— А вы что? — потрясённо спросила я.
— Мы тоже боремся, — неопределённо ответил Виталик и бросил быстрый предупреждающий взгляд на Виталика.
Я сделала вид, что не заметила.
— Вторая за наш коллектив, — подмигнул Виталик и, молодецки крякнув, сразу же выпил.
Семён тоже выпил. Я незаметно выплеснула содержимое стакана под стол и сделала вид, что выпила тоже.
Вроде не заметили.
Мероприятие продолжалось.
Оказалось, что Семён был влюблен. Мне сразу же во всех подробностях поведали душещипательную историю. В общем, влюбился Семён безответно, и оттого особенно безнадежно. Объектом пылкой его страсти была белокурая Тамара из шестнадцатой квартиры одного из домов, как раз на моём участке. Прекрасная, но неприступная, как арктический айсберг, она имела высшее филологическое образование и жила крайне одиноко: и хоть в ее квартире обитал кто попало — от жирного кота до стайки экзотических аквариумных рыбок, — обычных мужиков, к счастью, не наблюдалось. Ввиду отсутствия последних Семён всячески пытался к Тамаре подкатить, но всегда крайне неудачно. Поэтому он неистово страдал и от огорчения однажды даже хотел повеситься, но потом правда передумал. Тогда он решил писать стихи, и даже специально купил блокнот в розовом переплете с рисунком в виде пронзенного стрелой сердца и красивой надписью: «Вчера упала первая слезинка из-за тебя, ну за что мне все это!».
На первой странице Семён попытался изобразить профиль Тамары, но вышло что-то больше похожее на болонку Элеоноры Рудольфовны из двадцать девятой квартиры, поэтому страницу пришлось вырвать. От такого варварского обращения блокнот моментально развалился и стихи писать дальше стало невозможно.
Иногда Семён видел через окно, как Тамара гладит кота, или подсыпает корм попугаю в клетку. Он тут же представлял, как хорошо быть этим котом, когда такие нежные руки гладят тебя и тискают. Наблюдая, как кот по-хозяйски прижимается к восхитительному тамариному бюсту, Семён бессильно завидовал. Да что тут говорить — даже попугаем быть и то лучше — можно сколько угодно смотреть на Тамару, не опасаясь гневного взгляда в ответ. В общем, Семён страдал, как мог.
А потом случилось крушение.
Да, именно так.
В общем, все произошло в этот ужасный день, точнее вечер, когда изнывающий от безответной любви Семёну, решил поподглядывать в её окно (видимо поэтому говорят, что подглядывать нехорошо). Влез на яблоню, которая росла напротив окна её спальни и стал смотреть.
Тамара зашла в комнату и принялась раздеваться. И тут перед Семёном открылась суровая действительность во всем ее неприглядном виде: лишь только были сброшены туфли, как шикарная тамарина попа моментально обвисла над ставшими вдруг слишком короткими кривоватыми ногами. Жуткую метаморфозу усугубил внезапно образовавшийся живот. О коварстве утягивающего белья Семён раньше даже не подозревал, и когда вдруг живот вывалился двумя могучими складками, Семён чуть не свалился с дерева. Дальше было еще хуже. Когда наступила очередь бюстгальтера, Семён затаил дыхание. Но тут вдруг оказалось, что груди как таковой у Тамары совершенно нет! Вообще! А то, о чем Семён так грезил долгими бессонными ночами, — пшик, иллюзия в виде двух лунообразных набитых ватой вставок. Все мечты коту под хвост! Контрольным же выстрелом стал момент, когда Тамара у зеркала сначала принялась отклеивать ресницы, затем и вовсе зачем-то намазала все лицо какой-то густой белой дрянью и после этого вытерлась — Семён сидел тихий, ошалевший и с каким-то потусторонним ужасом созерцал бледно-невзрачное существо, которое когда-то было красавицей Тамарой, демонической женщиной, практически мечтой поэта.
И Семён прозрел: смотрел, смотрел на Тамару и не понимал, как он мог страдать из-за такой…
— Все вы такие! — гневно резюмировал Семён и метнул неодобрительный взгляд на меня.
— Давай выпьем за милых дам, только не за всех, а за красивых и порядочных! — предложил Виталик и подмигнул мне, мол, гля, как я красиво разрулил, и начал подниматься из-за стола. — Гусары пьют стоя!
— Нет, нет, нет! — отчаянно замотал головой Семён, глядя снизу вверх на коллегу, — мы так не можем.
— Почему это? — махнул вилкой Виталик, и соленый огурчик удивленно завис в воздухе, — ты что-то имеешь против милых дам? Может, ты их этих?
Он хохотнул и заговорщицки подмигнул мне.
— Мы не гусары! Мы — дворники, а дворники — это элита человечества, богема! – провозгласил Семён и гордо расправил плечи.
Виталик от неожиданности икнул и даже перестал вымакивать корочкой хлеба в банке с консервами:
— Эммм…. ну ты загнул.
— Я докажу, — зачастил Семён, торопливо закусывая разваренной килькой в томате, — вот, ты Виталик, сам смотри: Андрей Платонов писатель? Писатель. Но он же был дворником? Был! А Пенкин! Четыре октавы! Легенда! А был ведь сперва дворником! Отсюда вывод — еще неизвестно, стал бы кто-то из них такой легендой, если бы не был дворником! Теперь ты меня понимаешь?
— Эвона как… — заплетающимся языком восхитился Виталик и попытался вилкой подцепить картофелину. Картофелина спружинила куда-то в сторону, вилка вонзилась в стол, но Виталик даже не заметил: — Семён! Голова у тебя…эх-мааа…. Слышь, Семён, а давай… давай тогда за всех дворников! За кузнецов этих… талантов!
— За богему! — назидательно поправил Семён и лихо опрокинул стопку…
На меня она уже внимания не обращали, чему я порадовалась и тихо выскользнула из помещения.
Фух. Свежий воздух был как эликсир жизни.
Ну их, коллег этих.
Нужно держаться от таких подальше. Алкашня.
Я решила зайти домой и переодеться. Всё-таки пальто моей предшественницы мало подходило для дворницких работ.
У самого моего дома меня окликнули. Я обернулась. На меня недобрым взглядом смотрел лохматый, заросший щетиной мужик.
— Ты что ль будешь новой дворничихой? — спросил он свирепым голосом.
— Я, — кивнула я, — а вы кто такой?
— А я — Михалыч!
Глава 8
— И что ты хотел, Михалыч? — я решила тоже перейти на «ты», раз он первый начал.
— Поговорить! — нахмурился тот.
— Говори, — пожала плечами я. — Только кратко и ёмко. Некогда мне. Спешу.
— Тебя звать-то как?
— Люба.
— Слушай меня, Люба, — сурово сдвинул брови Михалыч, — ты, я смотрю, не успела прийти, ещё ни одного двора не вымела, а уже друзей себе завела…
— И что? — насмешливо сощурилась я. — Нельзя?
— Друзей надо выбирать правильно, — проворчал Михалыч, — подумай об этом.
— Подумаю, — кивнула я и добавила, — если у тебя всё, то я побежала, а то у меня ещё дел полно.
— Беги, беги, — нахмурился Михалыч, — но помни, я за тобой приглядываю.
Оставив столь нехитрым образом последнее слово за собой, Михалыч развернулся и твёрдой поступью утопал вдаль. А я вошла в свой подъезд.
Поднявшись на второй этаж, принялась рыться в сумке в поисках ключа от квартиры.
В это время дверь соседней квартиры распахнулась и оттуда высунулась голова вчерашней уринолюбивой старушки, которая мой сердечный приступ пыталась чайным грибом вылечить. Анжелика называла её Ивановной.
— Любаша, — прошамкала Ивановна, при этом голос у неё был необычайно тихим и дрожащим.
— Добрый день, — кивнула я и спросила, — что-то случилось?
— Да вот, что-то меня в правом подреберье до того болит, что мочи моей нет, — охая, пожаловалась старушка.
— Так, может, доктора вызвать? — предложила я, вид она имела явно нездоровый.
— Да ты что! — возмущённо замахала руками та, — доктора, они только угробить могут! А потом на органы сдадут. Знаю я их! Я вот маслом лечусь и керосином.
— В смысле маслом и керосином? — вытаращилась я.
— Чтобы вернуть молодость, нужно каждое утро просыпаться в пять утра и пить натощак треть стакана подсолнечного масла, — сообщила Ивановна, — тогда очищение будет полное. А керосином я горло полощу, в целях профилактики ангины.
— Да это же ужас какой! — всплеснула руками я.
— Никакой это не ужас, а народное средство! — возмутилась Ивановна, — народ испокон веков знал, что и как надо делать!
— Но это же угробит вашу печень! И почки!
— Много ты понимаешь! — покачала головой Ивановна, и сердито ворча под нос, ушла к себе.
А я пожала плечами и вошла к себе.
Нужно было подумать про ужин.
Я задумалась. И вот чем всех их сейчас кормить? Это же дети. Они всегда хотят вкусненького. Скудный набор продуктов за эти сутки богаче не стал. Я вспомнила балыки и икру, которые мы подавали на стол на бывшей работе, и от души выругалась. Вот жизнь — там балыки-шмалыки, аж стол ломится, а здесь суп с одним скукоженным тощим окорочком (второй я вчера в борще сварила). Кстати, что я буду делать завтра? Ума не приложу.
Ладно, примитивный суп я сварю. На пример, гречневый. А до супа что? На второе пожарю картоху с луком. Тоже нормально. Капуста квашенная ещё есть. С маслицем хорошо будет. Но это все простенькое какое-то. И тут я вспомнила про «улов» с работы — шпроты и лимон. А вот не буду я эти шпроты до Нового года хранить. Так далеко ещё дожить надо. Сделаю бутерброды со шпротами. А из лимона пирог испеку. Вроде духовка тут нормальная у неё.
Так и поступила.
Когда вытащила источающий одуряющие ароматы лимонник, хлопнула дверь, кто-то пришел. Я выглянула — Анжелика.
— Мой руки и давай на кухню, — крикнула из дверей кухни я, — у нас сегодня деликатесы.
Анжелика ничего не ответила и шмыгнула в свою комнату.
Прошло минут пять, никто не шел мыть руки и тем более пробовать мой суп и лимонник.
Ну ладно, если гора не идёт…
Я заглянула в комнату — Анжелика, скрутившись в позе эмбриона, лежала на кровати прямо в школьной форме и рыдала.
— Что случилось? — спросила я, — обидел кто-то?
Анжелика разрыдалась ещё сильнее.
Я подошла, села рядом на кровати и осторожно погладила её по голове:
— И чего ты плачешь?
— Я теперь не смогу поступить в универ