Сашка зашлась в своем фирменном смехе молодой ослицы – Иа, иа, иа…
«Вернулся, – подумал Алик. – Смех вернулся, а значит, и все остальное вернется тоже».
Глядя на дочку, жена тоже начала хохотать. Ржали, перебивая друг друга.
– А ты…
– А я…
– Воняет…
– Близнецы…
– Путин, уходи…
Фразы до конца не договаривали. Приступы смеха накатывали вновь и вновь. Ржали до слез, до пузырей изо рта и зеленых соплей из носа. Напряжение последних часов выходило через этот смех. На полу кухни валялись кастрюли и рассыпанные банки с крупами. Квартира напоминала еврейское местечко после погрома. А они ржали, потому что кончился кошмар, потому что вместе, потому что и это пережили. И все хорошо дальше будет.
Успокаивались долго. Вытирали выступившие слезы. Старались серьезными быть. Не выдерживали, прыскали снова, зажимали рот руками и опять смеялись. Потом втроем пошли укладывать близнецов. Улеглись все на одну из кроватей, миловались, целовали мальчишек и друг друга, держались за руки, расстаться не могли. Наконец, когда мальчишки начали засыпать, Алик пожелал Сашке спокойной ночи, а сам ушел с Ленкой в спальню.
– Лен, ты прости меня, еще раз, – промямлил он, краснея и запинаясь. – Ну, насчет Наташи…
– Это правда?
– Что?
– Что она мне рассказала, что она тебе… когда я с тобой по телефону говорила… а она тебе… делала…
– Правда, Лен. Сволочь я и скотина. Козел. Ты не представляешь, как мне стыдно. Мне сразу стыдно стало. Сразу после как она мне сделала, а я с тобой в это время… Я послал ее тут же. Она и рассказала тебе, оттого что послал. От обиды. Прости меня, дурака, пожалуйста.
Он глядел на жену, видел, как тяжело ей, но врать не мог. Если сейчас соврать, то и дальше врать придется. И не вырвется их жизнь из колеи чавкающей. И разъединятся они снова.
«Ленка, – упрашивал он ее про себя. – Ну смоги, ну пожалуйста. Ты же добрая. Вздорная, но добрая. У нас же дети, семья. Мы по отдельности ничто. Только вместе смысл появляется. Пожалуйста. Я знаю, ты меня любишь, и я тебя. Не губи все. Смоги. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!»
– Я прощаю, – просто сказала она. – И напоминать тебе не буду никогда. Но знай, если еще раз… я не сумею. Я действительно не сумею с тобой жить. Понимаешь?
– Клянусь, я обещаю, клянусь всем, что у меня есть дорогого, – больше никогда. Жизнью клянусь…
– Иди сюда, дурак, – прервала она его, повисла на нем и поцеловала его так, что он понял: «Простила».
Замирительный секс был, как всегда, офигительным. Чувство благодарности к Ленке распирало Алика. Он старался быть нежным и предупредительным. Не себе удовольствие доставить, а ей, ей. Святой почти что женщине, великодушно и безоговорочно простившей его. Принявшей его обратно в лоно семьи и в свое безгрешное, да, безгрешное лоно. Ленка почувствовала его настрой. Прервалась на секунду, посмотрела на него сочувственно и сказала:
– Глупенький, хватит извиняться. Уже хватит. Все прошло, кончилось. Все…
И он перестал извиняться, а начал просто любить ее, как давно уже не любил. Как в юности их, когда она для него всем была.
«Надо же, могу, – радовался он, приближаясь к финалу. – Живо еще, не ушло никуда. Забылось немного, но не ушло. Могу, люблю. Почти как с Аей, лучше, может, даже».
Вдруг он с ужасом понял, что сравнивает. Сопоставляет Аю и Ленку. И стоят они обе у него перед глазами. И у каждой свои плюсы. И любит он их обеих. Нельзя так, не бывает, а любит. Нельзя изменять любовнице с женой, а получалось, что изменяет. А потом получалось, что Ленке изменяет, а потом опять. Предатель, всегда предатель. Он снова начал сходить с ума. Погружаться в желтую муть, из которой недавно с таким трудом вынырнул. Невероятным, невозможным усилием Алик зачеркнул образ Аи. Сразу не вышло. Сначала вьющиеся медные волосы зачеркнул, дальше ореховые глаза с изумрудными искорками и губы рыбки золотой, и остальное. Как будто себя зачеркивал. Исчезла Ая, и любовь к ней исчезла, и Либеркиберия. Алика окружала разгромленная квартира, любимая жена и дети в ней. За окнами привычная хмурая и загазованная осенняя Москва. Обычный, знакомый с детства мир окружал его. Он победил. Он выздоровел. Он торжествовал…
После всего они лежали долго с Ленкой, остывали, отходили от любви возрожденной, а потом заснули. Во сне Алику привиделось, что он снова маленький мальчик и играет во дворе в футбол. Несколько дней подряд, без перерыва, игру за игрой, то за одну, то за другую команду. Хорошо играет, много финтит, забивает кучу голов, радуется. Только почему-то всегда проигрывает. Почему-то проигрывает всегда…Полковник разбудил ни свет ни заря. В полседьмого утра Алика растолкала испуганная жена:
– Там этот, вчерашний, опять трезвонит. Открывать? – спросила дрожащим голосом.
Он открыл сам. Голый, в одних трусах, с перекошенной от гнева рожей, повернул замок и увидел свеженького, благоухающего французским парфюмом мента.
– Охренел совсем? Ты на часы смотрел? – Он говорил громким и злым шепотом, чтобы не разбудить детей.
– Кто рано встает, тому бог дает. Мне вот сегодня бог дал ордер на обыск квартиры банкира. Собирайся, поехали. Тепленьким его брать будем. Сонным, разомлевшим. С утреца таких розовеньких кабанчиков за вымя дергать одно удовольствие.
Мент мечтательно закатил глаза и плотоядно причмокнул губами. На котика стал похож, с полупридушенной мышкой играющего. Алику захотелось вмазать в эту урчащую от удовольствия физиономию. Нос сломать или зуб выбить, а потом еще и ногами потоптаться. Он на генетическом, самом глубинном уровне не переносил укоренелых садистов. Справедливо полагал, что этим тварям по хрену, кому служить: красным, белым, серо-буро-малиновым, лишь бы над людьми измываться разрешили.
«Сука, эсэсовец, тварь. Урою», – ругался он про себя. Вслух же угрюмо, но вежливо пробурчал:
– На кухню проходи.
Мент живчиком проследовал на кухню. Алик прямо при нем, чтобы не лопнуть от ярости, стал обливаться холодной водой из-под крана. Забрызгал мраморную столешницу и пол. Несколько капель упали на черный в полоску итальянский костюм полковника.
– Ты чего здесь баню устроил? Санузлов не хватает? – смахивая капли, раздраженно спросил мент.
– Я дома вообще-то у себя. Где хочу, там и моюсь. А потом, как я понимаю, время не ждет. Проснется Андрюша, и все насмарку. Фактор внезапности пропадет и план твой «Барбаросса» крахом закончится. Надо торопиться. Извини, друг, я еще ссать хочу. Ты не против?
Он вытащил из трусов член и помахал им перед носом у вольготно рассевшегося мента. Тот охренел. Налился темно-бордовым угрожающим цветом, затопорщил усы, зубы желтоватые оскалил.
«А вдруг откусит? – развеселил сам себя Алик. – Эта падла может. С другой стороны, много, конечно, мой братишка грешил. Но быть откушенным взбесившимся ментярой – это уже чересчур. Назад надо отъезжать».
Он был абсолютно спокоен. Помогла холодная вода. Голова работала в режиме форсажа. Провокация с членом удалась на славу. Пережимать, однако, тоже не стоило.
– Ладно, шучу, – сказал он, пряча член в трусы. – Шучу. Люблю, знаешь ли, день начинать с хорошей шутки. А если тебе моя шутка не очень хорошей показалась, то извини. У тебя свои шутки, у меня свои.
– Смотри, дошутишься. Я ведь и психануть могу.
– А вот этого не надо. Психовать сегодня должен только банкир. Его сегодня очередь психовать. Извини меня, погорячился. Ну, хочешь, покажи мне свой член. И квиты. Я крепкий, я выдержу. Хотя странно это. Голубизной отдает. Два взрослых мужика письки друг другу показывают. Посмотрел бы кто со стороны!..
– Ладно, юморист, после разберемся. А сейчас одевайся, к банкиру поехали.
– Не поеду.
– Это еще почему?
– А потому что туфта твой план. Не сработает. Ты думаешь, завалимся к Андрюше сонному, разбудим, он и поплывет. Типа страшно ему станет. Детки орут, жена в истерике. И все дело в шляпе. Так думаешь?
– Ну, примерно.
– Не обижайся, пожалуйста, но не блещешь ты разнообразием. Вчера моих детей пугал, сегодня Андрюшиных. Я, конечно, понимаю, план хороший, проверенный временем. Черный воронок на рассвете и сапогом в зубы. Но, ау, полковник, со сталинских времен многия лета минули. Хреново работает в современных условиях твой план. Тем более с банкиром. И, кстати, семья у Андрюши давно в Лондоне живет. Есть, конечно, любовница, но сам догадайся, как он за нее переживать будет.
– Мне говорили, с ними вместе он живет. Двое детей и жена. По базам пробивали. Прописаны они все вместе…
Алик посмотрел на мента как на дебила. Полковник понял свою оплошность, смутился и помямлил растерянно:
– А ты что предлагаешь?
– А я предлагаю бить банкира по самому больному месту… по кошельку.
– Это как?
– А вот как…
Он рассказал полковнику план осады Андрюши. Мент закурил, несколько минут дымил сигаретой и молчал. Потом затушил окурок, сказал задумчиво:
– Уж больно хитрожопо. Ты уверен, что сработает?
– На сто процентов, – заверил Алик.
– Да-а-а… откуда только берутся такие молодцы, как ты? Племя молодое, незнакомое. Борзые вы, как урки блатные, а изворотливые, как аферюги прожженные. Тот еще коктейльчик, даже страшно.
– А ты не бойся, – успокоил Алик.
– Не за себя страшно, за страну.
– Не ссы, все нормально будет со страной. Рухнет скоро. И поверь, я тут ни при чем. Без меня постарались. Ты мужик умный, сам все видишь. Короче, бум или не бум?
– Бум. Но ты должен понимать: если чего не так пойдет, тебе такой бум будет. Мало не покажется. На-ка вот, почитай, – сказал полковник.
Алик взял бумажку. Это был ордер на арест. И в нем стояла его фамилия. Он повертел казенный бланк в руках и небрежно кинул его назад полковнику.
– Ну вот ты мне и показал свою письку, – сказал, ухмыльнувшись. – В расчете.23 Битва
В банк зашли лихо. Восемь ниндзя в масках с автоматами наперевес, еще семь блокировали входы-выходы на улице. Впереди Алик на горячем возбужденном полковнике центрального аппарата МВД. Ну не прямо на нем, чуть позади, но как будто бы конь буйный широкой грудью дорогу прорезал. Охрана была смята за несколько секунд. Через минуту стояли в приемной банкира перед совершенно обалдевшей от удалого чапаевского наскока длинноногой секретаршей.