Я тут же принялась вспоминать удары судьбы в своей жизнёнке – и действительно, все они были внезапными.
– Так что волнуйтесь себе на здоровье! Воображайте какие угодно несчастья – они не сбудутся! А сбудется то, чего вы не ждёте. О чём вы не волновались и чего не воображали… Моя мама боялась рака. Свято верила, что у неё обязательно, просто по расписанию будет рак – как у её мамы, как у её бабушки, вбила это в голову, прямо программировала себя на онкологию. И что же? Инфаркт… Дальше полетели?
Я не возражала. Пилось легко.
– Я, знаете, – ответила я бабазе, – конечно, боюсь беспомощности, боюсь обременить близких, что им придётся деньги на моё лечение собирать, какие-нибудь долбаные операции за границей понадобятся, вот вся эта унылая петрушка… Благотворительных фондов много, становится всё больше, но на всех несчастных никак не хватает…
Бабаза моя напряглась. Судорога ненависти пробежала по её лицу, а голубые глаза стали пылать архаическим гневом, тем самым, который когда-то сметал города и обрушивал царства.
– Чтоб в моём доме не было этого мерзкого слова!! – проорала она.
– Мерзкого слова – какого?
Благотворительность она ненавидела
– Так-то, в жизни, я молчу, молчу… При всей моей силе, мне не выдержать напор тётенек-идиотенек, которые составляют главный отряд поддержки этой аферы, именуемой «благотворительность», творением блага на профессиональной основе сбора денег, потому что всё ведь в это упирается – в сбор денег, отовсюду к моему кошельку тянутся лапы, всегда, когда речь идёт о благотворительности, – это «дай денег, дай денег, дай денег». Жизнь стоит денег! Да сама жизнь – это деньги. И это не подлые эксплуататоры-капиталисты придумали, это узаконили, поставили на пьедестал, обожествили, сделали основной ценностью вот эти самые благотворители, главари фондов, созидатели обществ. Купи жизнь. Я не могу поверить в то, что превращение жизни в предмет купли-продажи – это творение блага. Понимаете, друг Наташа, я хочу найти корень зла и вырвать его. Я желаю понять, почему жуткими болезнями, о которых тридцать лет назад и слышно не было, стали болеть тысячи крошечных детишек. Некоторым купят жизнь, но большинству-то не купят. Единичное благо, вытекши из моего тощего кошелька, не исправит общей картины. И мало того, что я куплю кому-то жизнь – я куплю себе совесть. Вот, я отправила Денису триста рэ по эсэмэс, и Денис спасён! Всё, сплю спокойно, а я не должна спать спокойно, я обязана искать корень зла, иначе вместо одного Дениса завтра будет миллион денисов, и ужас размножится и расползётся, и станет плодить всё новых благотворителей, а в придачу к ним аферистов, потому что где крутятся деньги, там всегда жди мошенников, где покупают жизнь и совесть, там не ищи чистоты…
Но где искать корень зла?
Я призадумалась. – Но тут нет прямой связи… Можно искать корень зла и при этом творить единичное благо…
– Я не верю в благо, которое покупается за деньги. Не верю – и всё. Все операции для всех детей должны быть бесплатными.
Я крякнула и опрокинула стопочку. Хорошая была стопочка, в форме маленького гранёного стаканчика.
– Но дорогая, как искать корень зла?
– Поискали бы – нашли. Кто его ищет?
Спорить с упёртым человеком – занятие не для нервных людей.
– Поиски корня зла рискуют затянуться. То есть они уже, можно сказать, сильно затянулись. На тысячи лет… Так что теперь? Запрещать одним людям помогать другим людям?
– Кто говорит про запрещать? Вот невозможно с вами со всеми разговаривать. Помогайте. Только потом потрудитесь отследить дальнейшую судьбу объекта ваших усилий. А не так, как вы любите, – помогли, и забыли, и пошли дальше. И если вы отследите эту самую дальнейшую судьбу, то выясните много неожиданного для себя. Вот вас не настораживает, что, победив чуму и оспу, люди получили СПИД, лихорадку Эболы и атипичную пневмонию?
– Так. И что дальше?
– Дальше то, что никому помочь нельзя.
Даже протрезвела я
Подруга моя держала дома солидный запас водки, так что не приходилось нам тревожно измерять взглядом уровень жидкости в бутылочке и прикидывать, хватит или нет, занятие глупое – ибо что такое по-русски «хватит»? Кому, для каких целей «хватит»? В юности, когда я работала в одном патентном бюро лаборанткой, один ушлый инженер-изобретатель утверждал, что пить надо по формуле «N+1», где «N» – число участников. Но в те кроткие времена речь шла о «сухаре», то есть о бутылках сухого вина. Рассчитанное по этой формуле количество спиртного в бутылках водки приводило нас с бабазой этим вечером к жуткому числу три.
Я думаю, мы столько и оприходовали, но я, опьянев до некоторой стабильной кондиции – по ощущениям, – пошла назад. К тому славному моменту, когда я подсела за столик к бабазе и выкушала первые двести граммов под борщ и пельмени.
– Расскажи, друг Наташа, поведай мне, чем тебе, к примеру, можно помочь и в чём? Какие тревоги снедают тебя?
– Я же вдова…
– Замуж хочешь? Требуется мужчина?
– Не вижу перспектив.
– Вот именно. Этот вопрос надо убрать из ума, ликвидировать его совсем, начисто и навсегда. Если мы – люди, что, конечно, сомнительно, у нас должно быть чувство нашего человеческого достоинства. И оно не может позволить нам покупать нищих глупых мальчишек, чтобы они нас ублажали, переписываться с иноземцами, заманивая их своими невероятными пятидесятилетними красотами, или звонить по ночам бывшим однокурсникам, дабы рассказать им, что «я всё помню!»
– Тогда получится, что в голове разные картинки крутишь, а это разве не грех?
– Грех. Но куда меньший, чем живого человека в свои дебри запутывать. За мысли очень уж строго судить не будут. Так. Этот вопрос мы решили. Что ещё?
– Я в прошлом году на пенсию вышла. Как говорится, проскочила на жёлтый свет… Восемнадцать тысяч положили, на квартплату, газ, электричество и телефон с интернетом хватает, и голодать я не голодаю. Одну комнату жиличке сдаю, девочке из университета, раз сын съехал, что жилплощади простаивать. Я на «Кораблях» живу[1]. Значит, двенадцать тысяч имею ещё. Даю иногда уроки, репетиторствую, тоже намывает маленько. Сегодня в одну школу на Двенадцатой линии ходила, стукнули мне, что вакансия там есть на будущий учебный год, учительницы младших классов, разоделась в лучший учительский костюмчик – не взяли, занято, говорят… То есть я рубли считаю, но нужды острой нет. Однако есть тревоги. Боюсь я нищей вонючей старости, боюсь заболеть, боюсь, вдруг какая-нибудь бляццкая операция в Германии понадобится и я стану вымаливать у незнакомых людей помощи, а ты говоришь – не надо благотворительности. Это пока здоров, не надо, а припрёт – сама первая закричишь: «Люди! Я в беде!»
Но она всё отвергла
Я ещё впихивала в себя что-то эфемерное, вроде солёного огурчика, а бабаза моя закусывать перестала.
– Знаешь, учительница, у меня родители были советские святые, аскеты, идеалисты, а бабушка по отцу – та крепкая материалистка была, очень рублём интересовалась. Я в неё пошла, но и родители во мне каким-то бочком застряли. Во всём мера нужна, понимаешь? Видела ты таблицу Менделеева, правильно? Наизусть знаешь? Прекрасно. Тогда ты понимаешь, что всего один фиговый электрончик добавь – и ты уже не газ, а металл! Другой элемент! Вот так всё в природе устроено!
А где у нас чувство меры? Не встроено при сборке. То сметай деньги в мусор, позорь «мещан» за вещизм – то за рубль удавись. Мера нужна, мера… Чего ты боишься? За каким чёртом ты боишься? Всё основное, что могло произойти, – произошло, муж умер, ты на пороге старости, чего бояться-то? И за каким бесом тебе операция в Германии, лечись по месту прописки, дома и солома едома, а ещё лучше – не болей вовсе. Прикажи себе не болеть, и все дела. Да ладно, что грибишься, процентов шестьдесят женщин это умеют…
И потом, заболеешь ты каким-нибудь свинским раком, наклянчишь у людей денег, сделаешь бляццкую операцию в Германии и будешь жить дальше. А зачем? Разве умереть – это так уж плохо в твоём положении? Хочется жить, понимаю. У меня есть план спасения на этот случай.
Легалайз от бабазы
– Я убеждена… знаешь, плохое начало. Когда по телевизору дяденьки начинают свои речи «я убеждён, что…» – дальше слушать не надо. Я думаю, что следует объявить частичный легалайз наркотических веществ. Для тех, кому исполнилось шестьдесят лет. Потому что основная общественная опасность наркотиков – от выключения из жизни молодого, полного сил человека. Он не дал потомства или дал слабое, больное потомство, он бросил родителей на произвол судьбы, он не разделяет тягот общественно полезного труда. Вред наркотиков очевиден, если мы смотрим на юношество. И девичество.
Но если перед нами товарищ 60+ – то какой вред от употребления им наркотиков, а? Его родители умерли, его дети выросли, общественно полезный труд им произведён в полном объёме. Ему уже надо потихоньку готовиться к земле. Начинаются болезни, начинаются тревоги фантомные – вроде как у тебя. И вообще, нас всех, которым пришлось пережить полную смену общественного строя, следует чем-то наградить, утешить, помочь нам сладко и безболезненно пережить свои грядущие перспективы… Конечно, надо всё хорошенько обдумать, а то жадные старики начнут перепродавать полученное зелье молодым, тут нужен учёт и контроль, и тем не менее разрешить употребление тем, кому за шестьдесят, – это прямое благо.
Но не для тебя. Тебе не подойдёт…
– А мне что подойдёт? Только учтите, дорогая: вы для меня слишком причудливы. Я вас даже побаиваюсь. Такой масштаб отрицания! Вона благотворители – и то вам не угодили. Легалайз после шестидесяти! Чувствую, вы человек отдалённого будущего… Поэтому учтите, что я обыкновенная женщина средних лет, вдова, на пороге старости, родом из большого города, с высшим образованием. Пишу и говорю грамотно, как вы сами понимаете. Постоянно тревожусь за сына, который… долго объяснять… жил в Индии два года, теперь вернулся и стал… гуру… я в этом ничего не понимаю… Вся моя база внутренняя сложилась в то прежнее время, когда сами знаете.