Миша снова помолчал – как бы обдумывая, стоит ли отвечать Андрею Павловичу. И решил отвечать.
– Вообще-то я бы куда-нибудь в сферу обслуживания хотел. Я сейчас на заводе работаю, второй разряд строгальщика у меня… Ну что за удовольствие, никакой свободы действий. Как по рукам и ногам связан. Дали тебе наряд – и мантуль. Ставь железяку и спускай с нее стружку. Тоскливо. У меня друг официантом, зовет меня все время. Сколько за один вечер лиц перевидит, и все каждый вечер разные. Ну, не говоря о том, что в хороший вечер и пять красных имеет… Все пока решить для себя не могу. Чтобы не пролететь. Может лучше в автосервис податься. А? Вот вы как человек с опытом, вы как думаете?
Веселое выражение лица у Андрея Павловича во время этого Мишиного откровения сменилось было недоуменным удивлением, но удивление, подержавшись недолго, вновь уступило место веселости, только теперь с оттенком насмешки.
– Лучше всего в альпинисты, Миша, – сказал Андрей Павлович. – Раз спрашиваете, то вот вам, на основе моего опыта: в альпинисты. Полная свобода действий. Никто тебя не заставляет. Хочешь – и лезешь. А сколько впечатлений! Будь я молод – только бы в альпинисты подался.
– Но ведь альпинисты… – Миша не был уверен, прав ли он, – это же на общественных началах?
– Как? А, да, на общественных, безусловно.
– Ну, это смешно тогда. Хотя и не очень. Я Вашим мнением всерьез интересуюсь, а вы шутки шутите…
Андрей Павлович издал странный звук, похожий на мычание. То ли сдерживал смех, то ли выразил таким образом свою досаду.
– Простите, Миша, – сказал он. – Я не прав. Я как-то… Мне кажется, если вполне серьезно, то лучше всего в проводники. Что касается лиц – ни один ресторан по количеству не сравнится. И по качеству, откровенно говоря, тоже. С чаевыми там, конечно, неважно, разве что бутылки сшибать… но умная голова узкое место всегда найдет. В пункте «А», откуда выезжаешь, дефицит женских лифчиков, а в пункте «Б», куда прибываешь, лифчиков полное изобилие. Или наоборот. Или не лифчиков, а чая. Или не чая, а прищепок для белья. А можно постараться на международную линию попасть. Берлин, Варшава, Прага, Бухарест… А? Это уже вообще на порядок выше.
Миша глядел на Андрея Павловича настороженно и с сомнением.
– Это вообще очень интересно, это вот, о проводниках. Не думал никогда как-то… Хотя едва ли. – По мере их разговора с Андреем Павловичем он становился все более и более уверенным в себе, и сейчас эта уверенность перешла даже в некоторую развязность. – Проводник – это ведь все разъезды. Все в дороге, дома только оклематься. А я женюсь скоро. Так что едва ли. Зачем жену оставлять дома одну? Это соблазн. А я хочу, чтобы семья была семьей, Вот я, вот она, и никакого зазора между нами.
– Одна-ако!.. – протянул Андрей Павлович – точно так же, как несколько минут назад, когда не нашелся что ответить Марине на ее слова, отыщется ли у него время для нее. – Это на ком вы собираетесь жениться? На Ане?
– Я здесь сижу, ее жду. Если бы не на ней, разве бы я стал говорить?
– И что, у вас уже твердый уговор?
– Нет, – ответил как отрезал Миша. – Я еще ей не предлагал. Я сегодня ночью решил.
– И так уверены, что согласится?
– А чего ж нет. Все они хотят. А она ко мне… да я с ней все, что захочу, могу – так она. Только пока не допускал себя. Если б не жениться, тогда бы можно, а так – попридержусь. Потом слаще будет.
– Одна-ако! Однако!.. – Андрей Павлович был в неподдельном изумлении. – Ну, вы настоящий феномен, Миша!
– Я не дурак просто, я жизнь понимаю. У меня отец ходоком был, ни одной юбки пропустить не мог. Наслушался я ора с мальства, насмотрелся… что, хорошее у него житье было? Ни себе, ни матери, ни нам. Нет, уж я женюсь – так чтоб семья. А если она куда в сторону, так я уж…
– Так я уж здесь! – перебил его речь Маринин возглас. Это она, с чашками и с кофейником в руках, быстрым бесшумным шагом вошла в комнату. – Что, про баб разговор? – поставила она кофейник с чашками на стол. – Не знала ни одной мужской компании, в которой разговор в конце концов не скатывался бы на баб.
– Мариночка! – разом перестраиваясь на нее, воскликнул Андрей Павлович. – А разве в женской не так же?
– Конечно, нет. В женской – на мужиков.
Миша засмеялся. С той развязностью, что прорезалась в нем, пока разговаривал с Андреем Павловичем.
– Все одинаковы!
– Одинаковы, Мишенька, – сказала Марина, – те, кто одинаковы.
Теперь, довольный Марининым ответом, захохотал Андрей Павлович.
– Это вы в смысле, что все-таки не похожи? – помолчав, спросил Миша.
– Не похожи, не похожи, – тоже смеясь, согласилась Марина. – Мужчины ведь, если сбоку посмотреть, это что? Черт те что и сбоку бантик. А женщины? Тоже черт те что, но без бантика.
– Перестань пошли́ть, Марина, – с ленцой, еще не остыв от смеха, сказал Андрей Павлович.
– А что? Что такого? Разве неправда? – быстрым движением Марина подсела к столу и прижалась щекой к лежащим на столе рукам Андрея Павловича. Протекло долгое, бесконечное мгновение, и Марина подняла голову, посмотрела на Андрея Павловича сияющими глазами. – Я не пошлю, я иронизирую. Это разные вещи. Кто пошлит, тот пошляк, а кто иронизирует – страдающая личность.
Андрей Павлович, едва Марина подняла голову, спешно убрал руки со стола.
– Это отчего ты страдаешь?
Марина, не отрывая глаз, глядела на него.
– От неразделенной любви.
Андрей Павлович подыграл ей:
– Ко мне, что ли, Мариночка?
– Ой, какие вы, мужчины, глухие! – с силой воскликнула Марина. – Какие глухие, слепые!
Миша в этот момент посмотрел на часы и так и вскинулся.
– Половина седьмого! Все уже, не успеем!
– Слушай, Мариночка, – воскликнул Андрей Павлович. – Смех смехом, но ведь я горю уже синим пламенем. Когда она будет?
Марина повела плечом.
– Странно ты себя ведешь. Тебе назначено свидание… или что, более важное к себе требует?
– Да, всю жизнь со свидания на свидание так и бегаю. Как Дон Жуан.
– Ну что ты, какой ты Дон Жуан… – с ласковой небрежностью отозвалась Марина.
Андрей Павлович поднялся.
– Нет, надо мне убегать.
– Подожди! – Марина вскочила со своего места, бросилась к шкафу, достала из него то самое прозрачное маркизетовое платье, которое Лида хотела показать ему, из-за которого и позвала сегодня. – Подожди, – приказала она еще раз, выбегая из комнаты, переоделась на кухне и, ступая своевольной походкой модели на подиуме, вернулась обратно. – Вот гляди, видишь? Она сомневается: брать его с собой, не брать. Хотела, чтобы ты решил. Я ведь, говорит, там с ним буду, все на меня смотреть будут, вдруг, говорит, ему это не очень приятно станет. Тебе то есть.
Произнося все это, она прохаживалась по комнате туда-обратно, платье было светлое, трусы и лифчик на ней темные, и она и в самом деле была в нем «вся видна».
– Ну что ж, Мариночка… – сказал Андрей Павлович. – Я тебе очень благодарен за наглядную, так сказать, демонстрацию… я получил самое полное представление.
Марина перебила его:
– Положим, полного ты не получил.
– Полного? – беспонятливо переспросил Андрей Павлович.
– Нет, Андрюш, ну какой ты Дон Жуан! – с прежней ласковостью, весело воскликнула Марина. – При чем здесь платье?
Миша в полном восхищении жарко прошептал Андрею Павловичу со своего места:
– Что, не понимаете, что ли?!
– Андрюш! Все? Я могу обратно? – невинным тоном осведомилась Марина.
Андрей Павлович молча кивнул.
Марина, обдав теплом своего тела, прошла мимо него на кухню, он постоял-постоял мгновение и повернулся идти в прихожую одеваться.
И только повернулся – зазвонил телефон на журнальном столе.
Миша было дернулся к телефону и замер – все-таки он был впервые в доме, никаких у него ни на что прав здесь, и ему не хотелось оказаться в неловком положении.
Дернулся было на звонок и Андрей Павлович, но тут же и остановился, – не очень его жаловала Нина Елизаровна, а ну как это она?
А телефон звонил, звонил, и в конце концов, постукивая каблуками, к нему побежала с кухни Марина. Она успела лишь снять платье, но надеть ничего еще не надела и прибежала к телефону, в чем была – в трусиках и лифчике.
– Алле! Добрый вечер! – сняла она трубку. – Нет-нет, Альберт Евстигнеевич, туда попали. Это Марина, Лидина подруга, мы знакомы с вами… просто их никого нет дома.
Она стояла посреди комнаты с прижатой к уху красной телефонной трубкой, совершенно не стесняясь пляжной своей обнаженности, столь странной в подобной обстановке, и Андрей Павлович с Мишей невольно разглядывали ее, ее великолепное от природы, молодое еще и по-зрелому налитое тело.
– А зачем мне догадываться, что это вы? – говорила в трубку Марина. – Я вас по голосу узнала. – Послушала и ответила. – Хорошо. Обязательно передам Лиде, что вы звонили. До свидания.
Она повесила трубку и, ни слова не говоря, пошла из комнаты.
– Это Лидии отец был? – чтобы хоть что-то сказать, замять неловкость, спросил Андрей Павлович, хотя прекрасно, понял, кто это звонил.
– Он самый, – сказала на ходу Марина, вновь близко проходя от него и обдавая теплом и запахом своего тела.
Андрей Павлович вышел из комнаты вслед за ней.
– Так я убегаю, Мариночка, – крикнул через некоторое время он ей из прихожей.
– Убегай! – отозвалась Марина из кухни.
– Лиде я позвоню!
– Звони. – В голосе Марины была небрежность.
– Н-ну… и все.
Миша, по-прежнему сидя у стола, слышал, как Андрей Павлович потоптался в прихожей, открыл входную дверь – все не закрывал, не закрывал и затем позвал, словно бы притушенным голосом:
– Мариночка! На секундочку!
Миша, усмехаясь, сам налил себе кофе, положил в чашку сахар. Маринины каблуки простучали по коридору в прихожую, замерли, последовал неразборчивый шепот… и дверь, наконец, захлопнулась.
Марина вошла в комнату с выражением возбужденного довольства на лице.