Даже слова усталой, бледной от бессонной ночи докторши ее не задели.
— Бегите, — сказала докторша, — спасайтесь. Эти люди не только катятся в пропасть сами, но и тянут за собой близких.
Вот о чем думала Ирина, дремля в шезлонге у маленького бассейна и слушая на плейере пленку Лени. В двенадцать она покинула гостеприимный кров «Голубого ангела» и вышла на улочку. Улочка привела ее на большой проспект под названием Маркет. На проспекте было многолюдно. Она почти дошла до центра, приблизилась к небоскребам, когда увидела витрину Сен-Лорана. Толкнула дверь и вошла.
Самым трудным было выехать из города на дорогу номер один. Именно эту дорогу выбрала она. Начинать надо с номера один и по порядку! По карте оказалось, что и здесь ждала удача: дорога номер один шла вдоль берега Тихого океана от Сан-Франциско до самой границы с Мексикой.
Ирина остановилась в крутом тупичке. По карте города отметила маршрут и поползла в крайнем правом, внимательно следя за толковыми дорожными знаками, заблаговременно предупреждающими через сколько миль выезд на нужный Exit[25].
Она старалась не обращать внимания на то, что над ней, под ней, слева, справа неслись в десять рядов хайвэи, закручиваясь в спирали на развязках, уносились в неведомые дали. В концентрации было спасение, и через час она оказалась за городом на дороге номер один.
— Господи! Какую же красоту ты создал в этом мире! — сказала она. — Я знаю, мое будущее кончится плохо, но я не пожалею о нем, потому что Ты вывел меня на эту дорогу.
Дорога шла по высокому берегу океана, и он лежал дымносиний внизу, а слева были горы. Огромные люпинусы росли вдоль шоссе, изящные виадуки выгибались над ущельями. Потом дорога чуть отошла от океана, появились поля, вывески с клубникой и артишоками, с надписями «Leban 1,50». Белый автобус стоял среди зеленых полей, он привез рабочих. Она узнала свой давний московский сон.
Потом с океана потянулся туман. В два слоя. Один — над землей, другой — выше, полупрозрачной завесой.
Ирина останавливалась почти на каждой смотровой площадке и смотрела, смотрела…
Полузабытость навыков вождения обернулась подспорьем: «понтиак», конечно же, был с автоматическим переключением скоростей, так что держись за баранку и жми на акселератор.
В этот день она увидела Монтерейские горы в тумане, высокие первозданные дюны заповедника «Марина», блеск курортного Санта-Круса, где морские тюлени валялись на сваях причала. Стрельбище с мишенями на огромном пляже, кладбище в Монтерее, похожее на рождественскую открытку, и пристань, похожую на пристань в рассказах Стейнбека (с длинными деревянными амбарами рыбаков). Она познакомилась с девушкой по имени Нэнси Брейч. Храброй девушкой, распоряжающейся на глухой пыльной стоянке Биг-Сёр. Оставив на стоянке машину, Ирина спустилась по тенистой дороге среди тропического леса к узенькому песчаному пляжу. На отвесных склонах росли гигантские ели. Огромные валы накатывались и разбивались о серо-черные скалы, торчащие из воды. Несколько смельчаков в блестящих от воды, как шкура дельфина, черных комбинезонах ловили кайф на гребне волны. Неслись вместе с ней к пляжу и отлетали назад.
Ирина легла на мелкий белый песок. Рядом говорили по-немецки, чуть дальше — по-испански. Она не заметила, как заснула. Проснулась оттого, что кто-то деликатно тормошил ее за плечо.
— Миссис, вы можете сжечь кожу. У вас есть лосьон? — Тоненькая женщина в бикини протягивала бутылку с белой жидкостью.
Ирина смазала лицо прохладной эмульсией. Только в машине в зеркале заднего вида увидела, что действительно обгорела здорово.
Она заночевала в маленьком «лоджи»[26] «Голубая птица» (много голубого: прошлую ночь голубым был ангел). Там в тумбочке и обнаружила роскошную ночную рубашку с шитьем. Прихватила ее («воровать так воровать»), а утром увидела студенток местного университета. Они были красивее звезд кино. Не обращая внимания на свою красоту, валялись, сидели на газонах и сосредоточенно зубрили.
«Если б я жила в таком месте, я бы не смогла учиться. Ведь эта красота ошеломляет, сбивает с толку».
А Калифорния проплывала мимо, и невозможно было поверить, что это когда-то было пустыней.
Сумерки пришли неожиданно. Она остановилась на смотровой площадке перед местечком, которое так и называлось «Океано», дальше дорога на карте брала левее, и нужно было попрощаться с океаном на ночь. Она привыкла к нему за эти дни и полюбила его.
Он лежал внизу бесконечный, темно-синий и медленно, устало вздымался-дышал. Он напомнил ей двух любимых мужчин во сне — Антона и Леню. Та же сила и то же спокойствие, даже соленый влажный запах, смешанный с запахом вереска, напомнил о давних ночах. Она стояла одна, курила и думала о том, что там, за этой огромной плотью, раскинувшейся на пол земного шара, лежит берег ее страны.
Она вспомнила о Лениной пленке, надела наушники дешевенького плейера, купленного на тротуаре Бродвея, и послушала низкий голос певца Сакомото, он тоже походил на океан.
А потом началось безумие. Номер один превратился неожиданно в мощный хайвэй, и она неслась вместе со всеми, не успевая ничего разглядеть. Мелькали вывески гостиниц, реклама, можно было остановиться на ночлег через каждые две мили, но какая-то неведомая сила тащила ее вперед, не давая сосредоточиться. Казалось, она приговорена к этой безумной гонке, вокруг мелькали огни: красные — задних фонарей, цветные — неоновой рекламы, а серебристый «понтиак», подчиняясь ей, летел вперед.
В какой-то миг Ирина почувствовала, что если немедленно не свернет с этого безумного хайвэя — не свернет уже никогда, так и будет ехать до полного изнеможения. Она включила правый поворот и выехала в ближайший Exit. Так она оказалась возле «Summerland»[27] мистера Мюллера.
И был день, полный солнца, пения птиц в яблоневом саду, виноградные холмы Калифорнии; разговоры; старые бело-желтые монастыри первых миссионеров, звон их колоколов.
Она помогала ему печь булочки в бэйсменте[28] и ездила вместе с ним в захолустный городок за провизией.
И был вечер, когда они сидели у телевизора, и белый кот Марципан прыгнул ей на колени и, урча, «месил» ее живот лапами, а потом утих и задремал.
И было утро, когда мистер Мюллер стоял на крыльце в клетчатой рубашке, похожей на старую рубашку Антона, и она, уезжая от него навсегда, махнула в окно рукой.
И было безумие бесконечного Лос-Анджелеса, и она испугалась этого города, и заблудилась, и с ужасом думала о том, где проведет ночь. Этот город страшил ее, вызывал недоверие и чувство безнадежности. Безнадежности ее фантастической, чудовищной ситуации. Она неожиданно для себя позвонила из какой-то закусочной по телефону, который значился в визитной карточке старика, с которым ужинала за одним столом в Сан-Франциско. Он искренне обрадовался ее звонку, велел ждать, никуда не дергаться, он приедет через час. Гигантские расстояния этого города ошеломили. Он «провел» ее через одноэтажный город с низким небом в Сайпресс к своему богатому дому.
Моложавая, подтянутая Мюриэл встретила так, будто знали друг друга всю жизнь. Ирина прожила в Сайпрессе четыре счастливых дня. Дон покатал ее на своем самолете, Мюриэл сердилась, потому что «нельзя делать такие глупости. Он думает, что он ас на фронтах Второй мировой, а он — просто старик». И ни одного вопроса: почему? как?
Потом она в «Буллоке»[29] познакомилась с Марьяной и переехала к ней на Лонг-Бич. Марьяна была с мужем, и они говорили по-русски. Ирина не удержалась и подошла. И оказалась в трехкомнатной квартире на первом этаже. Сначала все было весело, они съездили в Диснейленд, где на одном аттракционе все посетители запели вдруг вместе стройно и вдохновенно: «Америка — ты прекрасна», а на другом переодетые пиратами парни с удовольствием хлестали шелковыми плетками «пленниц» из числа экскурсанток, чтобы гребли лучше. «Пленницы» хохотали, хохотали зрители на берегу канала. Волшебный город всех сбывшихся желаний детства.
Вечерами гуляли по Венис[30]. Марьяна никогда не была в Сан-Франциско, ее муж — тоже, поэтому незатейливая история о работе в кафе «Травиата» была принята за чистую монету. Это мучило Иріпгу, и она решила рассказать им правду и спросить совета. Они, кажется, были хорошими ребятами, и жилось им нелегко, но они не ныли.
Марьяна отвезла ее в порт, показала горы железных опилок, ждущих отправки в Японию, где из них снова сделают автомобили, и федеральную тюрьму штата Калифорния. Тюрьма напомнила Ирине, кто она, и она дала себе слово сегодня же вечером за ужином исповедаться.
Но к вечеру Марьяна была пьяна. Абсолютно и безнадежно. И на следующий день тоже, и тогда Ирина поняла, что ее деликатный, молчаливый муж все время с ужасом ждал, когда начнется запой. Ночью она колотила шкафы в поисках спиртного, рвалась из дома. Потом пыталась дозвониться в Москву. Все эти дни она была очень хороша, на нее обращали внимание везде, а теперь превратилась вдруг в отечную тетку. Ирина поняла, что ни о какой исповеди не может быть и речи, достаточно им своих проблем. А еще она поняла, что тоскует по мистеру Мюллеру, по Голубому Дому, тоскует отчаянно. И нет для нее иного места в этой прекрасной и жутковатой стране, кроме Голубого Дома близ хайвэя. Утром, накормив безучастную Марьяну завтраком и попрощавшись по телефону с Доном и Мюриэл, она двинулась по знакомой дороге в обратном направлении.
Они сидели на террасе отеля «Деревня Петерсена» в Сольвенге — датской столице Америки.
Совсем недавно по дороге в Лос-Анджелес она проскочила указатель с нарисованной ветряной мельницей. Помнится, подумала тогда: «Очередной Луна-парк».