Кстати сказать, это тоже интересно — сколько я мотаюсь по этим цветным мирам, а под дождь ещё ни разу не попадал.
При ближайшем рассмотрении деревья напомнили мне дубы — такие же мощные стволы, те же характерные очертания листьев, так что, наверное, я имею право называть этот лесок дубравой?
Оказавшись наконец в тени, я с лёгким стоном удовольствия сел, упершись спиной в мощный ствол первого же дерева встретившегося мне на опушке. Положил подле себя саблю, осмотрел повязку — крови выступило немного.
Вот и хорошо. Самое время собраться с мыслями, которых у меня, к слову, было небогато. К тому же мутило меня; надо полагать, от кровопотери.
Ладно, не знаешь с чего начать — начни с того, что тебе по силам.
Для начала проведём инвентаризацию.
Сабля, сумка, халат. Одежда. В кармане халата я нашёл ещё один оранжевый камушек. Из швов карманов натряслось немного красного песка. Может, и здесь оранжевые камушки ценятся? Или красный песок?
На всякий случай я высыпал песок и камушек в упаковку из-под бинта и перевязал маленький сверточек ниткой, выдернутой из халата.
Собрал всё и аккуратно в сумку сложил. Положил руку на ножны, подтянул раненную ногу, готовясь встать.
На зелёную траву рядом с жёлтой саблей упал ярко-зеленый жёлудь.
Я невольно посмотрел туда, откуда он прилетел.
— Добрый день, — сказал человек, похожий на Робин Гуда. Бородатый, в простом выцветшем зелёном платье с капюшоном, правда, без лука. Но меч на перевязи у него был.
Пальцы мои сжались на ножнах, и незнакомец это заметил. В руках у него невесть откуда взялся лук с наложенной стрелой, и он не замедлил натянуть тетиву.
— Я сказал «Добрый день», а вы хватаетесь за оружие, — сказал он с укоризной. — Прям удивительно. Не всегда встретишь человека, который сразу хочет показать, какой он плохой.
— Простите, — сказал я, и убрал руку с ножен. Подумал и добавил. — Здравствуйте.
— Так-то лучше, — сказал бородач, и лук пропал.
Я оторопело хлопал глазами, пытаясь понять, что произошло. Незнакомец подошел ко мне и присел рядом на корточки.
— Вы, мастер, извините меня, но я слежу за вами уже довольно давно. Причудлива вера ваша. Такого я ни у кого не видел. Вы — иностранец?
— Да, — сказал я. Сейчас он спросит, откуда именно я родом — и что прикажете говорить?
— А это у вас что? — он пальцем ткнул в повязку.
— Так, — сказал я, втянув от боли воздух сквозь зубы. — Мелкая неприятность.
— Это кровь, — сказал он, от удивления перейдя на ты. — Это у тебя такая кровь… Ты что, не можешь заверить свою рану?
Что он имеет в виду? К тому же, интонация была у него такая… как бы это выразить получше… Вы что, не умеете дышать? Вот как он это сказал.
— Заверить?
— Дьявол! — он отскочил в сторону, в руках у него снова оказался лук с наложенной стрелой, и он снова в меня целился. — Ты не можешь заверить рану!
В этот миг я, наверное, вид имел весьма бледный. Кровь отхлынула от лица, я это чувствовал, и глаза мои бегали туда сюда, как у нашкодившего школьника, и ничегошеньки я не понимал. Просто совершенно ничего. Ну и наконечник стрелы, направленный мне в грудь, оптимизма не добавлял. Заверить. Что значит этот канцеляризм здесь? Как можно заверить рану? Господи, страшно-то так. Может, это мир психов? Уж больно вид у него был невсебешный, словно он и впрямь в моём лице узрел дьявола. И откуда он берёт лук?! Объясните мне, как это у него получается — раз! и он с луком, два! и без лука?!!
— Вы — атеист?
— Что?!
— Впрочем, какая разница. Ах, ну как некстати! — неожиданно в его голосе прорезалась досада. — Ладно. Пусть всё будет по закону. Я отправлю служебную записку. Пусть Департамент сам с вами разбирается.
И он сел на стул, возникший из воздуха, из воздуха же вынул перо. Тотчас перед ним возник письменный стол, немного грубоватой на мой вкус работы. Бородач придвинул поближе к себе лист бумаги, лежавший на столе, и пару секунд покусывал кончик пера, глядя отвлечённым взглядом в даль и шевеля губами. Момент, когда лук исчез снова, я как-то упустил.
Надо сваливать, подумал я, допросов мне в жёлтом мире хватило выше крыши, и подобрался, готовясь вскочить.
— Давай-давай, — сказал бородач одобрительно, — упрости процедуру. Чем бумажки строчить, я лучше тебя при попытке к бегству пристрелю.
И я счёл за благо воздержаться от побега. Да и сколько у меня их было, этих самых шансов, с дырявой-то ногой?
Он писал довольно долго, минут десять, всё так же поглядывая время от времени вдаль и покусывая кончик пера. До сих пор фартило, думал я потерянно. Если вдуматься, во всех мирах все те, кого я встретил первым, бескорыстно или корыстно, но оказывали мне помощь. Но когда-то такая везуха должна была кончиться. Вот она и кончилась.
Ладно. У меня все-то то две задачи на данный час. Искать Никиту и лечить ногу. С ногой непонятно что делать, кто знает какая у них тут медицина, а в здешних травах… я и дома-то в травах не разбираюсь, а уж здесь и подавно. А вот Никита… Как я искал Никиту до сих пор? Спрашивал у людей. Я покосился на бородача. М-да… спросишь у такого. Надеюсь, он не единственное говорящее существо в этом мире. Кому-то же он там пишет?
— Всё, — сказал бородач. Небрежно сложил лист самолетиком, дунул ему в хвост, совсем как у нас во дворе делали это пацаны, и запустил его в воздух. Самолётик неожиданно резво пошёл вверх и обернулся белым голубем. Захлопал крыльями и стремительно полетел, набирая высоту, прочь.
— Будем ждать ответа, — сказал бородач, и внимательно на меня посмотрел.
И я обнаружил, что сижу с открытым ртом.
— Небольшой крюк нам с вами дать придётся, — сказал бородач. — К подножию Спящей лошади. Там источник.
— Чудодейственный?
— Само собой. Пить, кушать что-то надо, а там солонцы есть поблизости. До Далёкой Радости четыре дня пути. Еды на двоих у меня нет. А на солонцах, если повезёт, добудем дичи. Но сначала…
И он, заложив два пальца в рот, пронзительно свистнул. Всю жизнь мечтал так научиться. Ещё с прокаленного солнцем двора моего детства.
Послышалось ржание, и из глубины дубравы легкой рысцой выбежал, и остановился подле бородача, переминаясь с ноги на ногу, темно-зелёный, почти чёрный скакун.
— Молодец, Буц, молодец, — бородач похлопал коня по шее и достал из седельной сумы что-то вроде кожаной папки и перо с чернильницей и снова сел за свой загадочный стол. Вынул из папки лист бумаги, аккуратно открыл чернильницу, взял в правую руку перо, обмакнул его и посмотрел на меня.
— Поскольку общение наше в официальную плоскость перетекает, считаю своим долгом представиться. Констебль Хёрст. Джефф Хёрст. Вот мой знак, — он показал мне перстень. — Ваше имя?
— Григорий.
Джефф Хёрст.
Обалдеть. Поискать, так тут у них, надо полагать, и сэр Роберт Чарльтон найдётся?
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот шестьдесят девятый.
Констебль положил перо и посмотрел мне в глаза.
— Послушайте, мастер, возня с вами и так отнимет у меня уйму времени. Не надо зубоскалить.
— Констебль, — улыбнулся я. — Я — серьёзен.
— То есть вы всерьёз утверждаете, что вам триста с лишком лет?
Я не нашелся что сказать.
— Давайте, попробуем ещё раз, — терпеливо сказал констебль. — Так когда вы, говорите, родились?
— Тогда не знаю, — сказал я и, увидев, как недовольно приподнялись брови констебля, торопливо добавил. — В самом деле, не знаю.
Похоже, такой ответ ему тоже не слишком пришёлся по душе.
— Как вы оказались на территории Соединённого Королевства?
— Я… я не помню. Боюсь, у меня какой-то провал… в памяти.
Отлично понимаю теперь авторов сериалов. Амнезия — это действительно хороший ход.
— Допустим. Скажите, вы подтверждаете, что не в состоянии заверить свою рану?
Ну вот мне и представилась возможность всё выяснить.
— Простите, констебль, — сказал я, дивясь про себя, как легко я сбился на язык Агаты Кристи. — Я не совсем понимаю, что значит выражение «заверить рану».
Перо в руке констебля замерло. Теперь уже мистер Хёрст не понимает, что происходит, подумал я.
— Излечить рану верой, — сказал констебль Хёрст, пристально глядя на меня, — вот что это значит.
— То есть… это как… возложением перстов, что ли?
Удивительно, какие выражения всплывают порой из глубин нашего подсознания.
— Можно и возложением. Это кому как нравится.
— Но… но ведь это чудо?
— Да, — сказал констебль. — Разумеется. И последний вопрос: ваш меч — истинный?
II
— Констебль, я больше не могу.
Не слишком мужественно с моей стороны, но я действительно больше не мог. Констебль развернулся в седле и внимательно посмотрел на меня. Видимо, я был очень плох, поскольку Хёрст молча слез с коня и принял моё заслабевшее тело. Я даже слезть сам толком не смог, а просто соскользнул с конского крупа ему в руки.
Констебль Хёрст уложил меня на травку лицом вверх и развязал мне руки. Вынул из седельной сумы флягу, такую, знаете, как в вестернах, вытянул пробку и сделал глоток. Посмотрел на меня и протянул флягу мне. Я сделал глоток, и поперхнулся, уж больно неожиданно знакомым был вкус напитка. Вкус знакомый с детства.
Тархун. Или что-то очень-очень на него похожее.
Я хренею, дорогая редакция.
А я уж думал, что меня ничто не удивит в этом мире.
— Плохо дело, — глядя, как кашель сворачивает меня калачиком, сказал констебль, и сильно хлопнул меня по спине.
— Не, всё нормально, — сказал я. — Я просто подавился.
— Не в этом суть, — сказал констебль. — Делу дан официальный ход. Бросить я вас не могу. И таскать вас с собой мне тоже не с руки. Вы — обуза, мастер Григорий. Что-то вроде хромой лошади.
Да пошёл ты, подумал я, сам виноват, я к тебе не вязался.
Плохо-то как. Я конечно с огнестрельными ранами раньше дела не имел, но всё равно странно как-то. Может, заражение? Может жёлтые микробы уже вовсю жрут мою плоть или что они там делают. А может, всё-таки…