Портье мгновенно нашёл нужный телефон, и я выяснила, что шевролёнка утащили на штрафстоянку по адресу – Обводный канал, номер дома двести такой-то. Взяла такси и по дороге пожаловалась шофёру на беспредел, найдя полную психологическую поддержку. И объяснение происшествию: «Да они так деньги делают»…
Заплатила на эвакопункте (по счастью, я не оставила документы в машине, я их всегда ношу с собой), заплатила в отделении ГИБДД, где поджидала меня крупная очередь из терпил, довольно разнообразных по социальному положению. Один холёный боровичок (видно, руководитель среднего звена) никак не мог в толк взять, почему о происшедшем ему не сообщила его космическая сигнализация. Тут же усмехался в бородку бывалый дачник, владелец «копейки». Утаскивали всех без разбора – рейд у них был. Наконец, отпустили меня, а вся моя вина заключалась в том, что я поставила машину не вдоль движения, а поперёк, притом она никому не мешала, просто стояла в неправильной позиции.
На город опустилась ночь, как говорится. Навигатора у меня нет, я уже рассказала. Обнаружилось, что бензин на нуле. Как добраться с Обводного канала (я попала в самый дохлый и засмурканный, финальный его сегмент) до Васильевского острова – я без понятия. Помню, куда-то туда… и поехала куда-то туда, да не там свернула… Город стал расправлять передо мной свои неопрятные конечности. В безлюдной тьме мелькали какие-то промышленные сооружения, руины, сторожки… совершенно некстати мне вспомнился фильм Балабанова «Груз 200», там тоже – только сверни с тропинки… Бензина нет, на чём еду – сама не знаю, Черногория удаляется как мираж, да она мираж и есть…
Хватило ума развернуться и поехать назад. Через несколько минут я увидела спасительный указатель «Лермонтовский проспект», и счастье, похожее на лазурь самых нежных стихотворений поэта, залило душу. Я дотянула до дома!
И после этого вы хотите, чтобы мы любезно и милостиво дозволяли эвакуатору перестроиться? Чтобы он свободно ехал терзать очередную бедолагу?
Широка русская душа, но нет в ней места для предателей. Знаем мы это ваше «Я выполнял приказы, я не виноват».
Ю – Юг и север
Большие страны, имеющие значительную вертикаль протяжённости, обладают климатической, исторической и ментальной разницей Юга и Севера. Стало быть, есть своя специфика в движении с Юга на Север – или же с Севера на Юг. И правильным было бы самоосознание себя как человека Юга, человека Севера или нейтрального гражданина, который сбоку или посерёдке. Я человек Севера, мне на юге… м-м-м… напряжённо, так скажем.
Дело в том, что культура в нашем северном понимании (в том числе культура вождения), как утверждают некоторые исследователи, немножко заканчивается в районе Воронежа. Начинаются инспирации, эманации и прочие веяния Юга – в том числе Украины и Кавказа. Стало быть, колорит местности всё явственнее определяет мужчина Юга. А что главное в мужчине Юга? То, что его должно быть заметно за километр, когда он идёт, а когда он едет – так за несколько километров. Тут не до наших северных нюансов, полутонов и оттенков.
Жизнь становится ярче, проще, откровеннее. Спадают стыдливые облачные покровы. Жизнь – опасная штука… Скорее всего, всё обойдётся, однако ехать в одиночестве на Юг, без семьи, без компании, для самой отпетой бабазы ру – такая же благоразумная акция, как отправиться одной субботним вечером в кавказский ресторан.
Говорю на основании опросов и личных впечатлений, добытых без опыта личного рассекания страны с севера на юг.
Я дальше Воронежа не заезжала.
Я – Я
Изменилась ли я, сев за руль? Обрела ли новые привычки, проявились ли дополнительные черты характера, усугубилась ли рефлексия, пополнила ли я свои знания о мире?
Знаний о мире добавилось безусловно. Дорога перестала быть неведомой, её знаки читаются, её персонажи сделались знакомы. Больше всего мне нравится, конечно, расширение области свободы воли (села-поехала). Увеличение компетенции – теперь, пребывая пассажиром рядом с водителем, я всегда смогу затеять грамотный разговор. К примеру, вежливо кашлянув, спросить: «Ну, а что вы скажете за “рено дастер”?» Настоящей автомобильной искушённости во мне нет, однако для невинного road-talk знаний хватает. Приятен и род несомненного уважения, который вижу на лицах знакомых мужчин, – хотя нет ничего особенного в умении водить, бабаза ру всё-таки переходит в другую категорию человеческих существ, категорию потенциальных настоящих товарищей. С явной симпатией смотрят на меня продавщицы на заправках – им нравится, что такая же за рулём, может, и они скоро станут подъезжать на своих авто к заправкам, а не только чеки пробивать…
Однако тезис моего знакомого о том, что каков ты есть, таким и на дороге будешь, разумеется, справедлив. Не стала я лучше. И хуже не стала. Но мне удалось выбрать новое поприще для моей несомненной жадности к жизни. Я хочу жить! А, перевалив на шестой десяток, жизнь так явно начала скукоживаться… Когда мне было двадцать пять лет, вообще никто не умирал, сейчас пошло такое безобразие, прямо каждый день мрут. Бряцает всем арсеналом скверных пыточных орудий старость, ландшафт бытия скудеет… С ужасом ждать ли этого мгновения, когда придёт убийца – скука?
Нет! Я ещё порыпаюсь.
Какая может быть скука на Русской Дороге?
Все, кто верит в меня, – за мной.
Когда я дочитала последнюю главу Бабазбуки, сон сморил меня, я скорчилась на угловом диванчике, но спала блаженно, без снов. Проснувшись, я не нашла бабазу ру в её квартире – а была ли это её квартира, кстати? – пришлось напиться воды, привести себя в порядок и покинуть обитель, прихватив с собой папку. Дверь была не закрыта, но лишь притворена. Я решила, что бабаза указывает мне путь отступления… На следующий день после пьянки всегда стыдно и никого видеть неохота.
Я настроилась отдохнуть от впечатлений, а потом вернуться и отдать Бабазбуку её автору. Еще поговорить, поспорить… ведь не приснилась же мне эта Наташа (да Наташа ли то была?), не мираж ведь она?
Однако вечером, когда я вернулась, то не смогла найти ни квартиры, ни даже дома. Под тем номером, который я старательно запомнила, стояло совершенно иное здание, даже другого стиля – вчера был модерн, а обнаружила я эклектику. Правда, цвет не изменился – серый, – но никаких следов моей бабазы ру не сыскалось.
Заглянула в «Огонёк» – вотще.
Бабаза ру, отзовись. Я записалась в автошколу. Я время от времени перечитываю твою Бабазбуку. Я вроде бы нашла покупателя на дачу в Белоострове и в магазинчике старой книги отыскала собрание сочинений Александра Грина…
Давай встретимся, чтобы уж более не расставаться.
Дарю тебе платочекВместо послесловия
Ты кто будешь? Писатель? О дела. Неужто книжки сам сочиняешь?
Чего ж мне не знать – не читать! Это мне теперь доля кабацкая досталась, и не переменишь ничего, а я грамоту знаю, у матушки попадьи Олимпиады Иосифовны выучилась. В родном селе, в Горюшках. Купи, добрый господин, водочки, всё и расскажу. Не годится женщинам водку пить? Да ну. А сам пьёшь. Раз тебе тепло-хорошо, так и другим тепло-хорошо, нет? Ты радости ищешь, и я радости ищу. А что я в кабаке, так неужто Господь меня в кабаке не разыщет? Разыщет. Я ему песенку тихонько спою прямо в ухо его мохнатое, он меня к себе и заберёт. Ему кто полюбится, он того сразу… Да, пою песенки, меня хозяин за то и держит.
Выпьешь со мной, не побрезгуешь? Я ничем дурным не хвораю, с кем попало не треплюсь. Я тут особенная. Про меня слава бежит, не слыхал? А, слыхал! Нарочно ко мне пришёл? Ах ты голубь мой, да какой ты беленький да чистенький, даром что бородатенький, а с лица прямо дитятко непорченое. Чего ж я тебе, мил друг, не расскажу – всё тебе расскажу.
Я лучше Анны пою.
Спорить не буду – она мастерица. С детства как заголосила, так все и закивали, как сговорившись: Анна, Анна, Анна. Свадьба – Анна, похороны – Анна. Бабушка Ракушка, Ракитина Марья Петровна, хвасталась, что помнит сто сотен песен. А ведь и впрямь однажды зимой мы с девками считать стали, дак со счёту сбились. Она Анне всё передала, вроде как в наследство. Лучшей песеннице села Горюшки напела свои песни бабушка Ракушка, не сто сотен, а сотни две успела. Да под сотню Анна сама помнила – петь не перепеть. До смерти завывать может, и что деньжищ наживёт!
У нас в Горюшках песню уважают. У кого голос колокольцем звенит да память без дырок, греби злато лопатой. В саму Самару могут позвать голосить. (Мы от Самары в тридцати верстах вверх по матушке по Волге.)
У нас что-то бабы всё поют, а мужики так, орут по праздникам. В Новодевичьем, в девяти верстах, дьякон отличался. Духовное пел. А наши любят про Стеньку про Разина, как он ходил-гулял да княжну персицкую утопил, душегуб окаянный. Всю ночку тешился, а потом дружки его подбили княжну за борт бросить, как ветошку какую: это подумать только – живого человека, царя персицкого дочку нежную, красавицу!
Андрюша Луков из Костромы добрую песню раз привёз. Моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит. Извела меня кручина, подколодная змея, догорай, моя лучина, – знаешь? Не знаешь? Мущинская песня, мужик поёт, не житьё ему без милой. Не, наши засмеяли, говорят, нечего про всяких-разных слабаков петь. А разве мущина по своей милой уж и заплакать не может? У деда Михайлы когда жёнка померла, он всю зиму чёрный ходил. Раз у тебя сердца нет, так ты, что ли, шибко сильный выходишь? Али, может, выходишь ты чурбан?
Чурбан, на котором дрова колют. Стоит себе, не колышется. А посмотреть кругом – так всё на белом свете колышется да трепещется. Ветерок дунет – на берёзке да на осинке листочки задрожат, по воде рябь побежит, песчинки закрутятся. Малая букашка полезет по травинке – та закачается! Как будто все друг дружку слушают и на всё отзываются, и птица любая поёт – и знает, что её слушают и радуются, дерево слушает, на котором она сидит, а на дереве – все-все веточки, и со всею живностью, червяк по листу ползёт, и он слушает. А у нас в душе почему не так? Разве Господь снаружи людей живёт?