Разумеется, о природе визионерства можно спорить, и отношение к нему зависит от мировоззрения спорящих. Сторонники вульгарного материализма обычно склонны объяснять их как галлюцинации, порожденные либо каким-то психическим расстройством, либо теми или иными препаратами и методиками, способными ввести человека в особое, экзальтированное состояние, когда продукт деятельности своего мозга, усиленную работу воображения он начинает принимать за реальность.
Визионерские откровения Бешта большинство исследователей относят как раз ко второму роду, так как из всех дошедших до нас сведений его вменяемость и даже практичность в повседневной жизни не вызывает сомнений. Как, впрочем, и искренность его рассказов — Бешт, безусловно, был убежден в том, что говорит правду. Но вот принять то, что это и в самом деле правда, или хотя бы в какой-то степени ей соответствует, сторонник материалистической философии, безусловно, не может.
Как не может он разделять убеждения Бешта о том, что сон является тем путем, через который человек может проникать в потустороннюю реальность, общаться с ее обитателями, и, совершая там те или иные действия, влиять на происходящее в нашем мире. Бешт же, как это следует из целого ряда историй о нем, верил, что может общаться через сон с любым человеком, вмешиваться в его сны и управлять ими. Но ведь и это можно объяснить тем, что его сны были не более, чем отражением его личных фантазий и мировоззрения. Хотя как с этой точки зрения объяснить то, что те, кому он являлся во сне в своих снах, видели тот же сон?!
В то же время ряд писателей-мистиков (и, прежде всего, уже упоминавшийся выше Башевис-Зингер) обращали внимание на определенную схожесть мистических прозрений Бешта и многих хасидских цадиков с аналогичной «ездой в незнаемое» других великих визионеров. Прежде всего, они вспоминали при этом современника Бешта Эмануэля Сведенборга[183] (1688–1772), но при желании такие параллели можно усмотреть и с «Розой мира» Даниила Андреева[184] (1906–1959).
Так, к примеру, и у Сведенборга мы можем найти те же великолепные «дворцы» и «чертоги», о которых говорит Бешт, описывая свои прозрения.
«Я видел на небесах дворцы, которые так великолепны, что превосходят всякое описание; вверху они блестели как бы чистым золотом, а внизу, как бы драгоценными каменьями, — писал Сведенборг. — Эти дворцы были один другого великолепнее, и внутреннее великолепие их не уступало наружному; комнаты были убраны так изящно, что не станет ни слов, ни искусства описать их… Таковы здания строительного искусства на небесах; можно сказать, что там видишь искусство в первообразе своем, и не удивительно, потому, что оно снизошло к людям с небес. Ангелы говорили, что, хотя эти предметы и бесчисленное множество других, еще более совершенных, являются им от Господа, так что они видят их глазами, но что они наслаждаются ими более духом, чем глазами, потому что в каждом из этих предметов они видят соответствие и через соответствие — что-нибудь Божественное»[185].
Так же, как и Бешт, Сведенборг, по его утверждению, общался с душами умерших, и сохранилось немало задокументированных случаев, когда он сообщал их близким сведения, которые не мог знать никто, кроме них и покойника. Так же, как в рассказах о Беште, души умерших у Сведенборга сохраняют черты своего прижизненного внешнего облика, что позволяет их легко опознавать. В то же время, если представление о Б-ге и ангелах у христианина Сведенборга носит антропоморфный характер, то Бешт ни в одном из дошедших до нас рассказов не описывает ангелов и, тем более, не пытается описать Всевышнего.
Разумеется, нельзя не заметить, что характер представлений о духовных мирах и их описание и у Бешта, и у Сведенборга соответствует преставлениям их эпохи, и сегодня часто воспринимаются как примитивные и наивные. Но сам Сведенборг отмечал, что его описания следует преломлять через его субъективные ощущения, и разным людям одно и то же небесное явление может представляться иначе, не меняя при этом своей сути.
Для нас же важно, что такое «визионерство» отнюдь не носило у Бешта характер самоцели. Цели у него были, безусловно, совершенно другие…
Часть третья. Ребе
Глава 1. Хасидизм как учение
А вот теперь, наверное, пришло время сказать, что вся деятельность Бешта как «бааль шема», то есть целителя, чудодея, прорицателя отнюдь не была главным в его жизни. Скорее наоборот: она носила второстепенный характер, была своего рода прислугой, помогавшей привлечь к его учению хасидизма широкие еврейские массы. Главным же было, безусловно, само учение, призванное вывести еврейский народ из того духовного тупика и отчаяния, в котором он оказался; помочь вновь обрести надежду и наполнить каждый день существования еврея высоким смыслом служения Творцу, помощи ближнему и совершенствования себя, а через себя и всего окружающего мира.
Вопрос о том, можно ли говорить, что Бешт оставил после себя сколько-нибудь целостное религиозно-философское учение, довольно долго дискутировался еврейскими философами, но, пожалуй, наиболее четко по этому поводу высказался опять-таки Дубнов в своей «Истории хасидизма»:
«Можно ли говорить об „учении Бешта“ как о чем-то определенном, выработанном, систематическом? Дал ли нам сам Бешт определенную систему своих религиозных взглядов и нововведений? На первый из этих вопросов мы вправе отвечать: да, на второй приходится отвечать: нет. С первого взгляда может казаться, что отрицательный ответ на второй из этих вопросов необходимо уже влечет за собою отрицательное решение и первого; а между тем более внимательное рассмотрение имеющихся данных приводит нас к заключению, что мы вправе говорить о „религиозной системе“ Бешта, несмотря на то, что основатель хасидизма не оставил после себя никакого писанного систематического труда, который ясно формулировал бы все его вероучение»[186].
Конечно, было бы куда легче, если бы Бешт оставил после себя фундаментальный труд, в котором бы подробно и последовательно изложил основные положения своего учения.
Но, увы, подобно многим другим религиозным гениям, он распространял свои взгляды устно, во время проповедей или бесед с учениками. И хотя сохранилось несколько писем Бешта, из которых можно извлечь определенные сведения о его мировоззрении и мироощущения, прежде всего, такие сведения мы черпаем из книг и воспоминаний его ближайших сподвижников, относившихся к каждому его слову с поистине священным трепетом.
В самом этом явлении нет ничего нового — вспомним, что основоположники христианства, ислама и буддизма также не оставили после себя никакого собственноручного письменного наследия. Как, впрочем, и Аризаль с мистической системой которого мы знакомы исключительно благодаря Хаиму Виталю и другим его ученикам. Ибо если мысль изреченная уже сама по себе есть ложь, то мысль, записанная после изречения — как правило, ложь удвоенная.
Любопытно, что сам Бешт не очень приветствовал попытки зафиксировать те или иные его мысли на бумаге. Так, «Шивхей Бешт» рассказывает, что «был человек, который записывал учение Бешта, все то, что он от него слышал. Однажды увидел Бешт беса, который шел, держа в руках какую-то книгу. Сказал ему: „Что это за книга у тебя?“. Ответил ему тот: „Это книга, которую ты сочинил“. Тогда смекнул Бешт, что кто-то записывает его учение. Собрал он всех своих людей и спросил их: „Кто из вас записывает мое учение?“. Сознался тот человек и принес ему свои записи. Заглянул в них Бешт и сказал: „Из того, что я говорил, здесь нет ни слова“».
Мы не знаем имени этого ученика. Возможно, речь идет о р. Яакове-Йосефе из Полонного, который, безусловно, записывал часть проповедей Бешта. Но делал он это — силу того, что проповеди читались чаще всего по субботам, когда еврею писать нельзя — через несколько часов, а то и через сутки после сказанного, полагаясь исключительно на свою память, и потому в записях неминуемо возникали какие-то искажения.
Но, может, речь идет о каком-либо другом из учеников, которые затем устно пересказывали те или иные мысли или изречения Бешта — опять же так, как они их запомнили, а значит, масса искажений от пересказа к пересказу неминуемо нарастала.
Согласитесь, как тут не вспомнить «Мастера и Маргариту» Булгакова: «Нет, нет, игемон, — весь напрягаясь в желании убедить говорил арестованный, — ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты Б-га ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал…»[187]
Вместе с тем сам Бешт не раз говорил о том, что создал именно новое учение, имеющее огромную важность как для евреев, так и для всего мира.
Так, в письме к р. Гершону в Цфат (которое мы уже цитировали и еще будем цитировать) о том, как во время молитвы он вознесся в «чертог Мессии» и далее пишет следующее: «И спросил я Мессию: „Скажи мне, господин, когда же явишься ты?“. И отвечал мне Мессия: „Вот тебе знак: когда станет известным учение твое, и откроется взорам мира, и разольются клады мудрости твоей, коей я тебя обучил, а ты постиг и когда все прочие люди сумеют совершать такие же таинства, как ты, — тогда исчезнут все полчища нечистой силы, и настанет время великого благоволения и избавления“ …»
Итак, Бешт связывает время прихода Мессии со временем распространения основ хасидизма по всему миру и — что немаловажно! — подъемом всего человечества (впрочем, не исключено, что в данном случае он имел в виду только евреев) до его духовного уровня и, соответственно, овладению его сверхъестественными способностями. То есть связывает эпоху Машиаха-Мессии с принципиально иным состоянием мира и человека, чем нынешнее.