Я должна быть сильной и мужественной ради кота, строго говорила я сама себе и смеялась. Может, это начиналось сумасшествие? Я смеялась над собственными глупыми шутками, потому что рядом не было никого, чтобы посмеяться над ними.
Наверное, это была истерика. Истерика от горя, вот что это было. Я должна была разрабатывать план, как вернуть Эндрю обратно, вот что мне следовало делать. Каждая нормальная женщина занималась бы этим. Я могла бы похудеть и изменить прическу, если бы уже не сделала это. Или изорвать в клочья все его костюмы, чтобы отомстить, – все его ужасно ценные костюмы из «Маркс энд Спенсер» с семилетним стажем службы. Но эти мысли еще больше смешили меня. Извини, дорогой, я не могу испортить твой гардероб, потому что он выглядит так, как будто кто-то меня уже опередил.
Должна признаться, что это были довольно странные несколько месяцев. Я бросила работу, а потом мой муж бросил меня. Если верить тестам, которые печатают в газетах, то мое состояние должно было в три раза превышать предельно выносимый уровень стресса. Я ожидала, что шок от произошедшего все-таки наступит. Но мне, по крайней мере, не пришлось переезжать из своего дома. Я готова была пережить развод и отсутствие работы, только бы меня не заставляли упаковывать вещи в картонные коробки.
Этим я была обязана Робин. Она сказала Эндрю, что не хочет жить в квартире, в которой он жил со мной и где все будет напоминать ей обо мне. Наверное, Робин все-таки умнее, чем я думала. Она не собиралась проводить четыре года в коробке из-под ботинок, она сразу получит свой садик. Умная девушка.
Иногда я все-таки испытывала жалость к себе и позволяла себе всплакнуть. Я умру в одиночестве! Я рыдала, хотя и понимала, что это полная чушь. И даже когда я плакала, я знала, что проливаю слезы не по Эндрю. Я плакала из-за Макса.
В субботу Эндрю приехал на арендованном фургоне и был слегка разочарован, когда увидел, что я не стою на коленях на кухонном полу, засунув голову в духовку.
– Привет! – сказала я. – Чайник как раз закипел. Налить тебе чаю?
– Конечно. Как ты себя чувствуешь? – спросил он точно таким же тоном, каким говорят в «Скорой помощи», когда пациент обжег девяносто процентов кожи и не доживет до следующей рекламной вставки.
– Нормально, – ответила я. – А ты?
– Немного странно, – признался он.
– Значит, ничего не изменилось, – улыбнулась я и протянула ему кружку с чаем. – Робин не приехала с тобой?
– Нет, ей не понравилась эта идея.
– Очень жаль. Такая сильная девушка, как Робин, могла бы помочь тебе таскать вещи. Я уже отобрала твои кассеты и диски.
– А, спасибо, – сказал он удивленно. – Не надо было беспокоиться.
– Ничего страшного, я с удовольствием, – заверила я его. – Это было довольно легко. Все, что вышло после 1990 года, – это мое. У тебя хватит места, чтобы увезти все за одну поездку?
Я очень надеялась на это. Я хотела завтра же покрасить гостиную.
– А что насчет мебели? Как мы будем ее делить? – спросил Эндрю.
– Забирай ее. Она была здесь, когда я переехала, так что она твоя. Оставь мне только диван, пока я не куплю новый. И телевизор мой. Тебе нужна кровать?
– Нет, у Робин есть кровать.
– Это удобно. Хоть это не придется тащить. Скажешь, если тебе понадобится помощь. Я буду смотреть телевизор.
Мы с Билли уютно устроились на диване, пока Эндрю пошел к фургону, чтобы принести кучу пустых коробок.
Я смотрела, как он таскал вещи в фургон, и мне казалось, что я наблюдаю за чужим человеком. Неужели я действительно была за ним замужем? Я не видела его несколько дней, а он изменился до неузнаваемости. Приличный скучный человек в свитере бутылочного цвета и светлых провисших брюках. Таких мужчин вы встречаете субботним утром в «Сейнсбери», они катят свои коляски с покупками, в которых сидят малыши. Мимо такого человека вы проходите, не оглядываясь.
Все оказалось, как на холсте, где одна картина записана поверх другой. Эндрю, за которым я была замужем, смыли, и появился настоящий Эндрю. Странно думать, что он был там все это время.
Я подняла ноги, чтобы он мог забрать журнальный столик, угольно-черное чудовище тех дней, когда магазины «Икеа» еще не вошли в моду.
– Оставить тебе столик? – спросил Эндрю.
– Нет, конечно. Ни в коем случае. Забирай его. Давай я тебе помогу.
Я помогла ему погрузить журнальный столик в фургон, забитый сумками, ящиками и коробками.
– Как мило, правда? – сказала я. – Какие мы дружные.
Неделю назад мы бы долго спорили, как загрузить столик, горизонтально или вертикально, и я заставила бы Эндрю заклеить его лентой, чтобы не повредить поверхность. И все это сопровождалось бы криками, спорами и хлопаньем дверей. Теперь же я затолкала столик в фургон, ни о чем не задумываясь. Если он выпадет на мостовую и его переедет двенадцатый автобус – ничего страшного, такая у него судьба.
– По-моему, это все, – сказал Эндрю, отряхивая руки.
– Как – все? – закричала я испуганно. – А книги? Ты же не можешь их здесь оставить?
– Но у меня кончились коробки, – сказал он.
– Ничего страшного. Я сейчас съезжу на Хай-роуд и куплю несколько пластмассовых коробок. Только дай мне денег.
– Но ты совсем не должна это делать, – ответил Эндрю.
– Ерунда, я хочу тебе помочь. Это мелочь. Снимай пока книги с полок, а я скоро вернусь.
Я забежала в дом, чтобы взять ключи и надеть куртку, и поехала в Килбурн за коробками. Я купила пять штук и вернулась домой.
– Смотри, – сказала я, гордясь своими приобретениями, – я купила зеленые коробки, твой любимый цвет. Сейчас я помогу тебе упаковывать книги, и мы очень быстро закончим.
– Как здесь стало пусто, – грустно заметил Эндрю, оглядываясь вокруг.
– Да, пусто, – согласилась я, вытаскивая пылесос, чтобы сразу убрать пыль и обрывки бумаги.
Билли со всех ног помчался в кухню прятаться.
– Тогда все, да? – спросил Эндрю, перекрикивая шум пылесоса.
– Ну да, наверное. Ты уезжаешь?
– Подожду, пока ты закончишь.
– Ладно, подними ноги.
Я пылесосила, пока не собрала весь мусор до последней пылинки. Все это время Эндрю стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Наконец я выключила пылесос и нажала на кнопку, которая втягивает шнур. Я обожаю на это смотреть. Это любимая часть уборки.
– С тобой все в порядке? – сказал Эндрю. – Мне очень тяжело оставлять тебя здесь одну.
– Все нормально, – пообещала я, но он выглядел таким огорченным, что я добавила: – Конечно, все это очень грустно, но я выдержу.
Эндрю протянул мне желтый листочек из блокнота.
– Вот мой номер телефона на новой квартире. Можешь звонить мне в любое время.
– Зачем? – спросила я.
– Ну, если тебе что-нибудь понадобится. Если тебе захочется поговорить. Мы же можем остаться друзьями, правда?
– Конечно. Если ты хочешь. Я буду рада. И не беспокойся насчет квартиры. Я буду держать ее в порядке, пока ты ее не продашь. А может быть, я даже сама ее куплю.
– Правда?
– Да. Я позвоню тебе через неделю-другую, когда разберусь с делами, и мы сможем поговорить об этом. Как ты на это смотришь?
Эндрю на прощание поцеловал меня в щеку, и на минуту мне стало ужасно грустно. Было время, когда мы любили друг друга. Строили планы совместной жизни. Но все прошло, и это ужасно грустно. Но обратной дороги нет.
– До свидания, Линди, – сказал Эндрю.
– До свидания, – ответила я. – Ты не называешь меня зайчиком.
Он только улыбнулся в ответ и опустил глаза. Потом быстро вышел. Но через несколько секунд после его ухода я сорвалась с места, выскочила на улицу и подбежала к фургону. К счастью, он еще не уехал. Я подошла со стороны водителя, и Эндрю опустил окно.
– Вот, – сказала я, протягивая ему коричневую деревянную коробку. – Ты забыл свой триктрак.
После отъезда Эндрю я бродила по квартире, думая, как пусто здесь стало после того, как он забрал свои вещи. Он взял тостер. Ладно. На полочке в ванной непривычный порядок. Исчезли крем для бритья и сама бритва. Из кружки торчала одинокая зубная щетка. В спальне больше не стоял его комод. Нет его нелепой коллекции героев мультфильмов. Половина встроенного гардероба практически пустая. Не считая кучки старых вещей, которые я отвезу в Оксфем. Все выглядело таким непривычным. Даже запах в квартире стал другим.
Интересно, что за чувство я испытываю? Депрессия? Страх? Боль в сердце? Это было странное, непривычное ощущение легкости, которое я не могла назвать. Может, это начинается грипп? Или я хочу есть? Наверное, это слабость.
Я отдернула занавески и открыла окна, чтобы впустить в дом свежий воздух. Дул холодный ветер, но пробивалось солнце, освещая куски синего неба между облаками.
Я закрыла глаза и глубоко вдохнула, повернув лицо к солнцу. Теперь я знала, что это за ощущение, – это свобода.
30
Самым трудным было сказать о нашем разводе маме и папе. Я знала, что они это тяжело воспримут. Мама сразу же залилась слезами.
– Но почему? Я не понимаю, – причитала она. – Вы просто идеально подходили друг к другу. Он был такой приятный человек.
– Он и сейчас приятный человек, – сказала я. – Не обязательно говорить о нем в прошедшем времени. Он не умер, слава богу.
Я могла бы вам не говорить, что это огорчило маму еще больше.
Папа поджал губы и важно покивал головой, изображая человека, много повидавшего на своем веку. На самом деле это совсем не так. Папа всю жизнь проработал страховым агентом и спал только с одной женщиной – моей матерью, насколько это было всем известно. Но он регулярно смотрел сериал «Истэндеры» и считал, что знает все о неверных мужьях.
– Он одумается, ты увидишь, – пообещал он мне. – Через пару недель он прибежит к тебе и будет на коленях просить, чтобы ты приняла его обратно.
– Я не уверена, что хочу, чтобы он вернулся, – честно призналась я, отрезая себе еще кусок фруктового пирога.
– Это ты сейчас так говоришь, потому что расстроена. Через несколько недель ты будешь думать совсем по-другому, вот увидишь.