— Любовь Васильевна! — в комнату заглянула Сиюткина. — Я на минуточку только.
— Да что вы, что вы, что вы, Ольга Ивановна! — ответила я, — заходите!
— О! Вы уже и чемоданы складываете, — похвалила меня агрономша, — а я вот всё никак заставить себя не могу. Ненавижу сумки складывать. Прямо трясёт меня всю от этого.
— Бывает, — кивнула я, — я тоже ненавижу это дело. Но всегда стараюсь себя отвлечь какими-то мыслями, чтобы не психовать, когда складываюсь.
— Надо будет и себе попробовать, — оценила мой манёвр Сиюткина и добавила, — а я вот почему пришла, Любовь Васильевна. Помните, я говорила, что борщевик Сосновского и остальные семена не прорастают в парке?
— Ага, — я поморщилась, в свете последних событий эти чудо-сорняки совсем выпали у меня из головы, — вы меня извините, я совсем закрутилась и забыла о вашей просьбе!
Мне было ужасно неловко перед пожилой женщиной. Она так старалась, с такими сложностями провезла семена и всех этих долгоносиков контрабандой, попросила немного помочь, а я по-свински, совсем об этом позабыла! Небось за это время все долгоносики передохли.
А вслух сказала:
— И что теперь делать? Ещё как-то можно им помочь, или уже всё?
— Вот поэтому я и пришла! — сообщила Ольга Ивановна категорическим тоном, и по её голосу нельзя было сказать, что она расстроена.
Я с удивлением посмотрела на неё, а она пояснила:
— Понимаете, Любовь Васильевна, проблемы больше нет!
— Как нет? — удивилась я.
— А вот так! Она решилась!
— ?
— Ну, мы же затопили улицы города экскрементами… простите, конечными продуктами метаболизма… — чуть смутилась Сиюткина. — А это не только прекрасное удобрение, но и оно содержат много токсических веществ. И это стимулировало такой замечательный рост моих сорняков, что никакие дополнительные мероприятия так бы не поспособствовали…
— Погодите, — схватилась за голову я, — вы хотите сказать, что то, что мы затопили дерьмищем весь город… и теперь борщевик заколосится?
— Именно так! — рассмеялась Сиюткина. Сравнение ей явно понравилось.
— Но ведь говнища там ого-го, — забеспокоилась я, — не сожжет ли нежные молодые побеги такая концентрация дерьма?
— Так там же оно же с водой разведено. Как раз, то, что надо, — спокойно пояснила Сиюткина и мы обе с облегчением радостно рассмеялись.
Я вернулась в свою комнату и была очень довольна всем, что происходит. Если не считать проблем с Кущем и Комисаровым, то, можно сказать, всё шло не просто по плану, а даже с опережением оного.
В данный момент я сидела в вестибюле и смотрела какой-то документальный фильм. Он был на английском языке, поэтому я всё равно ничего не понимала. Но зато там были смешные картинки. И я периодически даже смеялась. Ровно до тех пор, пока в вестибюль не зашел Арсений Борисович.
Увидев меня, он остановился и прищурился.
Недавнее отравление повлияло на него не самым лучшим образом. Он был с синими кругами под глазами, и бледным. Но при этом держался бодрячком.
— Любовь Васильевна, — сказал он, — вы можете объяснить, что происходит?
Я молча пожала плечами, мол, сама в шоке.
— Происходит чёрт знает, что, — между тем продолжил он, — дисциплина падает, люди, вместо того, чтобы становиться ближе к богу, занимаются непонятно чем. Попадают в тюрьмы, где-то бродят целыми днями. Вы ничего не хотите мне рассказать?
Я не хотела.
Не знаю, до чего дошел бы наш с ним разговор, но тут в вестибюль вошла Белоконь и разговор пришлось прервать.
Не скажу, что я не была рада.
— Любовь Васильевна! — воскликнула Белоконь, — нам нужно поговорить!
Да что же это такое⁈ Сегодня все хотят поговорить со мной!
Но вслух я сказала:
— Да, конечно, Ирина Александровна.
— У меня в комнате есть очень вкусный мармелад, клюквенный, — заявила Белоконь, — пойдёмте ко мне, выпьем чаю и поболтаем между нами, девочками. Посекретничаем.
Благообразный что-то хотел сказать, но после этих слов насупился и промолчал. Хотя по его взгляду я поняла, что нам с ним предстоит долгий и очень непростой разговор.
Но хорошо, хоть не сейчас. Лучше потом. А, может, со временем всё забудется.
Вообще-то я терпеть не могу мармелад. Особенно клюквенный и смородиновый. В любом виде. Но Белоконихе я, естественно, об этом говорить не стала.
Наоборот, согласно кивнула, мол, пошли.
И мы пошли.
— Любовь Васильевна, — сказала Белоконь, когда мы устроились в её комнате за столом. — Я давно хочу вам сказать…
Она сделала паузу, но я ничего говорить не стала, чисто из вредности.
— Вы меня недооцениваете, — заявила она и требовательно посмотрела на меня.
— Почему вы так решили? — сказала я и отхлебнула пахнущего веником чаю.
— Потому что вы всё скрываете от меня! — насупилась Белоконь, — все из нашей группы при делах, даже эта дурында Ксюша. Я же всё прекрасно вижу. Только меня вы не привлекаете!
Я молчала. Ну а что тут можно говорить, если она права?
— А ведь я вам могу помочь больше всех!
— Что вы имеете в виду? — осторожно сказала я, стараясь не встречаться с нею взглядом.
— Ну, я же привела вам Гольдмана! — заявила Белоконь, — а вот если бы вы не скрывали от меня всё, Любовь Васильевна, я бы могла помочь ещё больше!
— Ирина Александровна, вы уже и так нам очень сильно помогли, — осторожно ответила я, — огромная благодарность вам за Гольдмана. Вы даже не представляете, что вы для нас сделали, когда свели нас с ним.
— Но почему вы тогда от меня прячетесь?
— Понимаете, Ирина Александровна, — замялась я, — мы делаем такие вещи, что не очень надо, чтобы все знали. И с этими вещами можно попасть… эммм… как Кущ и Комиссаров. И лучше, если вы будете не в курсе всего этого…. Тогда и врать не придётся…
— Но я всё же хочу быть полезной! — настойчиво сказала Белоконь, — вы даже меня не взяли в компанию по экономии денег на еде! Рыбину взяли. А меня — нет.
Я смутилась. Крыть было нечем.
А Белоконь выдала:
— Поэтому я составила свой собственный план!
Я обалдела:
— Что за план?
— План по дестабилизации обстановки в Америке.
Я чуть чаем не подавилась.
— И в чём же выражается ваш план, Ирина Александровна? — стараясь, чтобы в моём тоне не проскользнуло ехидство, спросила я.
Ответ меня убил:
— Я предлагаю не заниматься ерундой, как делаете вы. Я имею в виду подрыв канализаций и водопровода. Они его рано или поздно так или иначе починят. Или сделают новый. Так что это все… эммм… как Дон Кихот против ветряных мельниц. Чепуха!
— А что же вы предлагаете? — растерянно спросила я (не ожидала от неё такой аналитики).
— Я предлагаю нормальный план, — тихо сказала Белоконь и не знаю почему, у меня аж мурашки по спине пробежали.
— Какой план?
— Чтобы уничтожить Америку, нужно вычленить всех её главных финансистов. Ну, тех, которые двигают экономику и все внешние войны… и грохнуть их! — заявила Белоконь.
— Ого, — только и смогла, что сказать я, — удивлена вашими познаниями, Ирина Александровна.
— А у меня свёкр в КГБ работал, — спокойно ответила она, — он с коллегами часто обсуждали дома… всякое… вот я и наслушалась.
Я икнула.
К счастью, или к сожалению, нормально договорить нам помешали.
Время близилось к вечеру и нас позвали на вечернюю молитву, как было принято в «Союзе истинных христиан».
Не пойти было нельзя. Поэтому мы пошли.
Я по дороге думала, что часто мы сами не знаем, кто нам поможет, а кто навредит. И грань эта очень тонкая. Белоконь нам очень помогла, но при всём при этом, я почему-то довериться ей не могла.
Может быть, здесь играла роль пресловутая бабья дурь, или её вредный характер. Но как бы то ни было, невзирая, на её старания, серьёзно воспринимать я её не могла.
Ту же Ксюшу, почти ребёнка, я принимала, как взрослую, как крепкую помощницу. А вот Белоконь — не могла.
Как и Рыбину.
На вечернюю молитву сегодня собрались все наши. Стояли группками, обособленно. Калиновские и областные разделились, словно между ними была натянута струна. Стояли, стараясь не встречаться взглядами.
Атмосфера была напряжённая, я бы сказала, даже враждебная.
Казалось, щёлкни пальцами и всё рванёт.
Не помню подробностей, всё прошло словно в тумане.
Арсений Борисович о чём-то рассказывал, вроде как проповедь. Спроси о чём — не вспомню.
Затем вроде как все пели. Что интересно, я тоже пела, вместе со всеми В общем, всё как всегда.
Но то, что тучи сгущались, ощущали все. Возможно именно поэтому, не стали, как обычно, задерживаться, чтобы поболтать. А сразу после молитв все разбежались по комнатам.
Я тоже хотела убежать, но Благообразный остановил меня:
— Любовь Васильевна, задержитесь, пожалуйста, — велел он.
— Что случилось? — спросила я.
— Да вот, пришла телеграмма.
— Что за телеграмма? — удивилась я.
— Он Петрова, — как-то даже растерянно сказал Арсений Борисович и посмотрел на бланк телеграммы.
Я вообще его впервые видела в таком состоянии.
— Прошу прощения за незнание, — саркастически ответила я, — но кто такой этот Петров.
— Секретарь Жириновского, — поджал губы Поживилов и посмотрел на меня, как на дурочку.
— Ого, — опешила я, — важная шишка, значит. И что же он хочет от нас?
— Запрос прислал.
— Какой?
— Спрашивает, кто такая Скороход Любовь Васильевна, — пояснил Арсений Петрович и едко спросил, — так кто ты такая, Любовь Васильевна, а?
Глава 16
— Люба! Люба! Скорее иди сюда! — в комнату заглянула Белоконь. — Там такое показывают!
После того памятного разговора мы и не заметили, как перешли на «ты». И да, я её взяла в нашу компанию по экономии денег на завтраки и обеды. Хотя всё равно полностью так и не доверяла.
— Что опять там стряслось? — я отложила в сторону томик с рассказами Чехова, которую я позаимствовала почитать у Анны Александровны, и поспешила в вестибюль.