— К тебе пришли, товарищ комиссар… от нашего бабьего сословия.
— Что надо-то? — спросил Павел, оправляясь от смущения.
— А вот, давай-ка, парень, кончай с кулаками и с офицерами, которые в церкви засели.
Павел поднял удивленные глаза:
— То есть как это — кончать?
— А уж это дело твое, — сказала Маланья. — Люди вы военные, лучше нашего знаете, как с ними кончить. Только бабы дали наказ — просить тебя покончить с этими паскудами сегодня же.
Павлушка засмеялся:
— Ловко придумали! Вы от каких же баб-то?
— От всех, — ответила Маланья, хмурясь. — От всей волости. Все бабы требуют.
— Да вы в шутку или всерьез?
Вместо Маланьи, краснея и торопясь, ответила, глядя куда-то в сторону, Параська:
— Нам некогда шутить, товарищ Ширяев! Мы, все женщины, все бабы от всей волости, требуем, чтобы к съезду не было тут и духу от сволоты этой золотопогонной…
Павел не узнавал Параську.
Волнуясь не меньше, чем она, принимая начальственный вид, он сказал:
— Этого я не могу исполнить, товарищи женщины! Я исполняю партийный приказ и по военной линии…
Маланья ядовито спросила:
— До каких же пор в лунках будете сидеть?
— Будем осаждать их, — ответил Павел, — пока сдадутся. Приказано живьем взять и в город представить.
Помолчали бабы. Маланья еще раз обратилась к Павлушке.
— Значит, ничего не сделаешь с ними сегодня?
Павел все тем же суховатым начальническим тоном сказал:
— Не могу, товарищи женщины!
— А ты что же, Павел Демьяныч, самый главный здесь по военной-то? — опять спросила Маланья.
— Нет, — ответил Павел, — отрядом командует комиссар Капустин. Я его заместитель, но сейчас все командование передано мне.
Подавив свое волнение, Параська холодно взглянула на Павла:
— Значит, не покончишь с ними сегодня? Отказываешь?
— Нет! — твердо ответил Павел, тряхнув кудрями и восторженно глядя на изменившуюся, неузнаваемую Параську. — Отказываю, товарищи женщины!
— Пойдем, Маланья! — сказала Параська, поворачиваясь к порогу. — Нечего тут зря языки чесать!
Обе, молча и не прощаясь, вышли из дома.
В этот день Маланья с Параськой побывали в ячейке и в волревкоме, поймали на улице Капустина — у всех добивались ликвидации засевших в церкви беляков, но нигде ничего не добились.
Перед вечером бабы-депутатки собрались ненадолго в одной избе. Пошептались. И рассыпались по селу. Бегали от двора к двору. При встречах тихонько переговаривались:
— Ну, как — согласны?
— Согласны…
— Все согласны?
— Все согласны…
— После, ночью-то, не откажутся? Не разжалобятся?
— Что ты, девка! Какая там жалость! Крови-то и здесь пролито — море! Ярятся бабы… страсть как!
— Языки-то, чтобы попридержали… мужикам не сболтнули…
— Ладно!
Оглядывались бабы по сторонам и снова разбегались по селу.
Глава 25
Пришла ночь — безлунная, черная, как смола. Улицы села опустели. Было тихо. Даже собаки не тявкали. Кое-где светились в окнах огни.
Депутаты сидели в избах и говорили о предстоящем открытии съезда.
В ячейке и в волревкоме по-прежнему шли заседания.
А Маланья, Параська и Анфиса, крадучись вдоль плетней и заборов, черными тенями мелькали от одного двора к другому и шепотом спрашивали поджидавших у ворот баб:
— Ну, как у тебя, девка?
— Готово!
— Телега хорошо смазана?
— Хорошо, сама мазала.
— Мужики-то как?
— Дрыхнут, улеглись уж…
Глубокой ночью на церковной колокольне блеснули огни и оттуда сорвались два залпа из винтовок, потом три раза стукнул пулемет.
Партизаны с двух сторон — от села и от кладбища — дали по колокольне по четыре залпа.
И снова широкая церковная площадь, погрузившаяся в темноту, затихла.
В селе погасли последние огни.
И лишь только отзвенел в ночной тишине первый переклик петухов, из нескольких ворот во тьму длинной и широкой улицы полезли огромные возы соломы. Тихо постукивая на мелких ухабах, почти бесшумно двигались они к церковной площади. Около каждой лошади шли по три, по четыре бабы.
Кое-где в избах слышали мужики сквозь сон еле уловимое тарахтание телег. Да ведь все знали, что депутаты день и ночь к селу подъезжают. Потому и затягивались мужики крепким храпом, перевернувшись на другой бок.
Не успели и партизаны окопные вовремя разгадать причину уличного движения, как из тьмы вылезло почти к самой площади больше двадцати возов, сгрудившихся против пустующих изб.
— Что такое? — шепотом спрашивали партизаны, кидаясь с винтовками к передним лошадям и обращаясь к бабам.
— Куда вас несет?
— Что за солома?
Бабы, державшие лошадей под уздцы, молчали.
Выдвинулась из тьмы и за всех полушепотом ответила Маланья:
— Комиссара давайте сюда — Павла Ширяева.
— Зачем?
— Комиссару скажем. Зовите комиссара.
А Павел, выбежавший из поповского дома, сновал уже между возами, направляясь к передним подводам. Подбежал к столпившимся партизанам и, разглядывая баб, он спросил вполголоса:
— Что за обоз?
Узнав Маланью, повернулся к ней:
— Ты, товарищ Маланья?
— Я.
— Куда везете солому?
— Пропускай возы к церкви, — решительно сказала Маланья.
— Сдурели вы, бабы! — испуганно проговорил Павел, догадываясь о бабьей затее. Принимая строгий вид, тихо сказал: — Сейчас же повертывайте лошадей обратно! Беляки заметят — откроют огонь… перебьют вас!
— Не твоя забота, товарищ Ширяев, — вмешалась в разговор вооруженная Параська, стоявшая рядом с Маланьей. — Пропускай, тебе говорят!
Павел повторил свое приказание:
— Повертывайте лошадей… сейчас же!
— Ни за что! — злобно прошептала Параська, перекидывая ремень с винтовкой с одного плеча на другое.
— А я говорю — поворачивайте назад, — взволнованно, чуть не крикнув, приказал Павел и сердито добавил: — Будете упрямиться — велю арестовать!
Бабы, окружавшие партизан и все время молчавшие, такими же сердитыми голосами тихо заговорили:
— За что арестовывать?
— Не имеешь права!
— Молод еще…
— Идем, Маланья! Что с ним разговаривать?!
Маланья повернулась к бабам и сказала:
— Ведите, бабы, лошадей на площадь!
Расталкивая партизан, бабы кинулись к возам.
А Павел, обращаясь к партизанам, скомандовал:
— Товарищи, не пускать! Повертывайте лошадей силой!
Партизаны не особенно торопились. Тогда Павел сам кинулся к возам, схватил впотьмах под уздцы первую попавшуюся лошадь и потянул ее обратно в улицу. Но из-за лошадиной морды высунулось искаженное злобой лицо Параськи. Сверкая в темноте большими глазами, она сердито прошептала:
— Не трожь, Павлушка!
Павел с силой дернул коня в одну сторону, Параська тянула в другую.
Не больше минуты продолжалась борьба. В эту минуту в воспаленной Параськиной голове промелькнули годы, когда она любила Павлушку и мучилась из-за него: ночи весенние, угарные; покосы суматошные и Маринка-разлучница; роды и муки с ребенком, укоры и побои матери, издевка деревенская… И в груди у нее заполыхало все сразу: и горе, и злоба, и месть.
И не успел Павел понять, почему Параська отпустила узду, не успел впотьмах заметить ее движение, как звонкий и крепкий удар обжег его щеку.
Павел выпустил из рук узду. Охваченный стыдом и закипающей злобой, стоял он среди сдержанного говора людей и скрипа телег и растерянно смотрел во тьму.
Вдруг на чернеющей вдали колокольне словно дятел застучал:
Тук-тук-тук… Тук-тук-тук…
— Ложись! — сдавленным голосом скомандовал Павел, бросаясь между возов к партизанам. — Прячьтесь за солому!..
Говор вокруг возов оборвался.
Замерли люди на площади, прислушиваясь к трескотне, падающей с колокольни.
Потом вдруг зашарашились лошади. Зашуршали соломой ворочающиеся возы.
Справа застонал кто-то раненый:
— О-о-о, братаны, помогите! О-о-о…
А слева грохнулась на землю и забилась в оглоблях раненая лошадь.
Глава 26
Возы повернули к селу, и под их прикрытием перенесли в поповский дом трех раненых партизан.
Во тьме улицы послышался тяжелый топот приближающихся из села мужиков.
Павел и прибежавший Капустин стали уговаривать баб вернуться по домам, а партизанам приказывали отводить возы в село.
Но возбужденные, озлобленные партизаны не обращали внимания на приказы и вполголоса выкрикивали свое:
— Кончать золотопогонников!
— Двигай, паря, телеги!
— Отпрягай лошадей!
— Помогай бабам!..
Выбиваясь из сил, Капустин и Павел метались в толпе, размахивая револьверами, но не грозились, а только уговаривали:
— Товарищи! Что вы делаете?
— Одумайтесь!
— Срам на всю волость!
— Расстреляют за это!..
Партизаны и бабы отвечали:
— Не расстреляют…
— Распрягай, братаны!
— Двигай!
Захрустели гужи и постромки, забрякали о сухую землю дуги и оглобли.
Партизаны быстро отпрягли лошадей и отвели в ограду пустующих домов.
Теперь уже бегала между возами с винтовкой в руках и командовала Маланья, обращаясь к партизанам и мужикам, подбегающим из села:
— Эй, мужики! Вставайте к передкам вместе с бабами! Помогайте двигать возы. Товарищи с оружием! Партизаны! Вставайте рядом между возов. Мы будем двигать, а вы на ходу, из-за возов, стреляйте в сволоту… по колокольне!
Мужики и бабы быстро разбились на группы и, подпирая передки телег плечами и руками, стали толкать возы задками на площадь.
В ночной темноте медленно двинулись возы с соломой на площадь, к осажденной церкви.
С колокольни срывались редкие выстрелы, не причинявшие вреда прятавшимся за соломой людям.
Так же редко отвечали на выстрелы партизаны. Только Маланья и Параська вынимали из карманов обойму за обоймой, щелкали затворами и без перерыва палили по колокольне.
Когда телеги подошли к церкви на близкое расстояние, партизаны открыли такую частую стрекотню из винтовок, что пули горохом посыпались на колокольню.