Очень много рассказов повествует о том, что сила молитва Бешта была столь велика, что производила перемены в окружающем материальном мире. И если этого не ощущали люди, то это можно было заметить по тому, что происходило с окружающими предметами, животными и растениями.
Так, все тот же Яаков-Йосеф из Полонного рассказывал, что однажды во время молитвы неподалеку от Бешта стояла большая бадья с водой, и все молящиеся увидели, как вода в ней дрожит и плещется как при землетрясении. Случившееся было расценено как однозначное доказательство того, что во время молитвы на Бешта сходит Шхина — ведь, согласно Торе, гора Синай тоже сотрясалась, когда на нее сошел Г-сподь.
Р. Давид Пуркес рассказывал, что однажды путешествовал вместе с Бештом, и они остановились в каком-то доме. Бешт встал у восточной стены, чтобы помолиться, и пока он молился, было видно, как колышется зерно в бочках, прислоненных к противоположной, западной стене. Другой сподвижник Бешта, р. Гедалья, рассказывал, что однажды Бешт молился в каком-то амбаре, где также стояли бочки с зерном, и во время молитвы Бешта сами бочки стали подскакивать вверх, словно побрасываемые невидимой силой. И р. Гедалье также вспомнились в этот момент слова о том, как содрогалась гора Синай перед получением евреями Торы.
Еще более любопытен с этой точки зрения рассказ Магида из Межерича, заставляющий подумать, что такое снисхождение Шхины приводило к тому, что во время молитвы Бешт был едва ли не в буквальном смысле слова наэлектризован и при прикосновении к нему ударяло словно током (хотя, понятно, ни сам Бешт, ни его ученики понятия не имели об электричестве).
Точного дня этого происшествия Магид не помнил, но запомнил, что в тот день читалась то ли молитва о дожде, то ли молитва о росе, то есть дело было либо в первый день Песаха, либо в праздник Шмини Ацерет.
Бешт, как обычно, молился с великой страстью, и эта его страсть невольно передалась и остальным молящимся, «и великий вопль стоя во время молитвы». Напряженность в зале синагоги была настолько высока, что Великий Магид, который в тот день был сильно болен, не мог его вынести и вышел в пристройку к синагоге, чтобы помолиться там в одиночестве. Тем временем Бешт закончил основную часть молитвы и перед молитвой мусаф тоже вышел в пристройку, чтобы надеть китл (от «китель») — белое праздничное одеяние, в которое облачаются на некоторые праздники, а также перед чтением молитв о росе или дожде.
В эти минуты Магид воочию увидел, как Бешта осеняет Шехина; что он почти всем своим существом находится в духовных мирах, а в нашем мире осталась лишь его малая часть. Но одновременно Магид заметил, что китл на плече у Бешта немного сморщился, и решил расправить складку — чтобы Учитель вернулся к молитве в надлежащем виде. Но как только Магид дотронулся до плеча Бешта, его начала бить сильная дрожь. Оторвавшись от Бешта, он схватился за стол, и стало задрожал вместе с ним.
Бешт тем временем ушел ничего не заметив, а Великого Магида еще долго била сильная дрожь, казавшаяся невыносимой, и он вынужден был специально молить Творца, чтобы она прошла.
Сохранилось и немало рассказов о том, что молитва Бешта оказывала огромное влияние и на попадавших в поле ее действия животных. Пастухи, помнившие то время, когда он отшельничал в Карпатах, вспоминали, что, когда Бешт начинал молиться, овцы поднимались на задние ноги и стояли так, пока он не заканчивал молитву. Причем в эти минуты никакими силами невозможно было заставить их вернуться в естественное состояние.
Хасидские авторитеты объясняли это тем, что в момент молитвы Бешт не просто сам возносился в высшие небесные сферы, но и поднимал вместе с собой весь окружающий мир, как живую, так неживую природу.
В связи с этим становится понятна история, в которой однажды пошел Бешт направился в бейт мидраш и вдруг встал на пороге и сказал, что не может войти, потому что бейт мидраш уже полон Торы и молитвы, так что не осталось места, чтобы войти.
Эти слова, разумеется, поразили его учеников. «Разве может быть большая похвала дому молитвы, чем когда он полон Торы и молитвы?» — спросил они.
«Не может считаться достоинством, когда синагоги и бейт мидраши полны Торы и молитвы, потому как словеса, которые не идут от сердца и с угодным Б-гу устремлением, не могут подняться ввысь, и тогда этот дом заполняется ими от края и до края, так что и войти невозможно. И напротив: если молятся с истинным устремлением, идущим от сердца, то святые слова воспаряют ввысь, и ничего от них не остается внизу», — ответил Бешт.
Был ли Бешт во время молитвы вообще в состоянии замечать, что происходит вокруг него? Вероятно, иногда — да, а иногда нет, но когда ему удавалось добиться той силы каваны, к которой он стремился, то отключение от нашего материального мира было полным.
В связи с этим стоит вспомнить рассказ о том, когда уже после смерти Бешта кантор в Меджибоже однажды вдруг прервал молитву «Амида» посередине (что является скандальным нарушением еврейской литургии) и стал читать проповедь, и от него потребовали объяснений, тот ответил, что ничего не помнит. Ему не поверили, начался шум, но тут р. Якель сказал: «Я бы тоже не поверил этому, если бы не слышал про Бешта, который однажды упал возле святого ковчега, а потом ничего не помнил. Поэтому я верю, что и такое может случиться»[260].
В состоянии, в которое Бешт входил во время молитвы или даже только настраивая себя на нее, ему открывалось многое из того, что закрыто от глаз других людей, и потому со стороны некоторые его поступки могли выглядеть странно.
Так, обычно Бешт начинал утреннюю молитву на День Искупления едва ли не спозаранку, а тут вдруг задержался на несколько часов, а когда пришел в синагогу, то положил голову на пюпитр для книг, и несколько раз то поднимал, то опускал ее.
Наконец, он дал знак начать молитву, но когда кантор р. Давид приблизился к Ковчегу, Бешт закричал «Старый греховодник! Где тебя носит?!» — и стал честить его разными словами, так что перепуганный до смерти р. Давид подумал, что Бешт своим духовным зрением увидел на нем какую-то скверну. Он уже хотел отказаться от роли кантора и собирался уйти, как тут Бешт прикрикнул на него: «Останься!».
Трясясь от страха за то, что на нем есть какой-то неведомый ему грех, сокрушаясь по этому поводу всем сердцем, р. Давид приступил к молитве, но был в таком подавленном состоянии, что лишь стонал и плакал, но толком даже не понимал, что он говорит.
Уже по окончании молитвы р. Давид все еще со слезами на глазах подошел к Бешту и спросил: «Учитель, что за скверну ты во мне заметил?».
На что Бешт ответил, что он, упаси Б-г, не усмотрел в р. Давиде ничего дурного. Но когда ночью он настраивал себя на молитву, то увидел нечестивого ангела Самаэля, который перекрыл все дороги, по которым молитвы доходят до Творца, и готовящегося принять эти молитвы. Поэтому Бешт и задержался перед молитвой: он отнюдь не хотел, чтобы и она попала к Самаэлю.
Наконец, он высвободил тропку для молитвы, на которой Самаэль не мог поймать ее, но, чтобы быть уверенным в чистоте молитвы р. Давида, и в том, что в нее не заскочит ни одна посторонняя мысль, способная снова направить молитву к Самаэлю, Бешт и решил «сокрушить его сердце». Таким образом, его резкие слова по адресу р. Давида были ничем иным как настройкой его души перед молитвой, а как воспринимать его слова о Самаэля — как правду или аллегорию, это уже личное дело каждого.
Как мы уже рассказывали, накануне Дня Искупления 1757 года, когда по наущению франкистов епископ Микола Дембовский добился решения о сожжении Талмуда, Бешт в глубокой печали просидел весь день у себя дома, и если накануне прежних Судных дней благословлял всех жителей Меджибожа, то на этот раз благословил одного-двух и остановился.
Тем временем праздник приближался, Бешт направился в синагогу, произнес там проповедь, а затем вдруг припал к ковчегу и громко запричитал: «Ой, лихо нам! Хотят забрать у нас Тору! Не сможем мы и полдня прожить среди народов!».
В грозящей евреям беде Бешт обвинил раввинов-талмудистов, которые своим искажением самой сути иудаизма вызвали гнев как Всевышнего, так и великих душ мудрецов Мишны и Талмуда, собравшихся на суд. Затем, уже когда прочли молитву «Коль нидрей» («Все обеты»), открывающей молитвы Судного дня, Бешт сказал, что обвинение против евреев усиливается.
В таком напряженном настроении прошел весь Судный день, и перед «Неилой» — последней молитвой Судного дня — Бешт во время проповеди разрыдался в голос, прислонив голову к завесе ковчега, а затем дал указание начать молитву.
«Неилу» Бешт всегда вел сам, не заглядывая в молитвенник — кантор произносил очередной стих из молитвы, а Бешт громко повторял за ним. Но в тот момент, когда кантор дошел до слов «Открой нам врата», Бешт не повторил этот стих. Не сделал он этого и во второй, и в третий раз, после чего кантор замолчал, а в синагоге начало нарастать напряженное недоумение.
Дальше, думается, стоит пересказ в том виде, в каком она приводится в «Шивхей Бешт»:
«И стал тот (Бешт — П. Л.) страшно раскачиваться, иногда так наклоняясь назад, что голова оказывалась вровень с коленями, и перепугались они всем миром, как бы не упал он на землю, хотели подхватить его и поддержать, но боялись. Дали знать р. Зеэву Кицесу — благословенна память о нем! Пришел, взглянул ему в лицо и подал знак, чтобы не трогали его. А глаза его были выпучены, и, раскачиваясь, он голосил, как зарезанный бык. И продолжалось это около двух часов, и внезапно он очнулся, выпрямился, начал очень быстро молиться и закончил молитву»[261].
Когда уже после окончания Дня Искупления жители Меджибожа пришли к Бешту, чтобы выразить свое почтение, он рассказал им о том путешествии в небесные сферы с целью отменить вынесенный приговор, с которым читатель уже познакомился в главе «Визионер».