Магистральный путь этой философии проходил через провозглашенные за десятилетия до того идеи Спинозы о секуляризации общества, веры в научное познание мира, отрицание религиозных догм и схоластики. Современниками Бааль-Шем-Това в Англии были Исаак Ньютон (1648–1727) и Джордж Беркли (1685–1753); во Франции — первый открытый атеист Поль Анри Гольбах (1723–1789), Вольтер (1694–1778), Дени Дидро (1713–1784), Жан-Жак Руссо (1712–1778) и др.; в Германии — великий Иммануил Кант (1724–1804) и И.-В. фон Гете (1749–1832) и др.
Этот век часто называют эпохой Просвещения, но, думается, правильнее назвать ее эпохой рационализма, который наступал по всем фронтам, оттесняя идею Б-га, Б-жественного происхождения и управления миром на задворки общественного дискурса и явно не задумываясь над тем, какими последствиями это может обернуться для всех сторон жизни человечества в ближайшем и отдаленном будущем.
Разумеется, идея Б-га не собиралась сдаваться без боя. Многие серьезные ученые не только не спешили отказаться от этой идеи, но и, оставаясь глубоко верующими людьми, видели в той же науке инструмент к познанию Творца и Его законов. Тот же Ньютон считал себя скорее теологом, чем физиком и был глубоко убежден, что в еврейском оригинале «Ветхого Завета» (то есть в ТАНАХе), и прежде всего в «Пятикнижии Моисеевом» (Торе) зашифрованы все тайны мироздания и отдавал попыткам их разгадки немалую часть своего времени. Строчку 19-ого псалма Давида «Небеса рассказывают о славе Б-га, о делах рук его повествует небосвод» он трактовал в том смысле, что само устройство Вселенной и все мироздание свидетельствует о существовании Творца. И эта мысль великого физика сама по себе очень близка к одной из базовых идей Бешта.
В том же направлении мыслил и великий шведский натуралист Карл Линней (1707–1778), видевший будущее не в противостоянии науки и религии, а в их симбиозе, взаимополезном сотрудничестве.
Одновременно XVIII век в Европе характеризовался повышенным интересом к мистике и оккультизму, что привело к появлению таких современников Бааль-Шем-Това как граф Сен-Жермен (предполож. 1712–1784), Алессандро Калиостро (1743–1795) и Эммануил Сведенборг (1688–1772). Последний утверждал, что может проникать в высшие и низшие духовные миры, видеть и общаться с их обитателями, читать мысли, предугадывать будущее и т. д. Что, заметим, также достаточно близко к тем тайным каббалистическим практикам, которыми владел Бааль-Шем-Тов.
Таким образом, само время настоятельно требовало появления в еврейской среде духовного лидера, который соответствовал бы его требованиям; сумел бы найти ответы на те вызовы, которое бросало еврейскому народу настоящее и, одновременно, заложили бы базу под сохранение иудаизма в будущем — вопреки всем тем духовным ветрам, которые уже повеяли над миром, но которым еще только предстояло превратиться в разрушающие все, что связано с религией и духовностью, ураганы.
Но в первой половине XVIII столетия эти новые ветры еще не успели дойти до срединной части Восточной Европы — того пространства, на котором сегодня расположены современные Польша, Украина и Белоруссия. Хотя и нельзя сказать, что эти места пребывали в глубокой спячке. Скорее, наоборот: это время стало продолжением начавшегося еще в середине XVII века процесса распада польско-литовской республики Речь Посполита, который и завершился первым ее разделом в 1772 году.
И хотя полякам тоже крепко досталось за предшествовавшие этому разделу полтора столетия, главными его жертвами стали, безусловно, евреи, и на то было сразу несколько причин.
Вот как оценивает события 1640-х годов в Польше Пол Джонсон[41] в своей «Популярной истории евреев»:
«В 1648–1649 гг. на евреев юго-восточной Польши и Украины обрушилась катастрофа. Это событие, как мы увидим, имело по ряду причин огромное значение для истории евреев; непосредственным же его результатом, явилось то, что оно напомнило евреям, где бы они ни находились, о хрупкости их положения и яростной мощи тех сил, которые могут без предупреждения нанести по ним удар. Тридцатилетняя война оказалась огромным бременем для экспортных продовольственных ресурсов Польши. Именно благодаря своим польским связям евреям удавалось обеспечить различные армии продуктами питания. Больше всех от этих поставок выиграли польские помещики, больше всех потеряли польские и украинские крестьяне, которые наблюдали, как все большая доля их урожаев с выгодой продается прожорливым войскам. В условиях арендной системы, когда польские шляхтичи сдавали внаем евреям не только землю, но и находящиеся на ней сооружения (мельницы, пивоварни, винокурни, постоялые дворы), а также право сбора пошлин и получали за это гарантированную плату, евреи процветали и их количество быстро росло. Однако система эта была внутренне неустойчива и несправедлива. Помещики, которые зачастую вели расточительный образ жизни вдали от своих поместий, оказывали постоянное давление на евреев, поднимая арендную плату всякий раз, как договор возобновлялся; евреи же, в свою очередь, оказывали давление на крестьян.
На Украине возмущение несправедливостью было особенно сильным, поскольку обе категории угнетателей, католическая шляхта и еврейская прослойка, отличались в религиозном отношении от православного крестьянства. Некоторые из руководителей евреев чувствовали проявляемую по отношению к крестьянам несправедливость и осознавали опасность этого. Собрание раввинов и общинных лидеров, проходившее в 1602 году на Волыни, обратилось к евреям-арендаторам с призывом освобождать крестьян от работы по субботам и еврейским праздникам в качестве жеста доброй воли…
В конце концов, поздней весной 1648 года украинские крестьяне восстали под руководством мелкого шляхтича по имени Богдан Хмельницкий[42]; на их стороне были также запорожские казаки и крымские татары. Восстание было в первую очередь направлено против польской власти и католической церкви, и среди жертв оказалось много польских шляхтичей и духовенства. Но главный удар пришелся по евреям, с которыми у крестьян было больше всего точек соприкосновения; к тому же в критические моменты поляки всегда бросали своих союзников-евреев во имя собственного спасения. Тысячи евреев из деревень и штетлей кинулись искать спасения в больших укрепленных городах, которые превращались для них в западню. В Тульчине польские войска выдали евреев казакам в обмен на собственную жизнь; в Тернополе гарнизон вообще отказался впустить евреев. В Баре крепость пала, и все евреи были перебиты. Другая бойня произошла в Нароле. В Немирове казаки проникли в крепость, переодевшись поляками, „и они погубили в городе около 6000 душ“, согласно еврейским хроникам, „утопив несколько сот в воде, а также подвергнув всякого рода жестоким пыткам“. В синагоге они убивали евреев ритуальными ножами[43], после чего спалили дом дотла, порвали священные книги и попрали их ногами, а кожаные переплеты использовали для изготовления обуви»[44].
Как видим, Джонсон ищет оправдания резне, устроенной казаками Хмельницкого, обосновывая ее не столько звериным антисемитизмом последних, сколько политическими и экономическими причинами. Но правда заключается в том, что польские и украинские помещики накладывали на своих крестьян зачастую куда более тяжелый гнет, чем еврейские арендаторы, чувствуя себя, в отличие о последних совершенно безнаказанными. И потому иррациональная ненависть к евреям, демонизация их как носителей иной культуры и иного языка была в данном случае основным стимулом к погромам.
Реальность 1648–1658 гг. была куда страшнее относительно сухого описания Джонсона, и не случайно в польскую историю этот период вошел под названием «Потоп». В еврейском народном сознании события «хмельничины», в частности, 1648 г., запечатлелись как «гзерот тах» (`Господни кары 5408/1648) — эпоха зверской жестокости и бед.
Еврейские хроники того времени рассказывают о том, как «грудных младенцев резали на руках их матерей, разрывая на части, как рыб. Вспарывали животы беременным женщинам, вытаскивали младенца и били им по лицу матери; другим клали в разрезанный живот живую кошку, зашивали его и отрубали руки, чтобы они не могли вынуть кошку» и т. д.
К 1658 году на левом берегу Днепра не осталось ни одного еврея. Таким образом, казаки первыми осуществили на огромном пространстве нацистскую идею «юден фрай» — мира, свободного от евреев. Те, кому удалось (и, возможно, это важная деталь для нашего будущего повествования) были проданы туркам.
На правом берегу Днепра также сохранились лишь горстки уцелевших. Натан Ганновер (1610–1683) в своей хронике «Пучина бездонная» утверждал, что общее число погибших исчислялось сотнями тысяч. Еврейские историки 19 в. (а вслед за ними и другие) буквально приняли утверждение о количестве уничтоженных евреев, зафиксированное свидетелем восстания Н. Ганновером[45]; по его данным, речь шла о сотнях тысяч убитых. Однако спустя почти три столетия историки Ш. Эттингер[46] и Б. Вейнриб[47] на основе демографического анализа пришли к выводу, что в 1648–67 гг. погибло, а также умерло от эпидемий и голода от 40 000 до 50 000 евреев, что составляло 20–25 % еврейского населения страны. Еще, как минимум пять — десять тысяч бежали или попали в рабство. В то же время польские источники не исключают, что жертвами резни «Хмеля-злодея», как называли евреи Хмельницкого, стало около 100 000 евреев.
Те же евреи, которым посчастливилось выжить, потеряли все имущество и вскоре впали в крайнюю нищету. В поисках заработка часть из них бросилась в различные города Польши, а другие попытались обосноваться в деревнях в качестве трактирщиков, держателей постоялых дворов или бродячих торговцев. Но удар был нанесен не только по материальному благополучию народа, но и — возможно, даже в куда большей степени — по его духу.