— Мм-м…
— Господин Делано?
— Сейчас все скажу. Одну минутку, пожалуйста.
— …
— Прежде всего, — говорю я, — должен сказать, что я не спал, а думал. У всех свои маленькие бзики, не правда ли? Так уж случилось, что у меня бзик думать, закрыв глаза и… гм… ээ… открыв рот. Так лучше всего… гм… сосредоточиться.
— Ладно, Дерек, в таком случае что будем делать?
Это Оскар, я как завороженный гляжу в его большие карие глаза и вдруг понимаю, что этот тип мне верит. Он в самом деле ждет вердикта хозяина — а хозяин я. Когда вердикт будет вынесен, он его исполнит, мне стоит лишь сказать. На Оскаре костюм слегка старомодного покроя, старый костюм от Арни, сегодня он без очков, надел, что ли, контактные линзы, «такие комфортабельные, такие эстетичные», и надеюсь, я очень надеюсь, что этот кошмарный галстук подарил ему кто-нибудь из трех его отпрысков, потому что довольно трудно представить, чтобы человек зашел в магазин галстуков или даже в пошлую лавку готового платья и застыл как вкопанный именно перед этим, и хлопал в ладоши, и кричал: «Вот этот! Я хочу вот этот! Я буду его надевать на внеочередные собрания акционеров, чтобы мой наклюкавшийся босс сблевал в тот самый миг, как возьмет слово!» А вот мелкий засранец не парится и хватает первый попавшийся галстук от Тентена, просто чтобы не прийти на День отцов с пустыми руками, а главное, с пустыми руками не уйти. Оскар такой смиренный и симпатичный, его белые носочки умиляют меня до слез.
— Господин Делано?
— Да-да. Гм. Мой отец купил весь мир и оставил его мне. Вы, я, мы все лишь песчинки, ээ, жалкие, да, жалкие песчинки в сравнении с колоссальным делом моего отца, ээ, Хавьера Делано, превратившего, скажем так, мелкое семейное месторождение в величайшую нефтяную компанию за всю, ээ, историю нефтяных компаний, историю бурную и скандальную, чьи корни уходят глубоко в…
— Скупить за бесценок скважины у бедных неграмотных крестьян из венесуэльской глубинки — это, конечно, колоссальное дело.
Он произнес это шепотом, но я услышал, плешивый пидор в костюме от Эди Слимана для Диора, в полоску, с тремя пуговицами.
— Я бы попросил вас, да, вас, который лысый, сидеть тихо, вы оскорбляете память человека, скончавшегося в страшных мучениях.
Потом выдыхаю «Пидор!» и продолжаю:
— Поскольку я, помимо прочего, владею пятьюдесятью одним процентом акций этой компании и гораздо, гораздо богаче и влиятельнее вас, надеюсь, мое решение не подлежит обсуждению и будет незамедлительно исполнено…
— Господин Делано, Джордж Буш на второй линии! — объявляет Мира, телефонистка и девственница.
— Который? — рычу я.
— Который президент Соединенных Штатов. На данный момент.
И я рявкаю:
— Позже!
Ну конечно, никакого Буша на проводе нет; я организовал этот маленький подлог при помощи моего друга Мирко с его акцентом техасского фермера, чтобы произвести впечатление на акционеров, мне надоело, что меня считают лузером. Во всяком случае, свой маленький эффект это произвело. Пятнадцать пар глаз уставились на меня — быстрый подсчет: всего тридцать глаз уставились на меня, и нельзя не признать, что это все-таки чертовская ответственность, когда допустимая погрешность имеет девять нулей.
— Мы обязаны…
Мертвая тишина. Кто-то сглатывает. На плешивых лбах капельки пота. Красивый старик в костюме от Эди Слимана для себя самого подносит к носу якобы флакон вентолина, но, скорее всего, это лошадиный транквилизатор. Откуда-то доносится щелчок фотоаппарата, и, завершая фразу, я пытаюсь понять его происхождение.
— …поступить…
Чеканю каждое слово.
— …так, как поступил бы мой отец, будь он еще в этом мире.
Все дружно хмурят брови.
— Я не потерплю никаких возражений.
Все в шоке. Я могу удалиться.
— Господа…
Я встаю.
— Но Дерек…
Оскар мне глубоко симпатичен, но нечего ему этим пользоваться и меня доставать, иначе не обрадуется. У меня иногда получается ценить людей, но не до такой же степени.
— Знаешь, Оскар, кроме прохладных чувств, между нами никогда ничего не будет.
— Что, Дерек? Я хочу сказать… Что ты решил наконец, Total Fina Elf или Texaco?
К сожалению, Оскар, таковы по большей части отношения между людьми, прохлада, прохлада, прохлада, что угодно, только не рискованное вложение чувств… Что-что? А, ээ, ну да, Total или Texaco? А как по-твоему, Оскар?
— Ну-у… Texaco?
— Ну вот! Великие, те, кто принимает решения, изъясняются порой языком загадок, а тебе за то и платят, чтобы ты разгадывал его и доносил до простых людей.
Я удаляюсь, и присутствующие могут убедиться в том, что на мне протертые джинсы, а на белой футболке, изготовленной специально для такого случая, Стефано Габбана собственными ручками с изысканным маникюром вышил черным: «а еще я на вас клал». Это ребячество, знаю, но что поделаешь, если я глупый и злой?
После ланча у Дюкасса в «Плазе», состоящего главным образом из крабового мусса, фуа-гра с белыми трюфелями и пюре с икрой под «Кристаль Розе» — ни кофе, ни десерта, немножко здоровой диетической пищи, — с Леонардо, который лезет на стенку, потому что должен обеспечить три рекламных кампании одновременно, а ему хочется к себе в номер, часами скакать по кровати с корешами и смотреть баскетбол по американскому кабельному каналу, я наконец сбрасываю с себя тяжкие обязанности продюсера блокбастеров и властелина мира и могу заняться новой игрушкой: операцией «убиение невинной».
Я настоятельно посоветовал Жоржу II доставить объект ровно в половине третьего точно на перекресток улиц Монтеня и Франциска I.
Там я и поджидаю, инкогнито, в «мерседесе» S-класса с тонированными стеклами, который вожу сам. На объекте то же платье, что вчера вечером, и сказать, что прохожие на нее оборачиваются, значит не сказать ничего, нужно признать, что у платья жестокое декольте, а у Манон — раз уж речь о Манон — совершенно неповторимая манера шагать по тротуару. Она входит в двери «Шанель», я проскальзываю следом, я неузнаваем в весьма старомодном плаще «Барбери» и очках-маске от Ива Сен-Лорана, которые, как явствует из названия, закрывают большую часть лица. Продавщицы, которых еще утром предупредил сосланный в Милан, но по-прежнему эффективный Мирко, суетятся вокруг объекта; нужно признать, что мы описали ее хоть и кратко, но точно: молодая, вульгарная и в красном, и особо подчеркнули, что в девицу вложено не менее двадцати тысяч евро в крупных купюрах. Так что первый этап игры под названием «релукинг Манон» проходит в оптимальных условиях, и я, укрывшись за русской газетой, убеждаюсь, что ножки протягивают именно по одежке: Манон, вертящуюся перед зеркалами в малоприличных платьях под ядовитые восторги надменных продавщиц, не отличить от богатой наследницы или юной итальянской старлетки. Манон краснеет, Манон говорит:
— Мама все время рассказывала мне про «Шанель».
— О, ей обязательно нужно к нам зайти.
— Она… умерла.
— Не страшно, мы ей сделаем тридцатипроцентную скидку.
Еще немного, и я бы влепил пощечину этой продавщице, но меня умиляет вид Манон, чье счастье априори зависит от пары ярких платьев. Я допиваю кофе из термоса, и микрофонщик берет его у меня из рук, сообщая, что отправит его в урну, и умоляет снять солнечные очки, и я спрашиваю себя, во-первых, откуда тут микрофонщик, во-вторых, почему он называет меня «господин Делано», а в-третьих, я сниму солнечные очки, когда сам пожелаю. А потом, решив, что дело явно нечисто, вскакиваю и гонюсь за наглым микрофонщиком.
На улице солнце жарит так, словно и не февраль на дворе, и я теряю добычу из виду. А потом не узнаю авеню Монтень, привычная декорация перестает быть привычной, вокруг ни души, а посетители на «Террасе Монтень», весьма приблизительно напоминающие посетителей «Террасы», молчат, и я с некоторым беспокойством замечаю, что на тарелках у них, судя по всему, одно и то же. Я стою один перед магазином «Шанель», в растерянности и в плаще, и что-то внутри меня зовет на помощь, но никто не откликается.
— Четырнадцать часов тридцать минут. На шикарном проспекте в Восьмом округе Парижа Дерек Делано со своей подружкой предаются оголтелому шопингу: цена вечера — не одна тысяча евро.
— И всего-то, цыпочка, тысяч двадцать! Кто говорит?
— Но это лишь капля в море по сравнению с громадным состоянием Дерека, которое он унаследовал от отца, Хавьера Делано. Этот аргентинец из хорошей семьи, бывший чемпион по поло, разбогател вначале на поставках оружия южноамериканским, африканским и восточноевропейским повстанцам, затем молодой авантюрист, обманом выкупив в семидесятых многочисленные нефтяные скважины в Венесуэле, вошел в число самых богатых людей мира… но история на этом не кончается…
Голос доносится из белого фургончика, но стоит мне поравняться с ним, как голос умолкает, дверцы хлопают, и вот уже фургон отъезжает, а поскольку все это мне совсем не нравится, я прыгаю в свой «S-класс» и бросаюсь в погоню, проклиная себя за то, что не взял «феррари». Я еду на ста двадцати по встречной полосе, фургончик от меня не больше чем в тридцати метрах, и тут я вижу, что прямо перед Рон-Пуэн улица перекрыта, думаю, ага, попались, но они проскакивают словно по волшебству и скрываются в хаосе клаксонов, ругательств и налезающих друг на друга тачек. Пытаюсь ехать за ними, но на пути вырастает полицейский:
— Месье, проезда нет.
— Как? Почему? Что тут за бардак?
— Проезда нет. Разворачивайтесь.
— То есть как «разворачивайтесь»?
— Разворачивайтесь, месье.
Я сдаюсь.
Манон поджидала меня в отеле, сидя на подлокотнике канапе, словно в гостях. Пакеты лежали ровно посередине гостиной. Она была все в том же красном платье и показалась мне странно привычной, словно вышедшей из старого кошмара. Нога на ногу, одна рука на ляжке, другая свисает, уткнулась лицом в торчащее плечо и с мученическим видом уставилась на паркет.
Я: Все в порядке?