– А за добавкой, а за сигаретами?
– Всегда запас держу.
– Тогда – что вас тревожит, почему вы пришли ко мне? Только честно.
Честно! Меня просить не надо – я вся как ладонь раскрытая.
– Мне… стыдно.
– Перед кем?
– Вчера Вася и Юра вернулись домой, а я на полу валяюсь. Обед сварила и упала. Я же домохозяйка, мне разве можно на полу валяться?
– В первый раз упали?
– Обычно до постели доползаю. Не понимаю, что вчера случилось. Я всё музыку в голове слушала…
– В голове?
– Да, песни любимые, я их помню до ноточки, до словечка. Включаю в голове…
– А голосов не слышите?
– Как же не слышу, голоса те самые, родные, и поют эти песни.
– Я имею в виду – к вам обращённые голоса, которые с вами ведут беседы?
– И… иногда.
– Что говорят?
– Один только голос. Он меня воспитывает, лечит – ну там, хватит паниковать, Катерина, всё хорошо, Юра сейчас, через час вернётся. Это когда я за сына волнуюсь. Или: выключи газ, борщ готов. Такое всё по делу.
– А, это ничего. Это вы сами себе говорите. Да вас и вправду Бог бережёт, Катерина. К вам ещё не привязались…
– Черти, вы имеете в виду?
Ирина Петровна развела руками.
– Скажем так: существа.
Существа так существа, я всё равно никого не слышала, кроме душераздирающего голоса Саш Баша и ничего не видела, кроме улицы Профессора Попова и солнца над ЛДМ. Мои черти, верно, вместе со мной плачут и не в силах даже посоветовать приголубить ножичком своих домашних. Ведь им тоже бывает грустно, бесам-то, что у них за жизнь, сами подумайте.
– Мы можем вместе с вами, Катерина, завтра к нам поехать. Брат Сергей из города повезёт кое-что, в машине два места найдутся, хотите?
– Да, Ирина Петровна. Да, поедем. Хочу.
Часть третья
Воскресенье, 9:15
Сговорились, что чариковцы подхватят меня на Московском проспекте у станции метро «Московская», где Макдоналдс. Я ждала уместную в данных обстоятельствах «ниву» или «соболя» – но подкатил в меру запылённый белый «фольксваген», и Ирина Петровна замахала мне гантированной (из старых романов помню такое выражение – то есть затянутой в перчатку) ручкой. Она сидела рядом с бородатым мужчиной, который за всё время пути ничем не обозначил своего характера.
Он вёл ровно, не метался по полосам, не отпускал шофёрских словечек, не вмешивался в разговор вовсе. Мокрицы – местечко, до которого добираться надо по Киевскому шоссе, а уж от всего, что называется Киевским, ждать ли нам доброго. Я снимала три года дачку под Гатчиной и знаю, что на Киевском жопа всегда. Жопа и была, но брат Сергей оставался неколебимо спокоен. В машине не орало радио, вообще не звучало ничего из того неизъяснимого, что шофёры обычно называют музыкой.
Ирина Петровна, сидевшая впереди, сразу поинтересовалась, как я себя чувствую. Второй день трезвости чреват тоской, но именно в этот день я чувствовала себя… не знаю, что сказать, Ирина Петровна. Голова ясная, на душе волнение – жду чего-то.
– Вчера не принимали?
– Нет. Вася на дачу уехал, Юра к друзьям. Я свободна, как птица, несущая в мир только крылья.
– Вот и хорошо. Мы как раз к обеду приедем…
– Вы там, наверное, вегетарианцы?
– О нет… Никаких запретов. Некоторые наши братья и сёстры даже покуривают табачок.
– Курить, значит, можно? По вашему учению? А как же вред здоровью?
Ирина Петровна немножко закашлялась – признак смущения.
– Понимаете, Катенька… Дело в том, что Иван Трофимович Чариков… он покуривал. В те времена о вреде табака не было известно так много, как сейчас… И он заботился о духовном, о нравственном здоровье людей, а на это табак ведь никак не влияет. Ещё никто, накурившись табака, на домашних с топором не лез… Личность не разрушается…
– Да какой там вред табака, Ирина Петровна. Разве эти твари, что рулят миром, могут заботиться о нашем здоровье и счастье? Ясное дело – издеваются. Такое у них развлечение. Дать, потом запретить. Веселуха! Сначала внедрять свободную любовь, а потом: опаньки, гондон и справку от врача, потому что СПИД не спит. По всему аду хохот стоит…
Мне показалось, что бесстрастный брат Сергей в этот момент испустил какой-то луч доброжелательного согласия со мной.
– Да… Значит, пообедаем, погуляем. Вы можете переночевать, места есть.
– Я посмотрю, Ирина Петровна.
– Можно просто Ира.
– Мне как-то неловко…
– Тогда называйте как вам удобно.
Мокрицы – старинное торговое село, с церковью Всех Святых, часовней Серапиона Мокрицкого и популярным источником, возле которого хронически стоят люди с канистрами. Наши люди верят в святую воду и любят её страстно. Всё, что бесплатно, – оно ведь божественно. Но мы объехали церковный посад стороной, задворками, колыхаясь на выбоинах асфальта, а потом зашуршали по гравию. Привычные картинки классового расслоения общества мелькали за окошками машины – то жалкие дощатые домишки с облупившейся краской и выродившимися яблоньками за покосившимся забором, то оштукатуренные коттеджи из кирпича с ёлочками у ворот.
Частокол! Натуральный частокол, метра два вышиной, из тонких жердей. Ирина Петровна позвонила по мобильному, и вскоре ворота – и они состояли из заострённых жердей – открылись. Отворила женщина; я ожидала встретить что-то старинно-смиренное, в «подобающей одежде», но первая увиденная мною сестра оказалась крепкой бабой общерусского типа в джинсах и зелёном свитерке.
Оля, Катя. Логично, я и не рассчитывала на Снежану-Карину-Анжелу в эдаком месте. Мы проехали по центральной аллее, ведущей к двухэтажному бревенчатому строению (наверное, головной офис трезвенников?), и свернули направо, к амбару, где безмолвный Сергей принялся выгружать коробки и ящики. Ирина Петровна же, взяв объёмную сумку, повела меня сначала к гостевому дому, где переоделась, а потом к центральной избе.
– Там столовая, там библиотека, там конференц-зал, где мы собираемся на совещания…
– Летучки и планёрки?
– Да вроде этого. А что! У нас больше ста человек в активе. Где люди – там проблемы, правильно? Организация! Скоро обед, попробуете наше питание…
– Что, все сто человек придут на обед??
– Вы не поняли. Сто человек в активе – это значит, что они имеют притяжение к обществу. Постоянно живут (Ирина Петровна задумалась), кажется, тридцать пять – тридцать семь.
В настоящий момент. Но и они не все придут – кто на работах, по другому графику обедает, кто в отъезде по делам… Не волнуйтесь, толкучки не будет.
– А главный человек у вас имеется?
– Куда ж без главного. Духовный преемник Ивана Трофимовича, принял его имя и фамилию в наследство.
– То есть вашего нынешнего руководителя, учителя, вождя, ну не знаю, как его ещё называть, тоже зовут Иван Трофимович Чариков?
– Иван Иванович.
12:05
Главный дом – столовую и конференц-зал, на второй этаж я не взбиралась, – заполняли разнополые и разновозрастные чариковцы в разнообразных же одеждах. Назойливой стилизации под «русскую старину» не было – кто хотел мести пол длинными холщовыми юбками, тот мёл, но как-то не вызывающе. Ирина Петровна моя облачилась в скромный, но элегантный трикотажный брючный костюм глубокого синего цвета – переоделась в гостевом доме на шесть комнат, в каждой комнате четыре койки, но она заверила, что к нам никто не подселится. В домике я заметила двух кошек обыкновенных, серых полосатых, – остальные питомицы Ирины Петровны, видимо, носились по участку. Что, и кур не таскают примерные чариковские кошки, интересно.
Мужчин и женщин – на первый взгляд поровну. Второй взгляд обнаруживает небольшое преобладание женщин. Шныряли и детки, шесть голов; седьмой тихо сидел в углу конференц-зала и вертел кубик Рубика, давно превратившийся в антиквариат – в городе я не видела этого кубика в детских ручонках лет пятнадцать. А ведь, помню, были чемпионаты по сборке кубика Рубика. Жизнь есть сон. «Слава у нас немножко… не аутист, но так, замкнутый, своеобразный мальчик», – шепнула мне Ирина Петровна.
Широченные деревянные столы метра четыре в длину, деревянные лавки – отшкуренные, но не покрытые лаком. В углу питательного зала квадратный столик, на нём два электрических самовара, корзина с нарезанным хлебом («сами печём!»), три объёмных керамических чайника, мёд в двух керамических же плошках («мёд наш!»), стаканы в деревянных резных подстаканниках («брат Андрей такой умелец!»). Освещалась столовая лампочками под плетёными абажурами, и я спросила Ирину Петровну из вежливости – сами плели? – прекрасно зная ответ.
Хроническая трезвость явно благотворно повлияла на координацию движений чариковцев – они рассекали пространство, как будто их движения поставил опытный балетмейстер, не сталкиваясь, не задевая друг дружку. Обед был ранний, начинался в 12:30, «так ведь мы встаём кто в шесть утра, кто в семь, но не позже восьми, – пояснила Ирина Петровна. – Полдник в четыре, ужин в семь. Если кто потом хочет перекусить, это уж у себя. Чайнички везде есть…» Я невольно жалась к ней, потому как потеряла навык поведения в больших компаниях. Раньше был. Зайдёшь в пространство – и сразу видишь интересных людей, понимаешь, к кому тянет, а кого лучше посадить в мысленную капсулу. А вот этот экземпляр мужчины, похожего на старого рок-певца, он и был в косухе и красной майке – совсем как из моей прошлой жизни.
У меня есть кеды и красная майка,
Я в «Сайгоне» пил кофе за столиком Майка…
Мужчина в косухе поднял на меня пронзительные скорбные глаза, и губы его растянулись в улыбке – скорее рассеянной, чем приветливой. Могли и встречаться. На закате «Сайгона». Теперь, если в тексте кто поминает «Сайгон», надо звёздочку-сноску ставить – что за «Сайгон» такой, дескать, кафе на углу Невского и Владимирского, неформальный центр общения нонконформистов шестидесятых-восьмидесятых…
Погибла наша маленькая вонючая цивилизация. Я ходила туда, да. Там же был Он. Мой – Он. Писал стихи и спекулировал книгами, на это и жил…