В раннехасидском этическом трактате Цваат га-Рабаш («Завещание рабби Исраэля Бааль Шем Това», Жолков, 1794), основанном на изречениях Бешта и Великого Магида из Межерича, говорится: «Прежде всего надлежит ему (хасиду) пробудить себя телесно, всею мощью своею, чтобы воссияла в нем крепость души его, как сказано в Зогаре: „Древо не горит, но ударят по нему — и воссияет оно“…»[148]
И, наконец, можно посмотреть на это и совсем по-другому — признать, что мы и в самом деле еще многого не знаем о мироздании и нам еще предстоит и открыть многое из того, «что и не снилось нашим мудрецам», но что уже было известно Бешту и другим еврейским праведникам и гениям Торы.
Такого «хасидского» взгляда на мир, кстати, придерживался великий еврейский писатель Исаак Башевис-Зингер (1902–1991), отец которого р. Пинхас Зингер был из хасидской семьи, а мать — из семьи «миснагдим», противников хасидизма. Сын писателя Исраэль Замир[149] в своей книге об отце вспоминает, как услышав очередную его тираду о переселении душ, возможности связи с потусторонним миром и т. п., он, будучи убежденным атеистом, решил поговорить с ним на эту тему.
«Я понял, что эти слова являются для него чем-то вроде символа веры, выражающие его убежденность, что высшие и низшие миры не отделены, а неразрывно связаны друг с другом, — пишет Замир в своей книге „Мой отец Башевис-Зингер“. — Рядом со мной шел человек, ноги которого ступали по асфальту ХХ века, но одновременно внутри него звучали некие неслышимые для всех остальных голоса.
— Ты и в самом деле веришь в существование потусторонних сил? — спросил я его во время нашей очередной прогулки по Нью-Йорку спустя примерно две недели после моего приезда.
Он улыбнулся.
— Да, я действительно верю в реальность существования таких сил. Мы их не видим, но они, безусловно, присутствуют в нашей жизни. Конечно, я не знаю, кто из них — дух, а кто — демон. Все эти слова — не более чем имена, которые дали им мы, люди, но которые не отражают их природы. Однако духи и демоны являются неотъемлемой частью действительности. Если хочешь, это изнанка, обратная сторона реальности. Я убежден, что в будущем люди еще убедятся, что все эти силы — отнюдь не только герои фольклора, их реальность будет доказана».
Спустя какое-то время Замир решил вернуться к этому разговору — на этот раз, когда они сидели в любимом нью-йоркском кафе Зингера «Штинбург». Вот как Замир передает эту беседу с отцом в своих воспоминаниях:
«— Смотри, никто нас сейчас не подслушивает, и я клянусь тебе, что, если ты доверишь мне эту тайну, я никогда никому ее не выдам. Ты и впрямь настолько наивен, что веришь в существование чертей и духов, или это просто литературный прием, своего рода трюк, помогающий поставить некие волнующие тебя проблемы, не имеющие рационального решения?
Он посмотрел на меня с улыбкой и положил ладонь на мою руку. По всей видимости, он понял, что спорить со мной на эту тему — все равно, что биться головой об стенку.
— Я знаю, что такие материалисты, как ты, видят в чертях и привидениях исключительно плод человеческой фантазии. Так знай, что многие ученые признают, что им приходилось сталкиваться с фактами, объяснить которые они, несмотря на все их старание, оказались бессильны.
Затем он добавил, что материализм изобрел для этих сил разные маскирующие их суть названия: телепатия, интуиция, инстинкты и т. д.
— Но на самом деле эти силы сосуществовали с человеком всегда, — продолжил он. — По сути, без них нет человека. Без них нет любви…
Отец подцепил вилкой кусочек яблочного пудинга, отправил его в рот, запил кофе и затем, после длинной паузы, продолжил разговор. Если его послушать, то выходило, что в жизни то и дело происходят различные истории, которые нельзя объяснить с рациональной точки зрения. Так, в детстве он слышал рассказ о женщине из небольшого местечка под Билгораем, которой приснился сон о том, что ее муж выиграл 500 злотых в лотерею, которая разыгрывалась в Люблине. До этого сна она вообще не знала, что такое лотерея. Утром она рассказала об этом сне мужу, а через неделю он направился в Люблин и там действительно выиграл в лотерею названную сумму.
— У тебя есть объяснение этой истории? — спросил отец.
— Нет. А ты уверен, что все именно так и было?
— Я был знаком с этой женщиной. На следующий день после этого сна она пришла к нам домой и рассказала о нем матери, которая не поверила в то, что такой сон может сбыться…»[150]
Тем же, кто выражает сомнения в правдивости рассказов о том же прорицательском даре, духовном видении Бешта, стоит вспомнить, что истории известно немало людей, обладавших подобным или близким по силе даром.
Вспомните хотя Вольфа Месинга (1899–1974). Да, здесь тоже имеется много сомнений в достоверности того, что о нем рассказывают, но есть и задокументированные случаи точного предсказания будущего — как отдельных людей, так и исторических событий.
Механизма этих провидений, как и того, почему Месинг был наделен этим даром, мы не знаем, но это не повод его отрицать. Есть достаточно строго задокументированных свидетельств о том, что Месинг не только читал самые потаенные мысли людей, но мог точно предсказывать их будущее, а также различные исторические события, включая и те, которые произойдут уже после его смерти.
Сам Месинг, кстати, утверждал, что очень часто пользовался для угадывания мыслей человека не «проникновением в его мозг», а знанием языка тела и наблюдением за пульсом (для чего как бы невзначай брал его за руку). А теперь вспомните рассказ о Беште, докторе-воре и княгине.
Правда, к примеру, историй о том, что Месинг умел видеть и общаться с бесами, демонами и другими загадочными сущностями неизвестно, а вот про Бешта их более, чем достаточно, но следует учесть, что Бешт жил в другое время, с другими представлениями о мире и, соответственно, с совершенно иными другой лексикой для их обозначения и описания.
С теми бесами, демонами или просто нечистыми, как вслед за славянским фольклором называет эти сущности и еврейский Бешту, судя по известным нам историям, и в самом деле приходилось сталкиваться довольно часто — и до своего «раскрытия», и после него, в том числе и после переезда в Меджибож. И почти всегда он выходил победителем из этих столкновений, используя каббалистические камеи или даже просто слово.
Так, говорится в одном из таких рассказов, однажды к Бешту явился откупщик, в доме которого, по его словам, то и дело происходили явные и неприятные чудеса: за ночь от всего того, что он пытался сохранить в доме, даже в закрытой посуде, и от денег в кошельке оставалась ровно половина.
Бешт велел писцу написать соответствующие камеи, а затем поехал вместе с откупщиком к нему домой. Войдя с хозяином в дом, он положил амулеты на стол, а сам вышел на улицу. И тут все домочадцы увидели, как по углам дома стал кружить сильный вихрь, а потом он вылетел наружу через окно.
Бешт тем временем обошел дом кругом, но когда он подошел к калитке, то увидел стоящего возле нее и преграждающего ему путь дородного, поистине великанского роста мужика. Но по мере того, как Бешт приближался к забору, мужик, а точнее, принявший его облик нечистый становился все меньше и меньше. Вот он стал ростом с малого ребенка, а затем и вообще исчез, после чего Бешт прибил на калитке амулет.
Вернувшись в дом и услышав о кружившем по нему вихре, он перевернул постели и передвинул стоявшие в нем бочки и другую утварь, чтобы окончательно очистить жилище от нечисти, после чего отправился домой. Вскоре в дом откупщика пришла жена местного мельника, с которым у того вышел конфликт, и, плача, рассказала, что только что разъяренный бес, который был наслан на откупщика ее мужем, после изгнания его Бештом ворвался к ней в дом и умертвил двух ее детей.
Не менее интересна с точки зрения подхода Бешта к «демонологии» и история о том, как на женской половине синагоги в Збараже[151] завелись два беса, которые так пугали женщин, что в конце концов те вообще отказались ходить в синагогу. Местному раввину р. Хаиму удалось прогнать нечистых, но тогда они навели порчу на двух его детей и стали их повсюду преследовать.
Делать нечего — решил р. Хаим ехать с детьми в Меджибож к Бешту, чтобы тот снял с них порчу. Бешт велел привести на ночь детей в домик, в котором он обычно ночевал со своим верным писцом р. Цви. Как только их глаза стала сковывать дрема, как в домик вошли два беса и, расположившись у дверей, стали передразнивать то, как Бешт поет субботний гимн «Леха, доди, ликрат кала…» («Пойдем, мой возлюбленный навстречу невесте-субботе»).
Тут Бешт сел на кровати и спросил р. Цви, видит ли тот бесов. Однако тут даже на видавшего виды р. Цви напал страх, и спрятав голову под подушку, он попросил Бешта оставить его в покое. Тем временем бесы двинулись к детям, и тогда Бешт вскочил с постели и закричал: «Куда направились?!».
«А тебе-то что?!» — ответили бесы, и снова стали потешаться над Бештом. Но тут он взмахнул рукой, произвел некое действие, и нечистые повались на землю, почувствовав, что скованы незримыми цепями так, что не могут пошевелиться.
Тогда они стали молить Бешта о пощаде, а он в ответ потребовал от бесов вылечить детей — видимо, поняв, что сам это сделать не в силе. Но бесы заявили, что ничего уже сделать нельзя, так как они повредили им внутренности, и, если бы не было Бешта, дети умерли бы в эту же ночь.
Бешт задал им вопрос о том, кто они такие и почему забрались на женскую часть синагоги?
В ответ они поведали, что у кантора синагоги есть помощник-певчий, который обладает чудесным басом, и в душе он большой распутник: распевая молитвы, он думал только о том, чтобы понравиться женщинам, его одолевала похоть, но и у женщин, глядящих на него и слушающих его чудесный голос, тоже одолевали греховные мысли, и вот из этих похотливых мыслей они и народились — два беса, мужского и женского пола, и стали жить в синагоге.