А вот утром я их уже не видела. И сейчас подозревала всё, что угодно.
— Надо плойку перепрятать, — сказала Анжелика, потрогав плойку пальцем. — Как раз остыла.
— Зачем прятать? — не сообразила я.
— Ну раз здесь завёлся шутник, который ломает приборы, то надо прятать, — ответила она, — сломает плойку и как я тогда на люди выйду?
На оба эти замечания я не нашлась, что сказать. Вместо этого пихнула в руки Анжелике джинсы, а сама пошла к Комиссарову. На допрос. У меня появились смутные сомнения.
Но дойти до номера нашего чудо-слесаря мне было не суждено.
Дорогу мне преградил Благообразный.
— Любовь Васильевна! — ласково улыбнулся он мне. — Вы сейчас на завтрак, да?
Я вынужденно кивнула и выдавила ответную улыбку. Тоже ласковую.
— Пойдёмте, я проведу вас, — любезно предложил он и цепко взял меня под локоток.
Пришлось плестись в столовку. Хотя было ещё целых восемь минут.
— Я вот о чём хотел с вами поговорить, — начал он, и сердце у меня нехорошо так ёкнуло, — у нас же не просто увеселительное мероприятие, не правда ли?
— Угу, — кивнула я.
— И поэтому каждый из наших братьев и сестёр должен принять участие в каком-то мероприятии, — продолжил он добрым голосом и мне продолжение ещё больше не понравилось.
— Угу, — опять поддакнула я.
— И вот скажите тогда, в каком мероприятии вы будете принимать участие? — он посмотрел на меня счастливым взглядом энтомолога-энтузиаста, который увидел особо редкий вид ядовитой сколопендры.
— Не знаю, — ответила я, но, увидев по взгляду Благообразного, что ответ категорически не верный, быстренько поправилась. — В каком пригласят, там и буду.
И улыбнулась.
— Вот и чудненько! Вот и чудненько! — расцвёл ответной улыбкой староста, — тогда для вас хорошая новость, Любовь Васильевна. Завтра во второй половине дня наши американские братья проводят большой христианский марафон в городе. Будет несколько тысяч горожан. Масштабное такое мероприятие. И очень важное. И от нас тоже нужна речь. Минут на двадцать, не больше. Тогда я покорно смею надеяться, что вы выступите завтра от имени нашей русской общины…
— Я? — у меня глаза от удивления чуть на лоб не вылезли.
— Да, вы, — улыбка Благообразного стала ещё более сладенькой.
— Но почему я⁈
— А кто? — взгляд Арсения Борисовича был столь кристально-чистым, словно у херувима на поздних полотнах Ботичелли.
— Например, вы! — твёрдо сказала я.
— Но я уже выступал, причём дважды, — от улыбки Благообразного хотелось повеситься.
Угу, ты, дорогой выступал, конечно же. Но исключительно на местных мероприятиях, там каждый раз было от десяти до пятнадцати человек. А мне предлагаешь перед многотысячной толпой выступить.
Но вслух сказала другое:
— Да тот же Роман Александрович мог бы…
— Нет, нет, — махнул ручкой Арсений Борисович, — Роман Александрович вместе с семьёй уже принял участие в семейном благотворительном фестивале. Они открытки раздавали и печенье.
Ну капец! Я даже не знала, что и сказать! Значит, этот надутый индюк. Что мнит себя отцом области, просто раздавал открытки и печенье (дурацкое мероприятие, между прочим!), а я, простая продавщица из «пятёрочки» должна выступать перед многотысячной толпой.
Интересно, они настолько верят в мои таланты? Или же надеются на фиаско? Чтобы потом продвигать какие-то свои цели? Но ведь мой провал будет общим провалом нашей делегации из России. Зачем им провал?
Хм… странно.
Но по выражению лица Благообразного ничего понять было нельзя.
— Вот и договорились, — ласково улыбнулся он мне и первым вошел в столовую, которую, наконец, открыли. — Сегодня до вечера вам все подробности сообщат.
— С-спасибо, — буркнула я и обречённо посмотрела на заставленные блинчиками, пончиками, сырниками и омлетом полки — аппетит совершенно пропал.
Да что говорить, меня потряхивало. Причём конкретно так.
Но, так как этот завтрак — единственный полноценный приём еды за день, то игнорировать его категорически нельзя. Глупо это. Да и деньги уплачены. Поэтому я волевым усилием отбросила все свои сомнения и дурное настроение (потом позлюсь, на сытый желудок и злиться легче!) и решительно ринулась к предложенным блюдам шведского стола.
Когда я уже сидела за столиком и с аппетитом уминала жаренную яичницу с сосисками, золотистыми запечёнными картофелинками и огромной порцией салата, над головой прозвучало:
— Можно?
Я подняла голову вверх и, опять увидев приторную рожу Благообразного, чуть сосиской не подавилась.
— Эмммм… — я красноречивым взглядом обвела пустые столики вокруг.
— Так вот, — предпочёл не заметить моей заминки Благообразный и уселся на стул напротив.
Мне очень хотелось встать и уйти, но еды я набрала много, так что нужно всё съесть. А то на обед сегодня будет только пряник с чаем. Да и то, без сахара (мы решили плотно есть утром и по возможности более-менее вечером, а вот в обед ограничиваться перекусом).
Так, что пришлось остаться и слушать Арсения Борисовича.
— Любовь Васильевна, — начал тот, деловито намазывая кусок сосиски горчицей, — у меня к вам вопрос.
Я постаралась удержать лицо, чтобы не скривиться. Начало разговора мне уже не нравилось.
Хотя мне оно не нравилось ещё в коридоре.
Так что ничего хорошего я не ожидала.
— Слушаю вас, Арсений Борисович, — любезно сказала я и аккуратно помешала ложечкой сахар в чашке с чаем.
— Вы не подскажете, куда это постоянно отлучаются Ефим Фомич и Фёдор Степанович? — приветливым тоном спросил Благообразный.
Я еле-еле удержалась, чтобы ложечка не выпала у меня из рук.
Но вслух сказала:
— Отлучаться разве запрещено? Вы же сами сказали, что свободное время можно использовать по собственному усмотрению.
— Но они уходят в слишком позднее время, — мягко упрекнул Арсений Борисович и откусил кусочек сосиски. — Театры и магазины уже не работают.
— Может, просто по улицам гуляют, — любезным голосом ответила я и потянула к себе тарелку с сырниками.
— Каждую ночь? — кривовато усмехнулся старейшина.
— Почему нет? — максимально равнодушно пожала плечами я и принялась увлечённо пилить ножиком сырник.
— Сомнительно! — возразил Благообразный и уставился своими проницательными рыбьими глазами на меня.
Я чуть куском сырника не подавилась.
— Так вы не подскажите? — опять спросил он.
Вот прицепился, гад!
Я крошила бедный сырник на мелкие кусочки, словно вивисектор. Когда сырники закончились, я принялась резать пончик.
Благообразный внимательно наблюдал, демонстративно ожидая моего ответа.
Наконец, и сырники, и пончики закончились, на тарелке была горка резанного теста, пауза явно затянулась, и отвечать что-то было надо.
И я брякнула:
— Да бабу они завели!
Глава 8
— Неужели? — Арсений Борисович явно мне не поверил, — одну на двоих, что ли?
Мда. Вот брякнула, так брякнула. Неудобно как получилось. Ну, а что я могла придумать вот так на ходу? И чтобы было правдоподобно?
Теперь придётся как-то выкручиваться.
— Понятия не имею, — как можно более равнодушно пожала плечами я, — что слушала, о том и говорю. А вот насколько это правда — не представляю. Свечку, как говорится, не держала. Но, думаю, дыма без огня не бывает.
Староста недоверчиво посмотрел на меня, но не сказал ничего.
А я принялась торопливо доедать.
— Материалы и вопросы по докладу вам принесут во второй половине дня, — добавил Арсений Борисович.
Я кивнула. Остаток завтрака прошел в молчании.
Сегодняшний день я планировала посвятить составлению текстов для Ксюши. Ещё пока было непонятно — она остается работать в типографии, или ей придётся чуть позже вернуться. Поэтому я и хотела на всякий случай набросать хотя бы пару текстов.
Общая канва у меня была, но, честно говоря, конкретно за этот вопрос я ещё не бралась.
Но теперь, когда Арсений Борисович сделал мне такой вот «подарок», все мои планы улетели в тартарары. Нужно было немедленно готовиться к завтрашнему выступлению.
Я вернулась к себе в номер и принялась размышлять, какие же темы хотят от меня услышать все эти люди? С американским менталитетом. Который я знаю лишь по фильмам и «цветным» революциям в моём мире.
А ещё нужно будет попытаться вспомнить хотя бы некоторые громкие заявления политиков из моего времени. И по такому принципу попытаться как-то выстроить речь.
Эх, сейчас бы сюда Интернет! Я бы сразу ого-го!
Но, увы, Интернета не было.
Да что говорить, даже самой захудалой библиотеки и то не было.
Я вздохнула.
Подскочила и пометалась по комнате. Затем плюхнулась на кровать и попыталась сосредоточиться на речи. Сосредоточиться получалось плохо.
Сперва зачесалась пятка. Затем — нос.
А потом я стала думать о детях. Как они там сейчас, без меня? Сидят, небось, бедные, в каком-нибудь интернате и думают, что я их бросила.
От избытка чувств я всхлипнула.
Обругала себя.
Велела себе взять себя в руки.
Собрала всю свою могучую железную волю в кулак и попыталась взять себя в руки.
Получилось, честно говоря, так себе.
Я думала о чём угодно: о Ричарде и Изабелле, о возвращении моего Пашки, о том, что нужно будет в Калинове первым делом отнести чёрные туфли в мастерскую и сменить набойки, о том, что у меня всё равно сырники получаются лучше, чем здесь, как бы не хвалила их Сиюткина… в общем, о чём угодно, но только не о докладе.
Прошел примерно час. Или больше.
А я не продвинулась ни на одно слово.
Стало стыдно.
Опять обругала себя.
Решительно я подскочила, судорожно вытащила из сумки блокнот и крупно по центру написала: «доклад». И поставила восклицательный знак. Жирно. Затем дважды подчеркнула.
И всё.
Больше идей, что делать дальше не было.
Сидела на кровати и пялилась на чистый лист со словом «доклад»,