«Господи! Господи, спаси, сохрани и помилуй. Сделай так, чтобы эта чертова алюминиевая труба взлетела, и полетела, и долетела куда надо, и не разбилась, и села плавно. Господи, сделай так, чтобы пилот был трезвым, а двигатель исправным. Не хочу умирать, Господи! Рано мне, рано. Потом, Господи, на обратном пути, если хочешь, но не сейчас. Не сейчас, Господи. Только бы долететь! Господи, я знаю, я грешен, тварь я последняя, Господи, я знаю, знаю. Но я же хороший, внутри, глубоко… Ну хорошо, ну очень глубоко, но ведь хороший? Это не я, это мир такой вокруг. Спаси, Господи, помоги. Только бы долететь, только бы долететь! Знаю, тварь я, знаю, прости меня, Господи. Я больше не буду. Жене изменяю с любовницей, любовнице с другой любовницей. Всем изменяю, себе изменяю. Никого не люблю. Прости меня. Спаси меня, Господи. Партнера кинул на бабки. Косорезю у друзей. Крыса я, Господи. Но ты же понимаешь – это не я, это мир такой. Это все ради детей, Господи. Кто о них подумает, кто их оденет, накормит, обогреет? Поэтому, Господи, спаси меня, ради них спаси. Только бы долететь! Нет, прости, вру я, ты же все знаешь, нельзя тебе врать. Не ради детей ужом вьюсь. Отмаз это дешевый. Нравится мне так жить, вкусно жрать, сладко пить. Ради этого все. Но я же не виноват, это ты нас всех такими сделал. Я исправлюсь. Честно, Господи. Я брошу пить, я откажусь от одной любовницы, я куплю жене шубу, я сыграю с сыном в футбол, я все сделаю, я храм построю. Только бы долететь! Верь мне, Господи. Спаси меня. Сволочь я мерзкая, гад, но я тоже жить хочу. У меня мама есть, она плакать будет, если я…»
Самолет взлетел, двигатели стали работать ровнее. Человек в кресле перестал молиться, вытер платком пот со лба и подозвал стюардессу.
– Принеси-ка мне односолодового виски грамм сто пятьдесят. Лед и колу отдельно. И смотри мне, не бодяжь там, я все равно почувствую. Знаю я вас.
– Что вы, что вы, не беспокойтесь, сделаем все в лучшем виде, – ответила стюардесса.
Человек довольно откинулся в кресле, хлопнул по тугой попке повернувшуюся девушку и стал насвистывать веселенькую мелодию. Самолет продолжал лететь. Двигатели гудели ровно.
Неожиданно Алик услышал стук. Видение самолета исчезло. Серая московская реальность стучалась в окно машины. Он открыл окошко. Реальность предстала в образе необъятных размеров гаишника с красной испитой мордой. Морда была такого густого рубинового цвета, что напоминала звезду на Спасской башне Кремля.
– Капитан седьмого отдельного батальона ДПС Николаев. Предъявите ваши документы.
– А? Что? – встрепенулся еще не очухавшийся от видения Алик.
– Не что, а нарушаем, товарищ водитель.
– Что? Где? Где нарушаем?
– Да вот же. Две сплошные, сами посмотрите.
Алик вышел из машины. Она стояла на перекрестке, наполовину действительно заехав на встречную полосу.
«Что это было? – подумал он. – С утра голоса, теперь вот молитва этого урода. Что это значит? Что-то мне это все напоминает. Я что, схожу с ума?.. Не может быть. Вспомнил. Фильм такой был. «Брюс Всемогущий» с Джимом Керри. Там Бог на время с одним лузером местами поменялся. Может, и я так же… Попробую?»
Алик подбоченился, принял какую-то немыслимо-трагическо-пафосную оперную позу, протянул вперед руку, грозно посмотрел на гаишника и сказал.
– Повелеваю, отъебись от меня, холоп смердящий!
Морда гаишника зажглась красным сигналом светофора.
«Не прокатило, – с ужасом понял Алик. – Ой, что сейчас будет!..»
– Ну, гондон, ну, товарищ водитель, тебе это дорого встанет. Будем протокол составлять. А с правами можешь попрощаться, – став совсем уж помидорным, прошипел гаишник.
На извинения перед капитаном Николаевым ушло минут пятнадцать. Покаяние проходило в бело-синем «Форде Фокусе» стража порядка. Капитан долго не хотел ничего слушать и, стиснув зубы, остервенело оформлял протокол. В конце концов Алику все это надоело. Он вытащил из кошелька купюру в сто евро, бросил ее под ноги капитану, нагнулся, поднял купюру, ласково посмотрел на гаишника и сказал:
– Товарищ капитан, что-то у вас грязно в машине, нехорошо бумажками разбрасываться.
Мент смягчился, взял купюру, хитро улыбнулся и ответил:
– Вот это спасибо, товарищ водитель, вот это правильно. Только посмотрите повнимательнее, там еще одна такая же бумажка валяться должна, ну вот точно такая же, один в один.
С Аликом случилась истерика, хохотал он минуты три без остановки. Смотрел на гаишника и снова хохотал. Немного успокоившись, он обнял капитана, дал ему еще стольник, забрал документы и вылез из машины.
– Ты все-таки того, поаккуратнее, – на прощание сказал гаишник, – а то странный ты какой-то. Может, тебе в больницу надо? Могу подвезти.
«Может, и надо», – весело подумал Алик. Он снова чувствовал себя прекрасно.
3 Примирение
В четверг Алик закончил работу пораньше и к семи часам стоял перед дверью в свои пятикомнатные покои, где покой уже дня три как отсутствовал. С момента Скандала месяца жена не проронила ни слова, дочка тоже не желала общаться. В первый день было еще ничего, выручали радостно щебетавшие близнецы и чувство огромного духовного подъема на фоне задуманной махинации с Магаданпромбанком. На второй стало хуже, Алик сделал вялую попытку помириться, приобнял жену, получил локтем под дых, выпил сто пятьдесят грамм виски и уснул. На третий день захотелось сбежать из дома.
…Тишина, жена молча подает ужин, мясо в соусе из обид и с приправой в виде чувства вины. Дочь на вопросы отвечает односложно.
– …
– Хорошо.
– …
– «Пять» по алгебре.
– …
– Не хочу.
В подтексте – «отвали, козел, навсегда». Даже няня близнецов смотрит со сдержанным осуждением. Даже кровать, в которую бежишь, чтобы забыть весь этот ужас, кажется, скрипит: «У-род». Начинаешь вертеться. Сон не идет. Кровать скрипит при каждом перевороте:
– У-род (переворот).
– Ко-зел (переворот).
– Все про-срал (переворот).
– Де-бил.
И засыпаешь в какой-то нелепой позе. И орешь во сне. И всю ночь снятся кошмары. А утром слезливый омлет с женскими иллюзиями о том, что ты настоящий мужик, защитник женщин и детей. И небрежно брошенный на стол бутерброд с сыром и презрением. И ненавистью. И обидой.
Невыносимо. Это невыносимо.
Встаешь. Она спиной к тебе, моет посуду. Подходишь, обнимаешь ее, гладишь, говоришь:
– Ну послушай, ну я не прав, я не хотел… Но и ты тоже… Ну пойми меня…
А в ответ тихий голос:
– Уйди, ты мне неинтересен.
И легкий, но обидный тычок локтем в середину брюха. И уходишь, потому что понимаешь – да, неинтересен.
Алик стоял перед дверью в квартиру и пытался придумать план великого семейного примирения. Если сейчас, в четверг вечером, не помириться, то пятница будет испорчена, а за выходные взаимное отчуждение напитается соками и перельется на следующую неделю. Все станет сложнее. Это скажется и на работе. Сорвется сделка с Магаданпромбанком. И тогда прощай, Багамы, три любовницы и океанские закаты. От расстройства он начнет пить, спустит все деньги. Потом инсульт, частичная парализация. Жена с детьми уйдет к маме. Нет, уйдет он, оставив им последние деньги и квартиру. Дети не должны нуждаться. А сам станет бомжевать… И вот наконец смерть, где-нибудь на помойке в районе Киевского вокзала. Все закончится тоскливым февральским утром, приедет труповозка, пьяные санитары брезгливо бросят туда его немытое тело. А в свидетельстве о смерти напишут: смерть от голода, холода и огромного разочарования в жизни.
«Нет, – в ужасе подумал Алик, – помириться нужно обязательно сегодня, иначе, как у Брэдбери, эффект бабочки и вся жизнь наперекосяк».
Как всегда от страха и выброса адреналина, мозг стал работать в режиме форсажа. Через несколько секунд в голове возник план.
1. Помириться с дочкой. Как Сашка говорит: «Это мамка тебе чужая тетка, а я самый родной человек». И она, безусловно, права. Время – 15 минут.
2. Совместный ужин – я, дочка, жена. Я общаюсь с дочкой, дочка общается с женой, жена со мной не общается. Уже какие-то ниточки натягиваются, жена перестает чувствовать поддержку дочери. Она в меньшинстве. Я делаю попытку с ней заговорить. Она, конечно же, меня посылает (сразу только кошки родятся). Я без скандала отступаю. Жене немного стыдно перед дочерью. Время – полчаса.
3. Обязательно напроситься на вечернюю прогулку с близнецами и Сашку с собой взять. Я играю с близнецами и Сашкой. Дети счастливы (не так уж и часто я хожу с ними гулять). Они смеются, щечки их раскраснелись от легкого морозца и подвижных игр. Жена стоит в сторонке и понимает, понимает, дура, что мужик-то я хороший, отец замечательный, а закидоны… ну у кого их не бывает. Жена мягчеет, тает жена. Дополнительный бонус. От игр и общения с детьми я тоже успокаиваюсь. Мне хорошо. А это важно, потому что впереди самый главный четвертый пункт. Время – 1 час.
4. Разговор с женой. Близнецов уложили спать, Сашка тоже заснула. Жена возится на кухне. Вхожу я и… не знаю, что «и»… Тут всегда по-разному. Точно одно – разговор будет тяжелым. Даже не хочу думать. Понадеюсь на два И, которые меня никогда не подводили, – Импровизацию и Интуицию. Время – один час.
5. И секс… для закрепления достигнутых результатов. Великий замирительный секс, после которого стираются обиды, рушатся стены, все встает на свои места, и даже иногда рождаются дети. Время… Хм, да это как пойдет, хоть до утра!
Алик позвонил в звонок видеодомофона. В кармане лежали ключи, но он позвонил.
«Хорошо бы дочка открыла», – загадал он про себя наудачу.
Дочка и открыла. Скользнула по нему обиженным взглядом, повернулась и молча пошла в свою комнату. Не раздеваясь, Алик пошел за ней. Перед дверью он плюхнулся на колени, широко раскинул руки в стороны и так ввалился в комнату дочери.
– Ладно, ладно, Сань, я согласен. Заслужил, согласен я…
– Ты чего, совсем офигел? На что ты согласен? – Дочь ответила грубо, но явно заинтересовалась его словами.