фонарями. Люди неприветливые, не говорят ни на одном языке, кроме своего, и не хотят понимать тебя. Я была разочарована, мне всё не нравилось. А чего я ожидала? Да я и сама не знала и только надеялась, чтобы хуже не было…
Получив поддержку фонда Караяна в виде ежемесячной стипендии, мы принялись за устройство новой жизни в Берлине. Сначала провели десять дней в студенческом общежитии. Но дольше оставаться там мы не могли. Надо было срочно заботиться о приобретении жилья, получения места в садике для Саши, и о решении массы проблем, человеческих и административных, с которыми столкнулись впервые…
Незадолго до отъезда из Москвы, мы повстречались с Гитой Балтер, тётей Марины, жены Додикиного брата Кубы, который уехал в Канаду за три года до нас и теперь работал скрипачом в Торонтском симфоническом оркестре. Мы дружили с Гитой, и она дала нам номера телефонов своих друзей в Берлине. Речь шла о двух сёстрах, одна из которых работала учительницей в школе и в момент нашего появления в Берлине попала в больницу, сломав ногу. От её сестры мы узнали координаты её коллеги, госпожи Хеффе, и незамедлительно позвонили ей.
Г-жа Хенни Хеффе сразу пригласила нас к себе на Aachenerstrasse. На пороге стояла приветливая женщина средних лет. От неё шло тепло родного человека, с распростёртыми объятиями принявшего нас, чужих людей! Она рассказывала потом, что неимоверно обрадовалась, увидев «молодую красивую пару с чудным мальчиком».
Детей у Хенни не было, и одновременно у неё появились и дети, и внук. Она помогла нам найти квартиру. Додик хоть и говорил по-немецки, но никто не хотел слушать его акцент. Меблированная квартира состояла из двух маленьких комнатушек с ванной на кухне и нужником на общей лестнице. Хенни притащила нам две подушки и лампу, и жизнь началась! У Сашеньки своя кроватка, на полу место для игрушек, а в телевизоре – три программы: одна из них – «Sesamstrasse» для детей, по которой мы все учим язык (спустя много лет Саша выступал в ней, как «музыкант Алекс», играл на всех инструментах и пел вместе с куклами – действующими лицами этой передачи). Другая – политическая и третья – музыкальная, каждую неделю – Караян!
Так же с помощью Хенни Сашенька получил место в еврейском детском садике, т. к. в немецком не было места. Пришлось идти на разговор в еврейскую общину.
Клерк говорит: «Ваш сын является гостем в нашем садике, т. к. он не еврей» (я – русская по маме).
Додик отвечает: «Нет, мой сын не гость, у него три четверти еврейской крови!»
Клерк: «Это в нацистское время считали по четвертям!..»
…Хенни стала бывать у нас, и мы часто ходили к ней в гости. Саша действительно обрёл в ней бабушку, а мы впоследствии окрестили её нашей «берлинской мамой» – до конца её дней. Скончалась она старенькой в 2008 году; мы похоронили её в Берлине, и благодарность, восхищение, признательность к этому отзывчивому, самозабвенному и преданному существу не покинут нас никогда. Она приобщала нас к жизни в Германии, к её обычаям, особенностям и странностям. С её помощью мы постепенно разговорились по-немецки. Додику удавалось это всё лучше и лучше, я пыталась поспевать, а Саша, не прошло и трёх месяцев, уже вовсю болтал на языке, помогая мне с переводом в магазинах, у врачей…
…Вскоре объявился и господин Юкер (который в Цюрихе), – полный шарма, располагающий к себе человек, он говорил по-русски: папа его немец, а мама – русская из Томска. Он проникся к нам симпатией, буквально ввёл нас за кулисы музыкальной жизни Берлина. Мы стали бывать на концертах филармонического, лучшего в мире, оркестра и вскоре познакомились и подружились с некоторыми семьями оркестрантов. Это были смешанные пары: румыны, венгры, болгары. Некоторые жёны стали из-за меня повторять русский язык, я же училась у них немецкому. У всех были дети возраста Саши, и поэтому ему было с кем играть и дружить.
А однажды мы оказались в Филармонии за сценой, и вдруг один виолончелист, с горящими глазами, эмоционально и шумно подбежал к Додику, вскричав на всё фойе: «Давид Герингас! Это Вы! Я знаю вас по пластинке, записанной вами после конкурса Чайковского! А вы Татьяна?» (Это наша общая пластинка.) «Как приятно! А я – Вольфганг Бётхер!» Ну конечно, Додик не мог не узнать сольную виолончель Берлинской филармонии.
…Господин Юкер уже давно поговаривал о представлении Додика Караяну.
В начале марта приехал Гидон Кремер играть концерт Брамса под управлением Караяна. Мы, к счастью, на концерте, сидим на сцене, за оркестром, слышим и видим маэстро впервые, живьём, лицом к лицу.
На следующий день – большое событие, Додик играет Караяну. Мы с Сашей тоже в зале, волнуемся. Во время игры Караян дирижирует из зала. Вдруг говорит: «Вы замечательный, и мы обязательно сыграем вместе!»
Вечером звонит господин Юкер, рассказывает, как Караяну понравилось и что он приглашает Додика поиграть пока у него в оркестре и поехать вместе на Пасхальный фестиваль в Зальцбург… Поддержку Караяна в этот нелёгкий для нас период жизни невозможно переоценить.
Одновременно мы познакомились с замечательным Абрамом Яффе, скрипачом из другого берлинского оркестра, его хорошо знала родня Додика по Риге. Он славился как прекрасный детский педагог и своей невероятной добротой. Узнав, что мы собираемся в Зальцбург, ему захотелось помочь нам, и он взял и… подарил нам машину!!! Старенькая (дарёному коню…), с четырьмя разными колёсами, она не хотела ехать на 60-ти км в час, а только – на 80-ти. Её так трясло на маленькой скорости, что от испуга я кричала: «Остановись, а то я выпрыгну!» Вот на ней-то мы и поехали в Зальцбург.
Останавливали нас на каждом переходе границы по нескольку раз: зрелище было довольно странное: старая машина, семья с ребёнком, незнакомые полиции документы, которые, к счастью, были в порядке, наша речь…
Наконец мы добрались до Анифа, маленького городка под Зальцбургом, состоявшего из нескольких домов и великолепной австрийской природы. В двух километрах от нашего уютного отеля жил Караян.
Каждое утро Додик уезжал на репетиции в Зальцбург вместе с другими оркестрантами, а я оставалась с Сашей, жёнами музыкантов и их детьми. Мы вместе обедали, играли в разные игры или шли гулять, изучая окрестности.
На день рождения Сашенька получил двухколёсный велосипед – ему исполнилось пять лет. Додик научил его кататься и он гонял по двору гостиницы целыми днями.
Однажды вдруг слышу страшный крик, плач, грохот: Саша упал с велосипеда, «затормозив» всем лицом по асфальту!!!
Сбежав с лестницы, я увидела ужасную картину: всё лицо его как разорвано, кровоточащие раны на лбу, на носу, под носом, на верхней губе и на внутренней стороне нижней губы с вырванными сосудами (пардон!).
Я начала кричать, звать на помощь (на каком языке?). Наша соседка, которая ещё не уехала на спектакль, увидев происходящее, схватила нас в свою машину и повезла в госпиталь. Там ему зашили все раны, сделали укол против столбняка, намазали красным йодом и наложили повязку на всё лицо.
Бедненький, он был страшно напуган. А я? Он принялся меня успокаивать: «Не волнуйся, мне уже не больно!» Лапушок…
Милая дама просидела с нами в госпитале весь вечер, не пошла на «Лоэнгрина», отдав кому-то билет, привезла нас домой и радовалась, что всё обошлось.
Поздно вечером Додик (как он потом рассказывал), подъезжая к Анифу после спектакля, очень разволновался, предчувствуя, что с Саш