яли, не оценили. Быстро подавил накатившую волну обиды.
«Ну и что? Они люди, – подумал. – Им это свойственно. Они ни в чем не виноваты. Я хуже их в сто раз. Это я им конец света устроил. За что им быть благодарными?»
Чтобы избавиться от стыдного чувства, он стал носиться по руинам еще яростней. Хватал, тащил, снова хватал висящих людей. Складывал их недалеко от болтающихся тросов. Говорил:
– Простите, терпите.
И тут же бежал за следующим. Несколько часов так бегал. Устал сильно. О своих чудесных способностях почему-то забыл. Ноги ныли и гудели. Спина с трудом разгибалась. Руки невозможно было поднять. Вспомнил о том, что он всемогущ, только когда его стали поднимать в последний, жужжащий над руинами вертолет.
«Зачем мне это?» – подумал он и растворился в темноте.
Улетели вертушки. Уползли огромные гусеничные машины спасателей. Опустел разрушенный город. Алик остался один. Сидел на холодной согнутой балке под все еще плавающими в воздухе обломками. Смотрел на дело рук своих, осознать произошедшее пытался. Кровь с лица он убрал, а усталость не до конца. Правильная эта была усталость, человеческая. Небо развиднелось. Появились звезды. Осветили дискотечным, призрачным светом фантастический пейзаж.
«Тиха украинская ночь, – почему-то вспомнился ему Пушкин. – Хотя какая, к черту, украинская. Да и ночь ли?»
Прямо под балкой, на которой он сидел, раздался шорох. Осыпалась цементная пыль. Из небольшой щели под ногами показалась голова. Голова чихнула и с любопытством посмотрела на Алика.
– А вы кто? – спросила голова.
– В пальто, – грубо ответил он.
– Врете. Нехорошо врать. Особенно девушкам невинным.
– Так уж и невинным?
– Так уж, – ответила голова, склонилась набок и странно, жалостливо как-то, взглянула на него.
Внутри что-то зазвенело. Струнка какая-то, о которой Алик даже не подозревал. Не должно в нем быть этой струнки. Лопнула давно. А вот поди ж ты, звенит…
«Бред какой-то, – подумал Алик. – Мир рухнул. Люди погибли. Камни вон в небе висят, против всяких законов гравитации, а у меня звенит там что-то. Сижу, кокетничаю с девкой, как болван престарелый, на «Виагре» торчащий…»
Пока он размышлял, девушка полностью вылезла из ямы. Отряхиваться начала. Вертелась в разные стороны, смахивая цементную пыль. Он рассмотрел ее повнимательнее. Девка как девка. Не модель, но и не уродина. Лет 25–26, стройная, телосложение спортивное. Крепкие налитые ляжки, выпуклая подкачанная попа, грудь умеренная, но имеется в наличии. Рост чуть выше среднего. Самая обычная вроде бы девчонка. Разве что лицо… Красотой особенной оно не поражало, но что-то в нем было. Может, чуть дальше, чем обычно, расставленные глаза. Большие, оленьи и вместе с тем раскосые немного, как у азиатов. А может, нелепый, курносый и расплющенный, почти негритянский нос. Или рот, выдвинутый слегка вперед, с маленькими и пухлыми губками.
«Золотая рыбка, – подумал он. – Я так в детстве золотую рыбку представлял».
Струна внутри все еще звенела. Непонятно, почему звенела. Не из-за сходства же со сказочной героиней, в самом деле. Видел он в жизни многое. И царевен, и лягушек, и Василис Прекрасных. Пару раз судьба сводила даже со Змеями Горынычами в юбках. И ничего. Не звенело ничего. А тут…
– Вас как зовут? – набычившись, спросил он и сразу же подумал: «Чего это я набычился? Как школьник робкий, ей-богу».
– Это смотря кто, – как бы не замечая его угрюмости, задорно ответила девчонка. – И куда. Если друзья тусоватся зовут, то говорят: «Аечка, рыбонька, поплыли в город, покружим у ярких коралловых лагун ночных клубов, покрутим перламутровыми хвостиками в свете волшебных зеркальных шариков». А если враги зовут, то говорят: «Такая Ая, сякая Ая, плохая Ая, никакая Ая». А я им грожу пальчиком и говорю: «Врете, Ая крутая, золотая Ая, хорошая вся такая».
Девушка говорила не только ртом. Показывала руками, как шевелит хвостиком в ночных клубах, грозно морщила лицо, изображая врагов, качала головой и вытягивала маленькие губки, расхваливая себя. Дура? Сумасшедшая? Крыша у нее поехала от пережитого? Нелепо она выглядела в антураже конца света. И вместе с тем органично. Как будто по-другому и нельзя. Стоять на развалинах под висящими обломками и фиглярствовать. Шоу отжигать в сюрреалистических декорациях.
– Самопрезентация, я смотрю, отработана до совершенства. Долго текст учили?
– Само… что?
– Ну, реклама самого себя.
– Круууутоо! – ошеломленно протянула девушка, села на камешек даже от удивления. – Как круууутооо. Вы такой глубокий, такой умный. Вы глаза мне открыли на суть отношений между людьми. Самореклама, круто! Все мы ходячие билборды. А тело – это рекламные площади. Нос, губы, глаза, волосы, сиськи и мускулатура, все кричит: «Я хороший, я полезный, я незаменимый. Возьми меня, купи меня, попробуй. Просто добавь воды… Крууутоо!»
Непонятно было, издевается Ая или нет. А что не дура и не сумасшедшая, понятно было.
«Да кто она, в конце концов? – запаниковал Алик. – Что происходит вообще?»
Ответы, как всегда в этом мире, пришли быстро. Зовут действительно Ая, 26 лет. Родилась в семье потомственных миниумов. Папа алкаш, мама забитое тупое существо. Восемь братьев и сестер. Двое умерли уже. Но училась хорошо. Экзамен на аттестат гражданской зрелости сдала блестяще. Пошла учиться на мультипликатора. Получила грант от местного правительства. Талантливый художник. Пробилась в среднеклассики. Встречалась с тремя парнями одновременно. Выбрала одного. В 23 года вышла замуж за симпатичного и положительного молодого человека, единственного наследника влиятельной пробабленной семьи. Через два года развелась. Скучно ей с ним стало до ломоты зубной. Добровольно ушла в миниумы. Деньги на жизнь зарабатывает в качестве уличного карикатуриста. Для себя рисует странные, но близкие к гениальности картины. Не выставляется нигде. Любовные связи случайны и редки. При этом в физиологическом смысле невинна…
«Разве такое бывает, – офигел Алик. – У нее же муж был, три парня, связи случайные. Как же так?»
Ответ на посланный запрос пришел мгновенно и звучал следующим образом:
– А ВОТ ТАК!
Полученная информация ясности не прибавляла. Вспомнилось в юности читанное четверостишие:«В бреду таился новый бред.
Он был помят, небрит и сед.
И в нем, с намеком на беду,
Жил новый бред, в другом бреду».
Девушка сидела на камне, уперев локти в коленки и положив на ладошки лицо. Раскачивалась слегка, бормотала.
– Реклама, круто. Теперь все понятно. Я думала… а оказывается, реклама…
– Слушай, а как ты вообще здесь оказалась? – удивленно спросил Алик. – Все взлетели, камни, люди, железки. Только ты внизу осталась. Как так вышло?
Ко всем загадкам Аи прибавилась еще и эта. Он же повелел людям взлететь из-под завалов, а она не взлетела. Единственная.
– А мы разве с вами на «ты»?
– Да какие, к черту, церемонии. Посмотри, что вокруг творится.
– Вокруг творится жизнь. Она все время творится, каждую секунду. Ничего необычного. А вот церемонии, это одна из немногих вещей, делающих человека человеком. Нельзя недооценивать церемонии. Опасно.
– Чего ты воду мутишь? Выражаешься мудрено. Я парень простой. Хочешь – поговорим, а не хочешь, разойдемся в разные стороны.
– Ой, вы не простой, совсем не простой. И даже, я думаю, не парень. Не надо на себя наговаривать.
– Ну да, конечно. Забылся я сегодня. Дедушка я, наверно, для тебя. Извини.
– Нет, не дедушка. Вы для меня… а как вас зовут, кстати?
– Алик меня зовут.
– Алик, Алик, Алик. – Ая произносила его имя бережно и осторожно, как бы пробуя на вкус своим крошечным ртом. – Алик, А Лик, А Лик, Лик А. Лик буквы А, первой буквы. Начало. Будем знакомы А-Лик.
Девушка присела в комичном реверансе, склонила голову и посмотрела на него из-под опущенных ресниц. Ух, какой это был взгляд! За такие взгляды древние мужики шли в одиночку на мамонта. А современные московские мужчины разворовывали бюджет и садились в тюрьму. Никакого кокетства. Беззащитность, покорность, мудрость и понимание были в этом взгляде. Сражало наповал. Дышать не давало. Не струна внутри зазвенела, а тысяча струн. Словно на арфе заиграли невероятно красивую мелодию. А арфой он сам был.
«Что же это? Что же это такое творится? – в панике думал Алик. – Как последний лошок, на трюки дешевые… В угол, на нос, на предмет… И я попался. Как же так?»
Разозлившись на самого себя, он ломано отвесил злой шутовской поклон и голосом гестаповца спросил:
– Все? Формальности можно считать законченными? Говори, почему вместе со всеми не взлетела!
– Дело в том, что я трусиха страшная и консерватор при этом. – Ая предпочла не заметить истерики собеседника. – Трусиха и консерватор. Вот представь себе, зашел ты в супермаркет прокладок, к примеру, купить. Понимаю, сложно тебе представить, но ты же мужчина с фантазией. Сможешь. Так вот, ходишь ты между рядами, прокладки выбираешь. Тихо так все, мирно, обыденно. Как всегда. Что может быть проще и безопаснее, прокладки купить? И вдруг – трах-бабах-тарарах. Землетрясение, взрыв, конец света, темнота. И летишь ты куда-то, в дыму и пламени. И мысль только одна: «А прокладки я так и не купила. Как же теперь помирать без прокладок-то?» Но выжила вроде. И вот ты лежишь, то есть я лежу в склепе тесном, и камни со всех сторон давят. И еще нога болит очень сильно. И кровь течет, а откуда – непонятно. А понятно только, что вместо легкой смерти будет тяжелая. Лежу, готовлюсь. Прощения у всех прошу мысленно. Грехи свои припоминаю. Радуюсь, что немного у меня их оказывается. И уже совсем было успокоилась, смирилась почти с неизбежным. Как вдруг опять. Зашевелились камни, расступаться начали и вверх поплыли. И меня вслед за ними потащило. А вот меня спросили? Сначала вниз, потом вверх. Умри, живи, потом опять умри. «Фиг вам, – думаю. – Я вам не какая-нибудь игрушка в руках природы. Я маленькая, но гордая личность. Решила умереть, значит, умру, не полечу на свет божий». Я упрямая вообще-то. И консерватор, хоть и трусиха. Короче, уцепилась я за трубу и не взлетела. После, конечно, успокоилась снова. С жизнью будущей согласилась. Ну и вылезать начала потихоньку. А тут ты стоишь, на поверхности.