— И ещё один вопрос, сэр.
— Да, пожалуйста, — всё так же легко откликнулся сэр Альфред Рамсей.
— Боюсь, вы не отдаёте себе отчета, — я говорил медленно, отчего-то пытаясь подделаться под речь истого британского джентльмена. — Дело в том, что я пришелец из такого далека, что некоторых вещей не понимаю. Вот, к примеру, кого вы называете атеистами?
Задавая этот вопрос, я уже доподлинно знал, что сейчас будет. Так и есть. Губернатор молча смотрит на меня, моргая глазами.
М-да, не балуют меня в Зелёном мире разнообразием реакций.
— Атеисты верят в бога…
Мне показалось, что я ослышался. Как дико смещены здесь привычные мне понятия! А губернатор меж тем продолжал вколачивать клинья в моё сознание.
— …а истинная вера — это вера человека в свои силы. Эта вера позволяет творить чудеса. Настоящие чудеса. Истинно верующий способен порождать инструменты для достижения своей цели одной лишь силою веры. Атеисты же лишены способности верить в себя. Он верят лишь в то, что есть некая сущность, создавшая этот мир.
— То есть бог, — вставил я.
— Именно. И они считают, что раз этот самый бог дал человеку способность думать, то человек должен познавать мир. Наука! Вот как они это называют… Но в последнее время, — губернатор понизил голос, — возникли проблемы. При всей своей несуразности и идеалистичности этот подход даёт практические плоды, — голос губернатора снова начал набирать обороты. — Это самое знание позволяет атеистам создавать вещи, которые нам создавать не под силу, ибо их извращённые умы дотягиваются мыслью до таких... Впрочем, мы тоже можем создавать эти вещи, но только после того, как увидим их и разберёмся в механизме их действия. Но это опять же требует познаний в этой их науке. Получается своего рода замкнутый круг. Чтобы бороться с их богом, надо постичь их науку, а чтобы постичь науку, надо постичь суть божественного, а чтобы постичь божественное, надо отчасти примириться с их богом, — и тут звенящий голос губернатора неожиданно притух. — Наши люди не очень-то способны к познанию. Веками мы верили, и вера нас спасала. Но, как выясняется, вера без знания — это мало. Нам нужны люди, способные не просто верить, но узнавать новое.
Вот те раз. Вместо того чтобы искать сына, я, кажется, попал на войну. И это не мой мир, и не моя война. Наверное, за счастье своего мира надо бороться самому. Но, боюсь, если я скажу об этом сэру Альфреду, он меня не поймет.
— И я как раз такой человек?
— Да, — сказал губернатор. — Я выступал пред Собором, но королева пока ещё не очень-то осознаёт размеры угрозы. А у атеистов меж тем появляются машины! Я же, как человек думающий, предвижу их усложнение. И боюсь, что наступит миг, когда мы будем не способны понять, что они придумали, и, следовательно, наша вера окажется бессильной, будучи не подкреплена знанием! Мы живём в хорошей стране, но наш мир — под угрозой.
— То есть если, к примеру, у атеистов появится танк…, — и я тут же мысленно отругал себя.
Танк.
Нет, ну надо же! Вспомнил. Юный техник, най вашей маме.
— Танк? Что есть танк?
— Ну это как раз машина… несет на себе броню, пушку…
— Пушку?! Вы хотите сказать, что этот ваш танк несёт и броню, и пушку? И лошади могут сдвинуть его с места? — поднял бровь губернатор.
— У танка мощный двигатель… мотор, движитель и… и он на гусеницах… — сказал я, чувствуя, что не способен дать исчерпывающее объяснение этому прогрессивному неучу.
— На гусеницах?! — вот уже и вторая бровь полезла наверх.
— Ну… так сказать… э-э-э… танк сам несет дорогу на своих колесах, — вспомнил я какую-то книжку, прочитанную в детстве.
— Совершенно невозможная штука, — пробормотал губернатор и замолчал. Я также помалкивал, чувствуя, что и без того нагородил порядочно ереси. Кто-то открыл дверь, судя по звуку — ногой.
— Ваш чай, сэр, — по проходу топал с подносом в руках бравый стрелок. Тот самый, сидевший у дверей.
— Поставьте на стол. Спасибо. Можете идти, Рональд, — сказал сэр Альфред, взял с подноса чашку и сделал глоток. Нам, стало быть, чай не предлагают. Ну-ну.
— Более мне, пожалуй, вам говорить ничего не следует, — задумчиво прихлёбывая чай, сказал губернатор. — С вас ещё не снято официальное обвинение. Вот когда завершится ваш поединок…
— Поединок?! — кажется, я сказал это слишком эмоционально.
— Да, поединок. Не забывайте — вы всё еще обвиняетесь в разрушении веры. Через три дня сюда прибудет королевский дуэлянт, в поединке с которым вам предстоит доказать крепость своей веры. Под стражу брать мы вас не будем, просто эти три дня с вами будет констебль Хёрст. И пусть шериф найдет для вас одежду менее экзотичной расцветки. Незачем зря смущать народ.
Три дня. Всего три дня.
Кто-нибудь подскажите: куда бежать?
XV
— Вот, значит, как, — сказал Хёрст. — То есть мне с вами ещё три дня нянчиться. А то, что у меня расследование — это, значит, побоку.
— Ну отчего же, Джефф, я ведь могу быть с вами эти три дня.
— Ага, — горько сказал констебль. — Новое слово в сыскном деле. Констебль ведет расследование вместе с подследственным. Джоанна, а ты когда поедешь домой?
— Вот ещё, — сказала Джоанна. — Чтобы я пропустила дуэль?
— А старина Бэнкс пусть, значит, волнуется?
— А вы, мастер Хёрст, пошлите отцу весточку, чтобы он не волновался, — вкрадчиво сказала Джоанна.
Шериф коротко хохотнул, прикрыв рот ладонью. Констебль строго посмотрел на девушку, потом на Гривза, откинулся на спинку стула и в сердцах крикнул:
— Принесут нам в конце концов поесть?! Мартин!
— Ещё пару минут, Джефф! — отозвался от стойки хозяин салуна, сухопарый мужчина лет сорока.
Хёрст немного посидел с сердитым лицом, сложив руки перед собой, затем вздохнул, вынул из воздуха перо и начал что-то писать на возникшем на столе листе бумаги. Закончив, он, как и в первый раз, сложил лист голубем, дунул бумажной птице в хвост и запустил его. Оживший голубь захлопал крыльями и вылетел в открытое окно. Разговоры в салуне смолкли. Украдкой оглядевшись, я увидел, что все с почтением смотрят на констебля.
Интересно. Это что же получается, такое может не каждый?
И кстати, надо еще вот что выяснить…
— Скажите, констебль, а как я заплачу за ужин? Вы же знаете моё положение.
— Подследственные столуются за счёт казны, — сказал Хёрст и посмотрел на шерифа.
— Конечно, Джефф, — сказал Гривз. — Далекая Радость с удовольствием ссудит небольшую сумму королевской казне. В качестве гарантии вашей истинной расписки будет вполне достаточно. А пока давайте-ка я угощу вас нашим элем. Мартин! Три эля…
— Четыре, — сказала Джоанна.
— … за мой счёт! — закончил шериф. И глядя на Джоанну: — Дочери мастера Бэнкса не стоит пить эль в мужской компании.
Ага. Сколько я про этот самый эль читал, смотрел, слыхал и вот, наконец-то, попробую, думал я, а от стойки уже спешил хозяин с тремя полными кружками.
Бух! И кружки встали на стол, плеснув пеной…
— Ну как вам наш эль, мастер Григорий? — спросил шериф Далёкой Радости Джимми Гривз. — Такого в ваших краях не найдешь, верно?
— Очень вкусно, — сказал я и натужно улыбнулся. Ох и гадость эта ваша заливная рыба…
XVI
Джоанна скользнула в камеру, чуть слышно скрежетнув дверью, и сразу оказалось рядом — так близко, что ближе не бывает. Как ты сюда…? Шериф дал ключ… Но разве… Да. Обними меня. Не бойся. Ничего не будет.
…Сено, в углу наваленное вместо постели. Луна, нарисовавшая клетки на полу. Тишина — и в тишине этой наше дыхание, негромкие слова и стук наших сердец.
Расскажи мне. Что рассказать? А, это. Знаешь, мне, кажется, нельзя поступать опрометчиво. Слишком много поставлено на кон, милая… и если я нагрешу, то вдруг у меня ничего не получится… Вот так. Жена у тебя счастливая. Не знаю. Может быть. О чем думаешь? Да так… Поединок? И холодеет под сердцем. Не бойся. Ты справишься.
Не помню всех слов, которые она шептала, и плохо помню, что говорил я. Лишь звёзды в проёме окна, большие ярко-зелёные звезды в чёрно-зелёном небе, лёгкий силуэт, выскользнувший через дверь перед рассветом, и тихо скрипнувшую дверь, прикрытую маленькой и крепкой рукой девушки с кожей из нежно-зелёного света.
И лицо её — безумно красивое в неверном сумраке утра, приближающегося неизбежно.
— …Доброе утро, мастер. Как спалось?
— Утро доброе, — сказал я не слишком дружелюбно.
Как спалось. Хорошо спалось, и еще бы спалось до обеда, ежели бы не этот шериф. Спрашивается, какого хрена меня разбудили так рано? Из зарешеченного окошка в камеру лился неяркий свет раннего зеленоватого солнца.
— Умоешься во дворе, сынок. И надо бы тебе быть пошустрее — констебль Хёрст будет здесь минут через двадцать, а еще надо позавтракать.
Констебль появился через четверть часа. Был он не в духе. Причина плохого настроения мастера Хёрста стала ясна чуть позже, когда возле лошадей объявилась Джоанна.
— Джоанна Бэнкс! Нет, нет и еще раз нет, — очень официальным голосом сказал констебль.
— Но… дядя Джефф! А кто будет присматривать за Мерседес?
Дядя, улыбнулся я про себя, карабкаясь на эту самую Мерседес, ха-ха, наш констебль обзавёлся племянницей. Шериф посмотрел на меня, потом на Джоанну и тоже усмехнулся.
— Джефф, в самом деле, — добродушно сказал Гривз. — Будет кому присмотреть за конями, да и всё-таки убийцу ищите, — лишний лук не помешает.
Констебль строго посмотрел на Джоанну, а потом словно что-то сломалось в строгости его лица, и он махнул рукой:
— Ладно… где один, там и двое. Догоняй.
Джоанна радостно взвизгнула и убежала, чтобы спустя мгновенье появиться из-за угла верхом.
— И куда мы сейчас? — деловито спросила она, поравнявшись с нами.
— Как вам нравится это «мы»? — спросил у меня констебль.
Я, пряча улыбку, пожал плечами; Джоанна надула губы.
— Сначала мы осмотрим место преступления, — сказал Хёрст. — И помните, леди, молчание — золото.