Например, во фразе «И увидел Г-сподь, что он (Моше) подходит смотреть, и воззвал к нему Б-г из терновника…» (Ис., 3:4) Бешт видит подтверждение того, что «Шхина включает в себя все миры — неживую природу, растения, животных и человека, и все творения, какие только существуют, как хороши, так и дурные. И для Моше, учителя нашего, было удивительно, каким образом Шхина, которая представляет собой подлинное единство, может одновременно включать в себя две противоположности и каким образом противостоящие друг другу добро и зло могут образовать истинное единство»[242].
Вот как Бешт трактовал слова книги «Ваикра» («Левит») «Никакой закваски и никакого меду не должны вы воскуривать в огнепалимую жертву Господу» (2:11): «Закваска намекает на гордыню, а мед на вожделение. И то, и другое непригодно в служении Всевышнему. И когда человек удостаивается изжить гордыню и вожделение, тогда он с лёгкостью может приникнуть к Нему, благословенному»[243].
История смерти сыновей Аарона Надава и Авигу комментируется следующим образом: «Порой дурное начало дает человеку совет, побуждая его подниматься над своим уровнем, дабы он упал вниз до самой бездны. Об этом сказали мудрецы: „Избыток масла приводит к тому, что светильник гаснет“. На это намекает и стих: „Они (Надав и Авигу) приблизились к Господу и умерли“ (Ваикра, 16:1) — то есть чрезмерное приближение приводит к падению»[244].
Комментируя рассказ Торы о строительстве Переносного Храма и Скинии Завета, Бешт утверждал: «Человек подобен Скинии, ибо его сердце — скиния нефеш (низшей души), а разум — скиния нешама (высшей души). Поэтому человек должен сделаться престолом для Шхины, дабы она пребывала в его сердце и разуме»[245].
А вот что для Бешта следует из слов Мишны: «Жертвы Святая святых резали к северу от жертвенника», а «жертвы легкой святости можно резать в любом месте Храмового двора»: «Святая святых — это намек на мудрецов Торы. Но дурное начало „прячется“ и приходит к ним в обличье доброго начала, убеждая их, что если они последуют его совету, то исполнят заповедь. А „малая святость“ намекает на обычных людей. Их дурное начало не нуждается в подобных ухищрениях»[246].
Подобные комментарии порождали у последователей Бешта чувство, что вся Письменная и Устная Тора адресована именно им. И точно так же они воспринимаются и сегодня, еще раз подтверждая величие Бешта.
Глава 3. Хасид
…И все же прежде всего Бааль-Шем-Тов был хасидом, живым воплощением своего учения во всем — в Б-гобоязненности и трепете перед Творцом, в проявлении любви и готовности прийти на помощь каждому еврею (включая порой и не самых симпатичных из них), в силе молитвы.
Словом, во всех проявлениях повседневной жизни. Все исследователи сходятся на том, что ни одно религиозное учение так не завязано на личности своего основателя, как хасидизм. Отсюда следует и значение рассказов о Беште, и их великое множество, причем в самых разных вариантах — хасид учится тому, как ему следует жить не столько по различным книгам по хасидизму, сколько на основе этих рассказов. Причем вне зависимости от степени их достоверности, поскольку, как верно замечал Эли Визель, достоверность в данном случае имеет вторичное значение по-сравнению с теми уроками, которые из них можно извлечь.
Вместе с тем хасидская традиция, безусловно, идеализирует Бешта, представляя его как одного из самых совершенных из когда-либо живших на земле людей. К примеру, Магид из Межерича говорил, что, когда он обратился к Небесам с просьбой показать ему человека, у которого все 248 органов и 365 жил безраздельно посвящены Всевышнему, явили ему Бешта. «И был он в образе человека из пламени, ибо не осталось в нем ничего, что не было бы просветлено святостью и чистотой»[247].
Но Бешт, безусловно, был прежде всего человеком из крови и плоти, и потому вряд ли стоить изображать его в качестве ангела. Вне сомнения, он был величайшим праведником. В определенном (именно еврейском, а не христианском) смысле слова его и в самом деле можно называть святым, но не ангелом (хотя в еврейских молитвах на Рош а-Шана и Судный день говорится, что даже ангелы трепещут в День Суда, так как и они не безгрешны перед Господом).
Показательна в этом смысле история о том, как Бешту в Остроге приглянулась лошадь некого р. Айзека. И стал он настаивать на том, чтобы р. Айзек продал ему лошадь, и последний ответил Бешту: «Учитель наш, ведь написано: не возжелай!». «Глупец, я все равно желаю», — ответил Бешт, давая понять, что и ему не чужды человеческие страсти, и им владеет временами «йецер а-ра».
В другой истории Бешт вместе с учениками останавливается на субботу в доме какого-то еврея, который оказывает гостям, мягко говоря, не очень теплый прием: подает вместо хал корку черствого хлеба, заставляет делать кидуш над водкой, а не над вином и т. д. и вообще всячески демонстрирует своё недружелюбие. Но вот суббота заканчивается, откуда-то появляется жена хозяина дома, сам хозяин разительным образом меняется — накрывается Б-гатый стол, Бешту оказывается всяческий почет.
На вопрос, с чем связана такая перемена, хозяйка напоминает Бешту, что она, будучи сиротой, девочкой была служанкой в его доме. Однажды Бешт стал свидетелем того, как его супруга несправедливо кричала на нее — и не вступился. За то, что он позволял обижать сироту ему вынесли на Небесах суровый приговор, и вот они с мужем и решили испортить праведнику субботу, чтобы этот приговор был отменен.
Это — одна из немногих историй, из которой ясно, что и основателю хасидизма было что поставить в упрек.
«Шивхей Бешт» сообщает, что Бешт ежедневно весь день учил Тору в талите и тфилин и успевал перед обедом пройти семь листов Гемары — задача не просто не из легких, а из тех, что под силу лишь большим знатокам Торы.
Он продолжал учебу даже во время еды, в перерывах между блюдами. После еды ложился немного вздремнуть, но спустя короткое время вставал, снова возлагал тфилин (непонятно, был ли это тфилин рабейну Там или тфилин «Шимуша раба», возложение которого принято только у каббалистов) и снова принимался за учебу, которая продолжалась до минхи (послеполуденной молитвы). Изучение Торы в одиночку или вместе с учениками продолжалось и в вечерние часы, затем следовал краткий перерыв на сон, но затем ровно в полночь, в любое время года и в любой день, включая субботу и праздники, он снова вставал, чтобы совершить «тикун хацот» («полночное исправление»).
Из такого описания можно сделать вывод, что речь идет о кабинетном ученом, одном из раввинов-талмудистов, которых Бешт сам не раз подвергал резкой критике. Однако, как из всего, что уже описано в этой книге, так и из того, что нам только предстоит описать, значительная часть жизни Бешта проходила на людях. Он много ездил, появляясь то в одном, то в другом местечке, и при этом проводил время отнюдь не только в синагоге.
Основоположник хасидизма даже на пике своей славы, когда на него смотрели как на святого и пророка, любил прогуляться с трубочкой по рынку и поговорить с простыми людьми, причем судя по некоторым преданиям не только с евреями, но и с неевреями. Не было у него проблемы и с тем, чтобы поговорить с рыночной торговкой или просто незнакомой женщиной, выслушать ее сетования, дать совет или выслушать какую-то просьбу.
Необходимо заметить, что по понятиям того времени Б-гобоязненный еврей не должен заговаривать с незнакомой женщиной, и уж тем более, это не подобает раввину и знатоку Торы. Но Бешта эти воззрения, похоже, не смущали. Он не позволял себе высокомерия по отношению ни к одному человеку, вне зависимости от его материального достатка или общественного статуса. Как, впрочем, не спускал никому и высокомерия и дерзости по отношению к себе, отвечая обычно тем, что выставлял такого хама на посмешище.
Каким же образом, постоянная сосредоточенность на Торе, пребывание в состоянии «двейкута» с Творцом сочеталось у Бешта с подобной общительностью?
Сам Бешт как-то рассказал р. Яакову-Йосефу из Полонного, что он действительно какое-то время из-за непрерывного «двейкута» не мог общаться с людьми и зачастую отвечал на те или иные вопросы невпопад. Но затем его наставник Ахия Ашилони объяснил, что он каждый день должен читать определённым образом 119-й и еще несколько псалмов, и тогда вполне сможет совмещать состояние «приникновения» к Всевышнему с нормальным общением с людьми, и с тех пор Бешт каждый день читал эти псалмы.
Отметим также, что одной из характерных особенностей повседневной жизни Бешта было окунание в микву — куда более частое, чем было принято у большинства евреев того времени. Он отправлялся в микву не только перед каждой утренней молитвой, но при первом же возможном случае, а также если ему было необходимо получить помощь Свыше и найти ответ на тот или иной мучивший его вопрос. Бешт не раз говорил, что именно в момент погружения в микву его посещали различные видения, открывались величайшие тайны Торы, и он начинал «видеть мир от края до края». При этом одним из нововведений Бешта, воспринятым его последователями, стал подогрев воды в микве[248].
Кстати, почти нигде не пишут об огромном чувстве юмора Бешта, а между тем во многих историях он предстает весельчаком, балагуром, любящим и ценящим хорошую шутку, и при случае способным и сам удачно пошутить.
Судя по дошедшим до нас историям о его жизни, Бешт отнюдь не был вспыльчив, а если все же по какому-то поводу гневался, то умел признавать ошибки. Один из дошедших до нас случаев неоправданной вспышки гнева Бешта связан с необычайно тяжелым Судным днем, о котором будет рассказано в главе «Ребе».