большую часть публики. Таким образом, он пишет для трёх молодых людей, у каждого из которых довольно тяжкие проблемы, связанные или с иностранным происхождением, или семейного характера, например – ухода отца из семьи. Song назывался «Vater, wo bist du?» – «Папа, где ты?».
Продукция, как это сегодня называется, получилась очень успешная: частые прогоны по радио, неоднократные приглашения на телевидение, а также – посещения школ, беседы с детьми и учителями – и всё это на основе захватывающего, актуального текста!
В связи с этим успехом вспоминается маленькая сценка: мы с Додиком как-то оказались на концерте Берлинского оркестра. К нам подходит наш знакомый альтист и на вопрос: «Как дела?», отвечает, что сегодня вечером его сын, участник одной уже довольно известной поп-группы, получает ЭХО – самую большую и важную премию в Европе в области поп и классики. «А ты знаешь, кто для него музыку написал?» – спрашивает Додик. «Нет!» – отвечает тот. «Это мой сын Саша, и он сегодня тоже получает ЭХО!» (Впоследствии Саша получил ещё одно ЭХО.)
После такого успеха пришёл следующий: Саша подписал контракт с «Warner Music» – одной из самых значительных звукозаписывающих компаний. Он становится автором песен (Songs мне нравится больше) для именитых певцов и групп, получает призы, а также золотые и платиновые пластинки – это особое вознаграждение за количество проданных дисков. В настоящий момент у него набралось 24 таких пластинок. Одновременно записывает на «Deutsche Grammophon» (известнейшая фирма звукозаписи) свой мюзикл: «Алибаба и 4(0) разбойников». Для записи создаёт две инструментальные группы: одна – классическая, где Додик (виолончель), Наташа Прищепенко (скрипка), Вольфганг Риттер (флейта), и вторая – поп-группа, во главе с Сашей за фортепиано. Этот CD имел огромный успех, особенно у самой молодой публики, – и продавался почти 20 лет.
Играет также и в спектаклях. Из его театрального периода особенно вспоминается «Дело Фуртвенглера» (фабула спектакля – обвинение дирижёра в нацизме). Саша играет роль молодого лейтенанта, защитника Фуртвенглера. В одной сцене он говорит дирижёру: «Я не могу забыть вашу Седьмую Брукнера с Берлинской филармонией! Я тогда был маленький и сидел на концерте вместе с родителями». Он говорил со сцены, а для нас это звучало нашей общей с ним жизнью, реальностью, ведь он с детства посещал с нами концерты в Берлинской филармонии, хорошо знал оркестровый репертуар, разбирался интуитивно в исполнениях и мог спеть почти всё, что слышал.
…Начало 90-х годов принесло перемены не только во всём мире, но и в каждой семье. Стена рухнула и волна новой русской эмиграции хлынула бурным потоком «сюда». Люди наконец-то дорвались до Запада, официально и неофициально «садились» на социальное обеспечение и крутили законами, как только было можно и нельзя.
В эту волну попала и моя родня. А незадолго до этого звонит сестра с просьбой – требованием срочного приглашения ей, её второму мужу и сыну Яше, с целью избежания армии для мальчика. Додик находит возможность пригласить сестру в качестве концертмейстера в свой мастер-класс, который происходит в этот момент на фестивале Северной Германии. Она приезжает с мужем и… без сына! В министерстве иностранных дел в Москве ей поставили условие: с мужем или с сыном. И она выбрала!?
К счастью через месяц удалось и Яше приехать – моя мама буквально бросилась на колени перед зам. министром иностранных дел с просьбой отпустить внука к тётке на каникулы.
Вскоре нам стало известно, что они всей семьёй попросили политического убежища и, не получив его, пошли нормальным путём – еврейская община, социал…
Через несколько месяцев приехали в гости и мама с папой. Сестра с мужем уговаривают их остаться. Они поддаются и принимают решение, но через неделю меняют его – папе 82 года. Моего мнения по этому поводу никто не спрашивает, а если бы и спросили, я бы не смогла ни на чём настаивать, мне было бы страшно взять на себя какую-либо ответственность, ведь принять такое решение могут только они сами. Но вот решено – они остаются. Мы едем по инстанциям и оформлениям. Папу принимают в еврейскую общину, социал даёт пособие, и мы поселяем их в только что приобретенную для Саши квартиру, в которой они прожили почти год.
Отношения же с сестрой напряжённые: миллионы на голову не летят, первое время устройства – тяжёлое: «Танька не дарит ни дома, ни машину» – слова её мужа, который практически ничем не занимается, сидя на заработках жены.
Он – певец без образования. И самое первое, что мы постарались сделать, – это организовать для него бесплатные уроки, сначала у нашего друга, профессора Любекской академии, а затем в мастер-классе у Г. П. Вишневской. Но услышали в ответ: «Это ещё не известно, кто кого должен учить!»
Создалась ситуация неожиданная: вместо сплочения и радости соединения произошло отторжение и отчуждение. Наша помощь им показалась глупостью и была высмеяна. Сестре дали возможность показаться на фестивале, а играла она плохо и не подготовлен-но – Додик был вынужден попросить её больше в класс не приходить. Я и ещё одна замечательная пианистка «вскочили» за неё, заработав для неё гонорар. Муж её, дорвавшись до денег, тут же покупает машину, сажает Яшу водителем – ему 17 лет, у него нет водительских прав – и тот разбивает её о дерево на полном скаку. Слава Богу, остаётся в живых…
На фоне всего происходящего сестра пытается устроиться на работу – играет на место преподавателя в одну из немецких академий – не берут; хорошая, замечательная, но… не настолько.
В конце концов они оседают на юге Германии. Она – учительница детской музыкальной школы, Яша – студент высшей школы, муж – дома. А мы? А мы во всём виноваты!
В том же 90-м году мы купили дом в Гамбурге, огромный, на четырёх этажах, построенный для себя архитектором Розенблюмом в 1924 году (в 30-е годы он покинул Германию). Мы – его четвёртые владельцы.
Одной из главных причин приобретения дома явилась пристройка, сделанная позже, с отдельной квартирой и входом. Она была полностью отделана и оборудована. Конечно же мы думали о родителях. Устроив и обставив её, мы перевезли их туда, где они прожили до конца своих дней.
Мы наслаждались домом. Заниматься можно было с утра и до утра. Мы часто уезжали, но с какой радостью и нетерпением возвращались!
Приезжая из очередной поездки Додик предпочитал преподавать дома, а не сразу «бежать» в Любек – сказывалась усталость от перелётов и частой перемены во времени. Тогда студенты приезжали к нам и проводили замечательное время: занимались, играли в настольный теннис в студии, мы вместе обедали – я готовила, а потом ещё аккомпанировала им. И дом звенел, играл, смеялся…
Приглашали также и гостей. Помню в один из моих дней рождения собралось около 80-ти человек. Приехали также друзья со всего света, в том числе и самые близкие, с московско-консерваторских времён…
…Вспоминаю нашу женитьбу. Познакомились мы в консерватории. Напротив нашего фортепианного класса был расположен класс Ростроповича. Стасик (так мы называли за глаза Станислава Генриховича) ненавидел разыгрывающихся виолончелистов, зудящих в коридоре перед его дверьми. Когда я ему сообщила, что выхожу замуж, он спросил: «За Раду?» – «Нет, – говорю, – за Додика Герингаса из класса напротив». Надо было видеть искажённое лицо моего профессора; с Раду мы были очень дружны и иной раз Стасик ревниво наблюдал за тем, как мы с ним шли за ручку или в обнимочку, но по-настоящему ничего серьёзного между нами не было.
И, как ни странно, моё первое знакомство с Додиком произошло именно через Раду Лупу. Однажды он попросил меня перевернуть ему страницы в Третьей сонате Бетховена, которую он должен был играть на зачёте по камерной музыке с одним из виолончелистов. Этот виолончелист был Додик. Не могу здесь не вспомнить об одном эпизоде, произошедшем много, много лет спустя. Как-то в Риме, перед нашим с Додиком концертом, мы пошли погулять по площади Навона. И вдруг нам навстречу – Раду с женой, у него тоже концерт в том же зале на следующий день. И он предлагает перевернуть мне страницы в концерте сегодня вечером (ну и реванш!). И вот мы втроём выходим на сцену, публика шепчется, узнаёт Раду и разражается бурнейшими аплодисментами…
…По-настоящему же познакомились мы с Додиком во время третьего международного конкурса им. Чайковского. Как-то друзья пригласили меня к себе на дачу. Среди огромного количества народу был и он. Мы подошли друг к другу, вспомнили, что виделись на зачёте у Раду и разговорились. Он был интересный, много знал и рассказывал, потом вдруг брал карандаш то в правую, то в левую руки или писал ими одновременно!? Также обладал невероятной, почти феноменальной, памятью. Словом, он мне очень понравился и я вроде была ему симпатична.
Мы вместе бегали на конкурс, болтали, держались за ручки и уже не хотели расставаться, но подходило время каникул и мы вынуждены были разъехаться в разные стороны: он – в Литву, а я – на дачу под Москвой.
Я знала, что день его рождения летом, но когда? Совсем забыла. Мне не терпелось поздравить его и я отправила ему открытку на месяц раньше! А первого сентября, сразу после каникул, встретились на лестнице в консерватории, поцеловались в щёчку и разбежались в разные стороны.
Кто-то рассказал ему, что у меня уже есть «серьёзный» друг, и он решил ретироваться. Но он не мог знать, что в это же время я полностью оборвала любые контакты, одержимая одной идеей – быть вместе только с ним. Он этого ещё не знал и был поражён, увидев меня перед собой в комнате общежития, куда я вскоре ворвалась. Он, как всегда, сидел за виолончелью, я вошла и тут же спрашиваю: «А ты бы женился на мне?» Он уставился на меня, ничего не понимая.
Ему 20 лет, жизнь только начинается, нужно много заниматься, завоевывать «олимпы», а тут – женитьба! Потом – озирается по сторонам, ища ответа и не находя, шепчет: «Да…»
Мы сразу же едем в ЗАГС, но он закрыт (выходной). Но мы не сдаёмся – едем на следующий день и получаем время на февраль, и 18-го февраля женимся.