Что правда, то правда. Огонь развести я не сумел. Может быть, оттого, что и настоящий костёр я редко когда запаливал с одной спички?
— Доброе утро, мастер Григорий, — сказал человек-скала. — Садитесь, поешьте. Путь вам неблизкий предстоит. Это моя жена Сэди, — и он указал на миловидную женщину лет тридцати пяти на вид. — С Джоанной вы уже признакомились, а сыновья на покосе.
Завтрак, состоял из какой-то каши, впрочем, довольно вкусной, и… молока? Трудно судить о продуктах питания, когда все они имеют разные оттенки зелёного.
Сборы были недолгими. Мастер Бэнкс дал нам пару переметных сум с провиантом. Констебль заседлал Буца, Бэнкс с Джоанной тоже заседлали пару лошадей масти посветлее, нежели конь констебля. В нашем мире они, верно, были бы гнедыми.
Констебль вскочил на Буца, Джоанна — на одну из лошадей.
— Ну, — дружелюбно сказал Бэнкс, — чего же вы ждёте, мастер Григорий?
Утро сразу перестало быть чудесным, и спина моя покрылась холодным потом.
Самому управлять лошадью?!!
— Но ведь… — боюсь, я выглядел в этот миг не очень вразумительно.
— За лошадь не волнуйтесь, — утешил меня мастер Бэнкс. — Джоанна проводит вас до Далёкой Радости и вернётся с лошадьми назад. Заодно навестит Розанну.
Я вздохнул и обречено взялся за луку седла. Поставил левую ногу в стремя. Довольно ловко, на мой взгляд, вскочил в седло.
Джоанна посмотрела на констебля Хёрста, тот еле заметно пожал плечами.
— Джефф, — обратился мастер Бэнкс к констеблю, — вы присмотрите за ним. Похоже, ваш подследственный не мастак держаться в седле.
Сказано с фермерской прямотой, что и говорить.
Ну да ладно, самое главное — теперь я на коне. В конце концов, я же не прикован к этому констеблю. Улучу момент, и ищи ветра в поле.
IX
Однако уже через полчаса я от своего намерения отказался.
— Что-то в последнее время зачастили в наши края чужестранцы, — сказала, с любопытством глядя на меня, Джоанна. Вот уж кто хорошо смотрелся в седле. Седло, кстати сказать, было мужское, несмотря на то, что девушка была в длинной, широкой юбке.
— А что, кто-то был еще? — улыбнулся я. Разговоры с девушками — это мой конёк. С девушками я натужно остроумен, неестественно громок и естественно туповат.
— Ну да, — сказала Джоанна, — три дня назад проезжали через наши Холмы на Далёкую Радость двое. Мужчина и мальчик.
Сердце моё сдвоило, и застучало чуть чаще.
— А сколько лет мальчику?
— Откуда мне знать, — пожала плечами девушка. — На вид лет двенадцать.
Значит, не они, подумал я. И потом мужчина, а были медвежонок, змей и дракон. Тоже не получается.
— На глазах ещё у него такая штука была…
— Очки, — машинально сказал я.
— О, точно! — обрадовалась девушка. И сердце сдвоило снова.
Человек, дракон, думал я, какая разница, если бабайка может быть драконом, почему не может быть человеком? да запросто, чем человек лучше, вон у Шварца дракон спокойно превращался в человека, но почему Никитке двенадцать лет? Что я буду делать с двенадцатилетним сыном? Как он у меня школу закончит? Стоп, стоп, сказал я себе. Ты еще не знаешь, точно ли это они.
— И были они вроде тебя, — продолжала меж тем Джоанна, — какие-то не такие.
Вопрос: можно ли на таком зыбком показании строить планы?
Дальше пошло ещё хуже. Уже к полудню я осознал, что из всех испытаний выпавших на мою долю это, похоже, самое тяжкое. Болело всё тело, и сильное подозрение, что мне в наказание дали какую-то специально обученную лошадь, потихоньку превращалось в уверенность.
Один раз меня стошнило.
Привал, который мы сделали, дабы пообедать, облегчения не принёс. Я кулём свалился с лошади и, ноги нараскоряку, отошёл в сторонку. Констебль с укоризной посмотрел на своего подследственного, то есть на меня, но ничего не сказал. Мысли его, впрочем, можно было без труда прочесть на лице. Откуда берутся, понаехали тут, да, были люди в наше время — и так далее в том же духе.
Джоанна быстро нарезала снедь, аккуратно разложила её на холщовом полотенце, и вместе с констеблем с аппетитом взялась за еду.
— Мастер Григорий, — позвал меня Хёрст.
— Не-е, — замотал я головой. Подумать было страшно что-то съесть.
После привала стало ясно, что до вечера мне не дожить. Да что ж такое-то, думал я. Какие-то сплошные приключения тела. То я мотаюсь бегом туда-сюда, то меня истязают целую неделю для того, чтобы я не мешался в бою, теперь вот выясняется, что лошадиное седло и моя задница — две вещи несовместные. Нет, умом я понимал, что не я первый, не я последний. Помнится, в «Поднятой целине» Давыдов тоже мучался с непривычки, да только тело упорно гнуло свое. Ты сдохнешь, говорило мне моё собственное тело, свалишься с лошади, и косточки твои разлетятся в разные стороны, потому что нельзя так глумиться над своим организмом.
Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.
В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.
А ведь сотни сотен колен моих степных предков были неразлучны с лошадьми. Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
— Джоанна.
— Не говори ничего.
— Джоанна, эти вещи так не делаются.
— Но ты же научишь меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
— Джоанна, девочка, поверь мне — не надо этого делать.
— Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
— Иди на своё место, — твёрдо сказал я. — Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.
Никаких сил на это не хватит.
Никаких.
Господи, ночь-то какая чудная. Как ароматен зеленый воздух этого мира. Какие девушки здесь.
Всё.
Спать.
XI
Утро выдалось нерадостным. Не из-за погоды, нет. Мрачна была Джоанна, старательно избегавшая моих взглядов, сам вид мой был ей неприятен, и констебль Хёрст бросал на меня взгляды весьма неодобрительного свойства. Нездоровая, одним словом, была обстановочка.
В молчании свернули бивуак, в молчании тронулись в путь.
Угнетала некоторая типичность ситуации.
Есть во всех этих приключениях одна неизменная особенность. В каждом мире я делаю что-то такое, из-за чего окружающие мной недовольны. И при этом, как правило, я не понимаю, что я сделал, а когда понимаю, что я сделал, то не понимаю, почему мной недовольны.
Ладно Джоанна. Но констебль-то? Ему-то я что сделал?
За этими рассуждениями я вдруг обнаружил, что день сегодняшний не так уж и плох. То ли я приноровился к поступи моей лошади, то ли задница моя за ночь окрепла, но факт остаётся фактом — чувствовал я себя очень даже ничего. Это обстоятельство сразу же подняло моё настроение. Сегодня мы отыграемся за вчерашний пропущенный обед, думал я, предвкушая близкий привал.
И, наконец, этот самый привал наступил.
— Здесь, — сказал констебль. Не знаю, чем глянулось ему это место. За последний час мы проехали с пяток подобных. На мой взгляд.
Джоанна всё с той же сумрачной рожицей спешилась, сняла перемётные сумы и бросила их на землю. Спешились и мы. Некоторое время констебль наблюдал, как девушка нарезает снедь, орудуя ножом с таким мрачным ожесточением, что казалось, она отхватит себе пару пальцев непременно.
— Мастер Григорий, — обратился он ко мне. — Мне необходимо провести дополнительный допрос. Давайте отойдем в сторонку.
Ну что вот еще такое. Чего он мурыжит меня.
И мы отошли в сторонку.
— Констебль, — сказал я, — я вам всё сказал. Более добавить мне…
— Мастер Григорий, — перебил меня Хёрст. — Даже у дикарей существуют правила приличия.
— Что?
— Оскорблять людей, давших вам еду и кров, пусть даже всего на одну ночь — это в любой культуре поступок мерзкий. Есть места, где за это убивают!
Констебль говорил всё это тихим, яростным голосом, от которого мурашки бежали по коже.
— Я не понимаю, констебль…
— Гордон Бэнкс — мой брат по оружию, на поле близ Уэмбли мы стояли плечом к плечу! Оскорбление, нанесенное его дочери — это оскорбление, нанесенное мне. Теперь я буду верить в то, что ты не терял веры! И дай судьба мне такое счастье! Как только вы утратите статус подследственного, я вызову вас на поединок!
Уэмбли?!! Оскорбление?!
— Констебль, я никого не оскорблял! Тем более Бэнкса…
— Да неужели? Тогда почему вы отказали его дочери? Или ваша кровь настолько благородна, что делиться ею ниже вашего достоинства?
Чертовщина какая-то!
— Констебль…
— Послушайте меня, мастер Григорий, это Дальние Земли! Если Бэнксы сочли, что ваша кровь….
— Погодите Хёрст, — ошеломленно сказал я. — Вы хотите сказать, что правила хорошего тона требуют, чтобы я обрюхатил Джоанну?