Ирина обрадовалась, увидев в ванной комнате таракана. Здоровенного и темно-коричневого. Он выпадал из стандарта. Правда, и «Хилтон» в каком-то Лас-Крукесе был захудалым: обычная девятиэтажка среди лысых коктебельского вида холмов. Она проскочила кусочек Техаса без остановки и оказалась в штате Оклахома. И вот здесь в Оклахома-сити ее ожидало нечто вроде армянского Совмина, подсвеченного фиолетово-синим светом. Но не только…
Проблема постирушки вставала во весь свой трагический рост. Трусы и лифчик, конечно же, вечером — в умывальнике, благо чистота стерильная, и к утру высыхали. А вот другое… Подаренная Марьяной блузка-матроска наводила на мысль, что обладательница ее давно списана с корабля и, сойдя на берег, ведет жизнь бича[34]. Блузка, испачканная маслом и пылью с заднего моста «кадиллака» на Деларосса, хранила следы торопливой стирки в «Голубом ангеле», а костюм «от Сен-Лорана» использовался только для представительских целей. В него Ирина переодевалась перед тем, как зайти в холл отеля.
Посетив «чудесный тропический сад», обозначенный в рекламе отеля, и убедившись, что он действительно чудесный — даже колибри трепетали в парниково-влажном воздухе, Ирина вернулась в номер и основательно, истратив все фирменные мыльца, стопкой положенные на подзеркальник, перестирала нехитрое бельишко. В ванной был и фен. Предстояла довольно долгая процедура сушки белья феном. Вспомнились рассказы о «наших за границей», о жарении бифштексов на утюге, приготовлении супа в биде и варке кофе с помощью родного кипятильника.
«Ты, кажется, изобрела еще один способ облегчения трудностей быта». Она вспомнила о шелковой ночной рубашке, обнаруженной во время первого своего ночлега «беглянки». Вытащила ее из шикарного коврового саквояжа, подаренного прелестной и очень мудрой женщиной Мюриэл. Тяжелый, настоящий шелк переливался и ложился удивительно достойными складками. У ворота — изящное ришелье, на подоле — инициалы. Ирина впервые увидела их, подошла к торшеру и замерла с ухнувшим сердцем. Выпуклой жемчужной гладью значились три буквы. Это были ее инициалы. Немыслимое совпадение! И сразу стало неуютно и страшно в этом полутемном номере, освещенном лишь светом торшера. Она проверила запоры на двери, накинула цепочку. Сквозь жужжание фена ей послышались шаги. Она выключила фен, замерла в ванной, не видя своего отражения в огромном, до пола, зеркале. Шаги тихо прошуршали по ковру, вернее, уже не шаги, а стук обуви. Остановились у двери номера. Ирина поняла, что слышит их через стенку ванной, выходящую в коридор. Что-то прошелестело, и шаги удалились. Ирина наконец увидела свое лицо в зеркале: загар полинял, углы губ опустились, взгляд напряженный, затравленный. Подумала: «Как хорошо, что здесь душ. Один из способов убийства — бросить к жертве, находящейся в ванной, электроприбор. Например, фен». Тихонько открыла дверь. На полу белый квадрат. Подняла трясущимися руками. Администрация приглашала на ужин в тропический сад. Бесплатный коктейль.
— Спасибо, но я пропущу, — прошептала Ирина.
Ночью ей снилась старинная усадьба, белая, с изумруднозеленым газоном и огромными деревьями. Полукруглый портик с колоннами. Она идет по газону к портику, и вдруг со всех сторон к ней бегут женщины в чепцах и белых халатах. Среди них негритянки. Она поворачивается, чтобы убежать, и видит, как створки огромных, кованых, узорных ворот смыкаются.
В этот день она решила сделать рывок: проскочить без остановки Арканзас и сделать в штате Теннесси последний привал перед мистическим пунктом назначения по имени Дюрам. Она уже понимала, что больше всего ей хочется позвонить мистеру Мюллеру и спасение — только в гонке.
Она подъехала к прелестному четырехэтажному зданию «своего отеля» в сумерки. Дом выглядел как заколдованный замок. В рассеянном свете он четко выделялся красной охрой на фоне темно-синего неба. Окна темного стекла не пропускали изнутри света, и гостиница казалась вымершей. Но внутри было светло и оживленно. Несколько десятков стариков и старух в зелено-белой униформе какого-то общества расселись по холлу, оживленно болтая. Они явно собрались куда-то на ночь глядя.
Обычная десятиминутная процедура оформления: Вы заказывали? Нет. Двухместный, одноместный? Одноместный. Для курящих или для не? Для не. На завтрак кофе, чай? Кофе. Все. Ключи в руку.
— Ваш багаж?
— Все в порядке.
Тоска смертельная. Что наделала? Безумная, безумная, безумная… Разве ты не догадывалась о Наташе? Разве не было какой-то тени в той истории с Ростиславом? Стоп. Никаких рефлексий и никаких звонков мистеру Мюллеру. Не будет твоих звонков — обойдется. Что обойдется? Что может обойтись? Разрушенная жизнь?
Она захотела есть, захотела видеть людей. По пустынному коридору прошла к лифту. Заметила глазки телекамер, наблюдающих за коридором, за лифтом. Еще один experience[35], как здесь говорят. В этой стране хорошо родиться богатой и прожить всю жизнь. Вот как эти зелено-белые старички. Со вкусом уплетают крепкими вставными зубами диетические яства.
Шведский стол по роскоши не уступал тому памятному в Сан-Франциско. «Можно позвонить Мюриэл и Дону на худой конец. Нельзя. Та жизнь тоже окончилась, завтра наступает новая, а между нами промежуток Запад — Восток, длиной в несколько тысяч миль».
Вдруг, как в детстве на чопорных концертах консерватории, захотелось встать и крикнуть что-то дерзкое: «Вы чье, старичье?!» — и посмотреть, что будет. А ничего. Эта страна привыкла ко всему. Страна очень добрых людей, страна программ. Программ помощи бездомным, борьбы с наркотиками, со СПИДом, за права женщин, что еще… Нет борьбы за ударный труд, за выполнение, за чистоту на рабочем месте, за мир, за свободу Африки… И как-то обходятся. Страна, где не любят, когда что-то просишь, и очень любят делать добровольно, где богатые скромны, а бедные раскованны и веселы, где на дорожных щитах, призывающих обращаться за помощью тем, кому плохо, написано: «Если ты не нужен самому себе — ты не нужен никому», что еще…
Официант деликатно положил на угол стола счет. Она положила на тарелку карточку; он унесет тарелку и вернется с карточкой и копией счета.
Официант долго не возвращался. Ирина откинулась в кресле, спрятав руки под стол, чтоб не показывать дрожи.
«Скорей бы кончилось это мучение. Найти работу и тихо жить. Забиться в щель. Неведомый Тренч поможет. Ведь Джерри обещал, что он поможет. И дернул же тебя черт идти ужинать, когда вышла на финишную прямую».
Официант не возвращался. Чуть притушили свет. Откуда-то сверху, как дождь, полилась тихая музыка. Старички вздумали танцевать. Мужчина в белом смокинге пробирался между зелеными пиджаками к выходу. Выпуклый серебряный затылок, обнаженная до пояса загорелая спина дамы. Вот в проходе белый смокинг остановился, пропуская официанта, вынул сигарету, официант поднес зажигалку на секунду, ловко, на ходу, мужчина чуть склонил голову, прикуривая. Чуть расплющенная переносица, густые брови — это был Леня.
— Извините, мэм, что-то с компьютером. Простудился немного, я думаю. Еще кофе?
Только подъезжая к славному городу Дюраму — столице табака и медицины (о чем сообщили рекламные щиты), Ирина сообразила, что почти не помнит своего семидневного пути. Бесконечный хайвэй, одинаковые Макдоналдсы и Имбиссы, где-то горы, где-то кукурузные поля, какое-то то ли озеро, то ли водохранилище, и все это перечеркнуто серой шестирядной лентой асфальта и ее мыслями.
Она позвонила мистеру Тренчу из белого одноэтажного «Хилтона». Набор все тот же: открытый бассейн, джакузи, клуб здоровья, сауна, лавка подарков, что еще… да, вот — кабельное телевидение. Будет чем заняться вечером. Но мистер Тренч, будто только и забот у него было, что ждать ее звонка, поднял трубку, оборвав первый гудок. Говорил, отчетливо выговаривая каждое слово, видимо, Джерри предупредил, что все-таки настоящий американский на слух у нее не перфектен.
Мистер Тренч твердо и жизнерадостно сообщил, что немедленно за ней приедет, чтобы отвезти к себе, в четыре у него лекция в университете.
— Спасибо. Я ориентируюсь и приеду сама. Расскажите дорогу. Пожалуйста.
Ирина еще не привыкла к волшебному американскому слову «please», а также почти к полному отсутствию императива.
Трен колебался. Ехать, судя по всему, изрядный кусок ему не очень хотелось. Ирина решила облегчить ему жизнь.
— Я далеко от вашего университета?
— Не очень.
— Мы можем встретиться там.
— Но сейчас только двенадцать.
— Ничего. Я погуляю, посмотрю город.
— Разве вы не заметили, что в Америке не гуляют? Гуляют только в Нью-Йорке и Сан-Франциско.
Он употребил вместо «гулять» — «ходить», и это была чистая правда. Америка — это пустыня, по которой носятся машины.
— Вот что, — сказал мистер Тренч, — на работе всегда найдутся дела. Поезжайте к университету и ждите меня у входа в храм. Мы вместе съедим ланч, потом погуляем, я покажу вам университет, потом по карте покажу дорогу, дам ключ, и вы поедете.
— Прекрасно! — радостным «американским» голосом сказала Ирина.
Здесь так же, как и по всей Америке, было низкое синее небо, такие же дома, такие же блестящие, чисто вымытые машины.
Веселый черный швейцар объяснил, как проехать к университету. Она проехала квартал, поставила машину на каком-то странном пустыре и зашла в крошечную забегаловку.
Она плохо спала ночь, хотя водяной матрац был превосходен, и уехала, не позавтракав. В дороге съела ненавистный гамбургер, запив кофейной бурдой, столь популярной в Макдо-налдсах. Призрак Лени, увиденный ею в разноцветной полутьме ресторана, привел ее в смятение. Да, конечно, не виделись много лет, она могла ошибиться. Но у двери он обернулся и посмотрел в ее сторону, они встретились глазами, и это был он, он! Было странное: страх, смятение смешались с острой ревностью к загорелой хрупкой спине его спутницы. «Седина в голову — бес в ребро, — злобно сказала, ворочаясь в постели. — Но бес в ребро был всегда, и их роман — доказательство тому. Господи, ну о чем ты думаешь! Разве не дико, не невозможно его появление в ресторане штата Теннесси. «Кошка на раскаленной крыше» — вот ты кто. Пьеса Теннесси Уильямса. Или, если угодно, пассажирка «трамвая желания». Желания чего? Покоя, покоя! Покой нужен давно. Всю жизнь. Когда она его имела? В детский сад будили в шесть часов и волокли темными улицами, потом на метро. В школе — ор, вонючие уборные и какие-то бесконечные пионерские сборы, комсомольские собрания… Дальше… институт. Зубрежка до тошноты, безрадостное сидение в читалке, пирожки с повидлом, изжаренные черт знает на чем, тридцать седьмой ледяной зимний трамвай через всю Москву. Работа, опять через всю Москву, но уже на метро, среди пахнущих влажной псиной чужих пальто. Болезнь Антона, долгая, изнурившая их обоих. Его трагический уход.