Я открыл глаза.
Девушка. На вид лет семнадцати. Лицо живое, выразительное, из тех, что не назовешь красивым, но определённо внушающее безотчётную симпатию. Во всяком случае таким типам, как я.
– Мастер Хёрст просил вам передать, что время не терпит. Вам пора завтракать и отправляться в путь.
– Спасибо… – сказал я. – А как вас зовут, милая девушка?
Иногда прорезается во мне претензия на галантность, что приводит к таким вот обращениям.
Девушка улыбнулась:
– Джоанна.
– Доброе утро, Джоанна. Прошу прощения, но… мне надо одеться.
– Пожалуйста.
И стоит, не сдвинувшись с места ни на йоту.
Что за нравы у них?
– Простите, но… милая Джоанна, не могли ли бы вы выйти?
Джоанну моё предложение удивило и даже похоже немного обидело. Иначе почему она вышла, поджав губы?
Я вышел во двор и с удовольствием совершил в отведенных для этого местах все полагающиеся гигиенические процедуры. Порадовался основательной бревенчатой уборной – позднее Хёрст объяснил мне, что изготовление досок здесь процесс довольно трудоёмкий. Поплескал на лицо дождевой воды с бочки, прополоскал рот, с лёгкой печалью вспомнив зубные щетки Жёлтого мира.
Замечательное летнее утро, свежесть, потихоньку уступающая место зною, щебетанье птиц, сельскохозяйственные звуки, вроде мычания коров и меканья коз. Всё это вдруг породило во мне бодрую уверенность в том, что всё будет хорошо, и забота моя, неотступно тихой тоской грызшая мне сердце, вдруг отступила.
Это отличный мир, и я со всем справлюсь.
Напевая, вошел я в дом, и застал хозяев и констебля за разговором; и хотя речь шла обо мне, увидев меня, они не прервали беседы.
– … вот и получается, что ничего он не помнит, – мельком глянув на меня говорил Хёрст. – И есть вещи такие, что заставляют если не верить, то по крайней мере, думать, что какая-то правда в его словах есть. И меч у него истинный, и в нём уже проявилась вера, слабая, правда. Огонь, к примеру, он разжечь не смог.
Что правда, то правда. Огонь развести я не сумел. Может быть, оттого, что и настоящий костёр я редко когда запаливал с одной спички?
– Доброе утро, мастер Григорий, – сказал человек-скала. – Садитесь, поешьте. Путь вам неблизкий предстоит. Это моя жена Сэди, – и он указал на миловидную женщину лет тридцати пяти на вид. – С Джоанной вы уже признакомились, а сыновья на покосе.
Завтрак, состоял из какой-то каши, довольно, впрочем, вкусной, и… молока? Трудно судить о продуктах питания, когда все они имеют разные оттенки зелёного.
Сборы были недолгими. Мастер Бэнкс дал нам пару переметных сум с провиантом. Констебль заседлал Буца, Бэнкс с Джоанной тоже заседлали пару лошадей масти посветлее, нежели конь констебля. В нашем мире они, верно, были бы гнедыми.
Констебль вскочил на Буца, Джоанна – на одну из лошадей.
– Ну, – дружелюбно сказал Бэнкс, – чего же вы ждёте, мастер Григорий?
Утро сразу перестало быть чудесным, и спина моя покрылась холодным потом.
Самому управлять лошадью?!!
– Но ведь… – боюсь, я выглядел в этот миг не очень вразумительно.
– За лошадь не волнуйтесь, – утешил меня мастер Бэнкс. – Джоанна проводит вас до Далёкой Радости и вернётся с лошадьми назад. Заодно навестит Розанну.
Я вздохнул и обречено взялся за луку седла. Поставил левую ногу в стремя. Довольно ловко, на мой взгляд, вскочил в седло.
Джоанна посмотрела на констебля Хёрста, тот еле заметно пожал плечами.
– Джефф, – обратился мастер Бэнкс к констеблю, – вы присмотрите за ним. Похоже, ваш подследственный не мастак держаться в седле.
Сказано с фермерской прямотой, что и говорить.
Ну да ладно, самое главное – теперь я на коне. В конце концов, я же не прикован к этому констеблю. Улучу момент, и ищи ветра в поле.
IX
Однако уже через полчаса я от своего намерения отказался.
– Что-то в последнее время зачастили в наши края чужестранцы, – сказала, с любопытством глядя на меня, Джоанна. Вот уж кто хорошо смотрелся в седле. Седло, кстати сказать, было мужское, несмотря на то, что девушка была в длинной, широкой юбке.
– А что, кто-то был еще? – улыбнулся я. Разговоры с девушками – это мой конёк. С девушками я натужно остроумен, неестественно громок и естественно туповат.
– Ну да, – сказала Джоанна, – три дня назад проезжали через наши Холмы на Далёкую Радость двое. Мужчина и мальчик.
Сердце моё сдвоило, и застучало чуть чаще.
– А сколько лет мальчику?
– Откуда мне знать, – пожала плечами девушка. – На вид лет двенадцать.
Значит, не они, подумал я. И потом мужчина, а были медвежонок, змей и дракон. Тоже не получается.
– На глазах ещё у него такая штука была…
– Очки, – машинально сказал я.
– О, точно! – обрадовалась девушка. И сердце сдвоило снова.
Человек, дракон, думал я, какая разница, если бабайка может быть драконом, почему не может быть человеком? да запросто, чем человек лучше, вон у Шварца дракон спокойно превращался в человека, но почему Никитке двенадцать лет? Что я буду делать с двенадцатилетним сыном? Как он у меня школу закончит? Стоп, стоп, сказал я себе. Ты еще не знаешь, точно ли это они.
– И были они вроде тебя, – продолжала меж тем Джоанна, – какие-то не такие.
Вопрос: можно ли на таком зыбком показании строить планы?
Дальше пошло ещё хуже. Уже к полудню я осознал, что из всех испытаний, выпавших на мою долю это, похоже, самое тяжкое. Болело всё тело, и сильное подозрение, что мне в наказание дали какую-то специально обученную лошадь, потихоньку превращалось в уверенность.
Один раз меня стошнило.
Привал, который мы сделали, дабы пообедать, облегчения не принёс. Я кулём свалился с лошади и, ноги нараскоряку, отошёл в сторонку. Констебль с укоризной посмотрел на своего подследственного, то есть на меня, но ничего не сказал. Мысли его, впрочем, можно было без труда прочесть на лице. Откуда берутся, понаехали тут, да, были люди в наше время – и так далее в том же духе.
Джоанна быстро нарезала снедь, аккуратно разложила её на холщовом полотенце, и вместе с констеблем с аппетитом взялась за еду.
– Мастер Григорий, – позвал меня Хёрст.
– Не-е, – замотал я головой. Подумать было страшно что-то съесть.
После привала стало ясно, что до вечера мне не дожить. Да что ж такое-то, думал я. Какие-то сплошные приключения тела. То я мотаюсь бегом туда-сюда, то меня истязают целую неделю для того, чтобы я не мешался в бою, теперь вот выясняется, что лошадиное седло и моя задница – две вещи несовместные. Нет, умом я понимал, что не я первый, не я последний. Помнится, шолоховский Давыдов тоже мучался с непривычки, да только тело упорно гнуло свое. Ты сдохнешь, говорило мне моё собственное тело, свалишься с лошади, и косточки твои разлетятся в разные стороны, потому что нельзя так глумиться над своим организмом.
Смеющиеся глаза Джоанны, время от времени обращавшиеся в мою сторону, делали мою участь ещё горше. Солнце, издевательски медленно катившееся по небосклону, специально замедляло ход, отдаляя вечер. И зеленые суслики, столбиками выглядывавшие из зелёной травы, глядя на меня, откровенно развлекались.
В общем, когда констебль Хёрст объявил привал на ночлег, мой моральный дух был низок как никогда.
А ведь сотни сотен колен моих степных предков были неразлучны с лошадьми. Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
– Джоанна.
– Не говори ничего.
– Джоанна, эти вещи так не делаются.
– Вот и научи меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
– Джоанна, девочка, поверь мне – не надо этого делать.
– Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
– Иди на своё место, – твёрдо сказал я. – Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.
Никаких сил на это не хватит.
Никаких.
Господи, ночь-то какая чудная. Как ароматен зеленый воздух этого мира. Какие девушки здесь.
Всё.
Спать.
XI
Утро выдалось нерадостным. Не из-за погоды, нет. Мрачна была Джоанна, старательно избегавшая моих взглядов, сам вид мой был ей неприятен, и констебль Хёрст бросал на меня взгляды весьма неодобрительного свойства. Нездоровая, одним словом, была обстановочка.
В молчании свернули бивуак, в молчании тронулись в путь.
Угнетала некоторая типичность ситуации.
Есть во всех этих приключениях одна неизменная особенность. В каждом мире я делаю что-то такое, из-за чего окружающие мной недовольны. И при этом, как правило, я не понимаю, что я сделал, а когда понимаю, что я сделал, то не понимаю, почему мной недовольны.
Ладно Джоанна. Но констебль-то? Ему-то я что сделал?
За этими рассуждениями я вдруг обнаружил, что день сегодняшний не так уж и плох. То ли я приноровился к поступи моей лошади, то ли задница моя за ночь окрепла, но факт остаётся фактом – чувствовал я себя оч