Видимо, именно в эти минуты члены погребального братства спросили Бешта, почему он, если знает, что умирает, не напутствует сына?
— А что я могу сделать, если он спит? — ответил Бешт, возможно, имея в виду не только обычный, но и духовный сон — по всем дошедшим до нас сведениям, р. Цви-Гирш по своему духовному уровню явно был очень далек от отца.
Но дело было, видимо, еще и в том, что приближение отцовской смерти так потрясло сына Бешта, что, наложившись на бессонную ночь, свалило его в сон — это была нормальная реакция психологической защиты. Не исключено, что справедливо и утверждение о том, что он настолько любил отца, что отказывался поверить в возможность его близкой смерти, и сон опять-таки стал естественной психологической реакцией, попыткой убежать от действительности.
Когда его разбудили и сказали, что отец уверен в том, что его час близок, р. Цви-Гирш направился к Бешту и там разрыдался.
— Я знал о твоем зачатии, ибо когда сблизился с женой, задрожали все своды небесные. — Захоти я — и был бы в силах в таинстве зачатия родить сына с душой Адама, и тогда ты бы знал многие тайны. Но и у тебя есть святая душа, просто ей все это без надобности.
И тогда р. Цви-Гирш стал умолять отца сказать ему «что-нибудь» — имея в виду те тайны, которые он носил в себе всю жизнь и которые пока никому не открыл.
И Бешт начал говорить, но сын вынужден был признать, что просто не понимает слов отца.
— Мне все тяжелее находиться в этом мире. Не могу я говорить с тобой! — сказал Бешт.
Тем не менее, продолжает «Шивхей Бешт», он научил его некому имени Творца, и объяснил, что ему будет достаточно мысленно представить это Имя, и он явится к нему из Высшим миров и будет его учить и наставлять.
— А если я забуду это Имя? — испуганно спросил р. Цви-Гирш.
И тогда Бешт сообщил ему надежное мнемоническое правило, позволяющее твердо запомнить это Имя.
Основатель ХАБАДа р. Шнеур-Залман из Ляд, кстати, предупреждал, что к р. Цви-Гиршу ни в коем случае нельзя относиться как к простаку — он был таковым только по сравнению со своим великим отцом. На самом деле р. Цви-Гирш унаследовал многие способности Бешта, в том числе и его духовное зрение. Они были у него вдесятеро слабее, чем у отца, но ведь у Бешта они были почти безграничны! И что уж совсем не вызывает сомнения, так это то, что р. Цви-Гирш был великим праведником.
Когда пришло время молитвы, Бешт попросил позаботиться о том, чтобы был миньян и дать ему молитвенник. «Еще разок перемолвлюсь с Б-гом» — добавил он.
После этой молитвы р. Нахман из Городенки направился в Бейт-Мидраш — то ли для того, чтобы собрать там еще один миньян, то ли собираясь молиться в одиночестве, но с твердым намерением добиться отсрочки приговора Небес для Бешта.
Узнав о том, что р. Нахман удалился, Бешт заметил: «Зря он поднимает шум. Если бы он мог входить в те ворота, в которые я был вхож, то, возможно, был бы прок от его молитвы». Сама эта фраза означала, что перед Бештом в его земном теле начали затворять врата высших миров, но, видимо, он все еще многое мог.
Согласно «Шивхей Бешт», в это время пришла к нему неприкаянная душа одного умершего, чтобы он исправил ее, и Бешт гневно выкрикнул: «Восемьдесят лет ты бродишь по свету, и только сегодня узнал о моем существовании?! Изыди, негодяй!».
Сразу после этого велел слуге (видимо, имеется в виду Якель) выбежать на улицу и кричать всем, чтобы убирались с дороги, поскольку этот неприкаянный дух разозлился на слова Бешта и теперь может кому-то навредить. Так оно и вышло — от поднявшегося невесть откуда урагана повалилось дерево и едва не придавило дочь синагогального служки.
Затем, когда слуга вернулся, он увидел, как Бешт кому-то говорит в пространство: «Дарю тебе эти два часа, только не мучай меня!». На вопрос, с кем он это разговаривает, Бешт ответил, что с Ангелом Смерти — раньше тот боялся его, а теперь, получил над ним власть, стал куражиться. Очевидно, этими словами он хотел сказать, что предпочитает ускорить свою смерть, лишь бы она не была чрезмерно мучительной.
Спустя какой-то время после этого по сложившемуся обычаю в дом стали являться жители Меджибожа, чтобы поздравить Бешта с праздником. При виде гостей он нашел в себе силы встать и встать и произнес одну из своих последних проповедей.
Затем он сел за праздничную трапезу, и попросил Якеля принести большую бутыль медовухи, но тот, решив, что спиртное еще больше ухудшит состояние хозяина, выполнил его просьбу лишь частично — принес маленькую бутылку.
«Нет власти в день смерти, — заметил на это Бешт словами из „Коэлета“ („Экклезисаста“). — даже прислуга перестала меня слушаться! До сих пор я оказывал вам милость, а теперь окажите вы мне — выполняйте мою последнюю волю!».
Уже после того, как хасиды спели нигун «Пробуждение великого милосердия», Бешту понадобилось выйти. Якель, боясь, что он упадет по дороге, попытался увязаться за ним, но Бешт властным жестом остановил его.
— Чем этот день так отличается от всех остальных, что ты хочешь пойти за мной? Что ты во мне заметил? — спросил он.
Вернувшись, он сообщил ученикам, что в час, когда он умрет, в доме остановятся все часы. И в тот момент, когда он омыл руки, остановились настенные часы. Ученики тут же поспешили окружить Бешта со всех сторон, чтобы он этого не заметил, но всем стало ясно, что до его кончины осталось совсем немного.
— Что это вы так столпились? — заметил на это Бешт. — я знаю, что часы остановились, но нисколько о себе не тревожусь. Я точно знаю, что как только выйду из этой двери, сразу же войду в другую.
После этого он сел на постели, велел ученикам собраться возле него и дал своей последний урок Торы.
«Произнес он им слова Торы о столпе, по которому души поднимаются из нижнего Райского сада в верхний Райский сад, и о каждом из миров, и о том, что в мире душ, и о понимании чина служения. И велел им произносить „Да будет благоволение“. Ложился и садился несколько раз. И столь усердно направлял помыслы свои, что перестали они различать отдельные буквы. И велел укрыть его простыней, и стал так дрожать и трепетать, как во время осьмндацати благословений. А потом мало-помалу затих. И увидели, что остановился маленький зейгер (часы — П. Л.). Подождали какое-то время и поднесли перышко к его ноздрям. И увидели, что он скончался», — сообщает «Шивхей Бешт»[304].
Произошло это 7 сивана 1760 года.
Эли Визель описывает последние дни и смерть Бешта следующим образом: «Конечно, соглашаясь последовать за Баал-Шемом к последнему пределу восприятия, мы рискуем оказаться в мире, который реальным никак не назовешь. Самому Баал-Шему пришлось заплатить за это. Особенно к концу жизни он стал проявлять все возрастающие признаки раздражения и душевного угнетения и выражался „противно законам языка“. Он, посвятивший столько труда тому, чтобы его понимали, уже не мог этого добиться. Лица, происшествия, слова — он все забыл. Он потерял контакт с окружающими. Он бился головой о деревья, совершал какие-то странные, напоминающие пляску, телодвижения. Бешт раскаивался в том, что пользовался своей силой. Он перестал быть собой.
Однажды он говорил дольше обычного, и слова его были еще зажигательнее, чем всегда. Зачарованные ученики отдавали себе отчет в том, что присутствуют при неповторимом событии. Внезапно он остановился. И забыл все, что сказал. Забыл, что вообще говорил. Приблизительно в то же время случилось другое происшествие: как-то в микве Баал-Шем вдруг почувствовал, что погружается в воду. И только крик ученика: „Учитель!“ — вернул его на поверхность.
Он сжег свою жизнь. И дал слишком много обещаний, которые Б-гу неугодно было исполнить…
…Символический момент, разъявший время и судьбу хасидизма. Конец целой эпохи. И рождение другой: хасидское движение продолжило дело Бешта, распространилось и шло от победы к победе, от триумфа к триумфу, свежим воздухом врываясь в душные халупы, сотрясая рутину жизни, поддерживая больных в их страданиях и приговоренных в их смиренном или вопрошающем молчании.
В течение двух следующих веков легенда Бешта всплывала не раз, когда судили его последователей: она помогала людям выживать, а иногда готовиться к смерти. Она явилась даже в царстве ночи. Еврейский поэт видел: где-то там, на Востоке, у рвов, доверху заполненных трупами, стоял Баал-Шем. И вдруг к великому гостю протянулись руки и послышался крик: „Добро пожаловать, рабби Исраэль, Баал-Шем-Тов, спасибо тебе за твои чудеса, рабби Исраэль, сын Элиэзера!“
Итак, в царстве хасидской легенды Баал-Шем провожает своих учеников до самого края ночи. Опять чудо? Конечно же нет. Смерть отрицает чудеса. Смерть миллиона детей отрицает нечто большее, чем чудеса»[305].
По одному из преданий, по указанию Бешта ему в могилу был положен зуб некого праведника из Сатанова. С этим зубом, разумеется, тоже связана своя история, начинающаяся с того, что однажды жители Сатанова приехали к Бешту с просьбой помолиться за избавление их города от эпидемии. Но Бешт неожиданно захотел самолично приехать в город, и тут же послал искать по всем домам некий грех, который мог бы привести к эпидемии, чтобы искупить его и так остановить болезнь.
Вот как рассказывает о том, что происходило дальше Шмуэль-Йосеф Агнон:
— Искали и не нашли никакого великого греха, на который можно было бы возложить вину. Послал на кладбище проверить могилы и надгробья, может, там что-то стало неладно. Нашли там стародавнюю могилу, с которой стало неладно, ибо надгробье над ней, которое уже и прочитать нельзя было по древности его, покосилось и треснуло. Пришли и рассказали Бешту.
Пошел Бешт с несколькими людьми на кладбище, подошел к могиле, хорошенько там осмотрелся и велел ту могилу раскопать. Взялись за дело и раскопали могилу. Нашли, что человек, похороненный там, нетленен плотью и одеянием, как если бы только сейчас был похоронен. Смотрел Бешт в могилу несколько минут.