Бабочка на штанге — страница 4 из 37

Живая вода

Кто-то поет в сарае…

Все было хорошо. Теплое лето, ожидание путешествия, постоянные поездки в Колёса… Правда, в Колёсах для меня важнее всего была Ринка, а не театральные дела. Куклы меня, по правде говоря, почти не интересовали. Я даже не очень-то их различал. Мельтешит под ногами всякая тростниково-бумажная мелочь с волосами из пакли… Ну да, в общем-то забавно (а главное — Ринке это нравится; и я делаю вид, что мне тоже). Однако, я все чаще вспоминал другую куклу — флейтиста с выставки в музее купца Лактионова. Конечно, он двигался с помощью ниток, а не силою фантастической гравитации, но зато как двигался! Как бегали по клапанам флейты его тонкие пальцы, как он вскидывал ресницы над совершенно живыми глазами!..

Я не стал говорить о флейтисте Ринке — обидится еще за своих самодельных актеров! А обижать ее мне совершенно не хотелось. Наоборот, хотелось, чтобы ей всегда со мной было хорошо… И я сказал про маленького музыканта Чибису. Помнишь, мол, как он играл, как был совершенно живым? Гораздо живее, чем здешние самоделки, хотя им шевелил на глазах у всех длинный парень в комбинезоне.

Чибис кивнул: помню. Но тут же сказал непонятно:

— Только неизвестно, кто кем там шевелил…

Я хотел спросить: что он имеет в виду. Потому что проснулось странное ощущение — будто Кукольный флейтист был как-то связан со мной. Но Чибис тряхнул отросшими лохмами и убежал к ребятам, которые разворачивали на траве пятнистый шлюпочный парус…

Он убежал слишком быстро. Последнее время он часто вел себя так: оборвет фразу, не ответит на вопрос, встряхнется — и в сторону. Словно пытался спрятать какие-то свои заботы. Может быть, мне это просто казалось. Но все же один раз я спросил:

— Ты какой-то напружиненный. Случилось что-то, да?

Он быстро сказал:

— Ничего не случилось. С чего ты взял… Так, семейные вопросы…

— С тетушкой опять поцапался?

— Ну…

Не хотелось ему говорить. А я… какое я имел право лезть в не свои дела? Может, для Чибиса такое любопытство хуже горькой редьки…

И вообще — что я знал про Чибиса? Мы и знакомы-то были всего два месяца (то, что раньше сидели в одном классе, это ведь не в счет). Ну да, вместе окунулись в загадочную жизнь КНабСа. Но друг в друга-то не так уж и окунались…

Я понятия не имел, как он относится к матери. Есть у нее где-нибудь муж или нет. Хватает ли Чибису и тетке денег на житье-бытье. Не знал даже, кем он хочет стать, когда вырастет. (Впрочем, и про себя не знал…)

И теперь, проводив Чибиса глазами, я задумался. Но… и не только о Чибисе. Почему-то и о флейтисте. Не о кукле, а о том, живом. Казалось бы, с какой стати? Что мне до него? Но вот… Будто предчувствовал что-то…

Старый учитель отца, Всеволод Сергеевич Глущенко, «оказал влияние» в столичных кругах — папин сценарий (то есть папин и Глеба Яковлевича Садовского) рассмотрели быстрее обычного и приняли в производство. А почему бы не принять? По-моему, сценарий был интереснее многих (хотя я иногда критиковал его). Без всякой стрельбы и голых теток, зато «про жизнь» Про большой спор молодых газетчиков со всякими сволочами…

Папе и его соавтору перечислили гонорар. Теперь оставалось оформить покупку «Мазды» у Садовского. И тогда — на Юг!..

Во мне все сильнее дрожали «путь-дорожные» струнки. Было, конечно, жаль расставаться с ребятами, но это же всего на три недели! Лишь бы Ринка и Чибис не загрустили. Но Ринке некогда грустить, она по уши в делах. А Чибис…

Зачем нам расставаться?

Мысль эта — когда Чибис убежал чинить парус — вспыхнула, как фонарик, и сразу стала четкой и убедительной.

В самом деле! Почему не позвать Чибиса с собой? Места в машине хватит. Деньги на пропитание? Да много ли надо птахе-Чибису? А может, и тетушка подкинет на дорогу…

Друг с дружкой было бы гораздо веселее. И мне, и ему… Главное, что ему! Пусть забудет о своих печалях…

Я хотел сразу же кинуться с этой идеей к Чибису! Но в последний момент удержался. Надо все же посоветоваться с мамой и папой. Конечно, они согласятся (хотя и посомневаются сначала), но лучше их подготовить заранее…

Хорошо, что я удержался…

В тот день, когда мы приехали в город на мотовозе, я сразу помчался домой. И увидел, что мама и папа не такие.

То есть они держались так, как это бывало при серьезных неприятностях. Подчеркнуто делали вид, что все в порядке. Все нормально, не о чем беспокоиться. Очень спокойно смотрели перед собой, очень сдержанно говорили друг с другом и со мной. И ходили, как деревянные, хотя думали, наверно, что выглядят ничуть не встревоженными.

Первым делом я подумал: неужели опять решили разводиться? Нашли время!..

— Будешь обедать? — спросила мама с безразличным лицом.

Я сразу сказал:

— Что случилось?

— Ничего не случилось… Где ты извозил так штаны и рубашку?

— Что случилось?! — заорал я. Лерка даже присела.

Папа тоже был здесь, в прихожей. Он не любил женских выкрутасов в разговорах. Объяснил прямо:

— Нехорошие новости. Не у нас, у Глеба Яковлевича, но все равно. Мы же товарищи…

— Какие новости?!

— Не кричи, — сказала мама. — Такие новости, что он просит немедленно выкупить машину…

— Ну и что? — с облегчением выдохнул я. — Ну и выкупим. Деньги-то пришли…

— Да… — сказал папа и зачем-то сел на круглый табурет у вешалки. — Но, как говорит Заратустра, есть в жизни множество причин… Дело в том, зачем ему понадобились деньги так срочно…

— Рэкетиры прижали? — боязливо спросил я.

— Не говори глупости! — вскинулась мама. — У Глеба Яковлевича заболела жена. — Неожиданно и очень тяжело. Лечение возможно только в Германии. Деньги нужны немалые…

Я даже разозлился:

— Ну и в чем дело-то? Получит за машину, отдаст на лечение…

— Мудрое суждение, — сказал папа. — Только это не выход. Сумма получается в два раза меньше той, что нужна…

«Ну, а мы-то что можем сделать?» — чуть не сказал я. В самом деле — что? Но я не сказал, потому что вдруг вспомнил:

— Но папа! Ты же говорил, что Садовский давно в разводе!

Родители вдвоем посмотрели на меня, будто на маленького. И молчали с полминуты. Папа выговорил:

— В разводе или нет, а она все равно живой человек. И не совсем чужой для него…

— И кроме того, — услышал я будто со стороны мамин голос, — она ведь мама его сына. Глеб в нем не чает души… Помнишь мальчика Яшу… то есть Ясика, который восьмого марта играл на флейте?

Конечно, это все было не случайно! Это какое-то сплетение энергетических (или антиэнергетических!) полей. Или разных судеб! Или кармы (или как это называется?).

Я даже не удивился. Будто чуял заранее: должно случиться что-то такое.

Еще бы я не помнил мальчика Ясика! В этот миг я будто сам превратился в него. И не просто в него, а в того Ясика, который услышал, будто у него не стало мамы. Что на свете может быть страшнее?

Ясик уронил флейту и стоял, опустив руки…

Если бы не было на свете никакого Ясика, я конечно, все равно сказал бы то, что сказал в тот раз. Это я знаю твердо. Но стоявший перед глазами Ясик сделал решение быстрым и единственным. Все, конечно летело к чертям, но зачем пудрить друг дружке мозги?

— Так в чем дело-то? — спросил я.

— Не понимаю… — сказал папа.

— Прекрасно понимаешь, Не продавай машину, вот и все…

— Да, но…

— Деньги отдай Садовскому, а машину пусть он продаст кому-нибудь еще. Вот и будет нужная сумма…

— Люблю четкость формулировок, — сказал папа. Опустил голову и стал шевелить носками домашних туфель.

— Клим, ты это всерьез? — негромко спросила мама.

— Господи, а что еще можно сделать? — сказал я.

Папа исподлобья взглянул на маму. С какой-то невысказанной фразой. Мама — на него.

— Ну вот… — выдохнул папа. Сел прямо, расправил плечи. Я понял: они с мамой уже обговорили этот вопрос. Им нужно было только мое мнение.

Мама вдруг шагнула ко мне, повернула спиной, прижала к себе. Я макушкой коснулся ее подбородка. Мама кашлянула и проговорила:

— Все-таки у нас неплохой сын. Да, Аркаша?

— Временами… — сказал папа. Тоже кашлянул и отвернулся.

Мне вдруг стало тошно. От стыда. Они что, считают меня благородным, самоотверженным, великодушным? Тьфу… Я же просто боюсь! Боюсь за флейтиста Ясика, за его маму… За свою маму: вдруг и с ней однажды случится что-нибудь такое же страшное?..

Ну, нельзя же уступать страшному, если есть хоть какой-то способ защиты!

Я хотел тут же высказать это, но вдруг почувствовал, что в горле будто деревянная затычка. С занозами. А мама неожиданно сказала:

— Но есть одна опасность…

— Какая? — спросил папа с непонятно веселым любопытством.

— Все знакомые… и незнакомые… объявят нас сумасшедшими. Если узнают…

Я проглотил занозистую затычку:

— Не все… — Потому что подумал: Глеб Яковлевич Садовский не объявит. Ясик не объявит. И мама его тоже… И еще вспомнил почему-то людей из кафе «Арцеуловъ» — плечистых пилотов, очкастых авторов космических идей, водителей с дальних трасс…

И Ринка, не объявит, и Чибис, и все люди из поселка Колёса…

Папа встал.

— Позвоню Глебу. А то ведь бывает… теряя минуту, теряешь судьбу…

— Так говорит Заратустра, — ляпнул я.

Папа нагнулся, сдернул туфлю, делая вид, что хочет запустеть ею в меня. Я хохотнул и присел. Папа уронил туфлю, сгорбился и ушел из комнаты.

Мы с мамой молчали. А Лерка вдруг капризно спросила:

— Мы, что ли, значит, никуда не поедем, да? — Она, конечно же, крутилась рядом.

— Ну, почему же, — осторожно утешила мама. — Придумаем что-нибудь. Можно поехать на поезде, только чуть позже, во второй половине августа… Наскребем на билеты.

— А на машине, значит, нельзя?

Мама хотела погладить ее по голове.

— Лера, но ты же слышала, что случилось… У дяди Глеба такая беда…

— Ну, не у нас же, — заявила рассудительная сестрица.

Я почувствовал, что взорвусь, как петарда.

— Валерия, — очень сдержанно сказал я. — Да, не у нас… Вот представь, купили мы машину. Съездили в Крым, катаемся на ней по городу. Иногда берем покататься Глеба Яковлевича. Вместе с сыном. Едем по зеленым окраинам… Справа — цветущие луга, слева — благоустроенное Парамоновское кладбище…

— Клим… — предупредила мама.

— Мама, подожди… Глеб Яковлевич Садовский просит папу: «Останови ненадолго, мы с Ясиком навестим могилку его мамы…» И они идут, а мы ждем в машине. В той самой, которая могла бы спасти маму Ясика, но мы не захотели…

Я думал, она дрогнет. Может, заморгает или хотя бы шмыгнет носом. Но Лерка сказала прежним тоном:

— Ну и что?

Я потер уши (они почему-то захолодели). Я попросил:

— Мама, ты иди, пожалуйста, в комнату… Ну, пожалуйста. На минутку…

И… мама послушалась.

Я в правую руку взял оброненную папой туфлю. Левой рукой развернул Валерию, ухватил ее за куцый подол адидасовского платьица и вляпал подошвой по малиновым колготкам!

Лучше бы я вляпал по фугасу!

Лерка взорвалась яростным ревом! Ее сроду пальчиком не трогали, а тут… Она рванулась из комнаты, вылетела из квартиры, вернулась, сунула ноги в сандалетки и, хлопая подошвами, умчалась вниз по лестнице.

Я сразу обмяк. Ушел к себе, сел на тахту, привалился к спинке — будто театральная кукла, у которой обрезали нитки.

Мама и папа возникли в комнате.

— Что ты с ней сделал?! — отчаянно сказала мама.

— Треснул ниже поясницы.

— Всего-то… — хмыкнул папа. Но мама по нему и по мне прошлась гневными глазами:

— Она такая впечатлительная девочка!

— И стервозная, — уточнил я. Потому что слегка пришел в себя.

— Вы оба изверги, — сообщила мама. — Где теперь ее искать? Надо позвонить ей вслед…

Но Леркин мобильник валялся на подоконнике.

— Нигде не надо искать, — решил папа. — Побегает и придет. Первый раз, что ли? Постоянно шастает со своими дружками.

В самом деле, сестрица не раз гуляла допоздна с приятелями — близняшками Катей и Наташкой и со стриженным смирным Борькой. Скорее всего, и сейчас пошла к ним: искать утешения и прятаться от нас. Назло…

Так мы сначала и решили. И делали вид, что ничего не случилось. Было около семи вечера, на улице еще яркий солнечный свет. Чего тут беспокоиться? Я сидел в своей комнате и притворялся, что читаю Мичио Накамуру (Ринка отдала мне эту книгу насовсем). И каждым нервом прислушивался: не возвращается ли сестренка?

Злости не осталось ни капельки. Наоборот… Ну, какая же я сволочь! Поднял руку на такую кроху!.. Ну, правда, не совсем кроха, девятый год уже, вроде Вермишат, но ведь на них-то я даже не сердился никогда, хотя случалось, что они тоже вредничали. А на собственную сестру… Больше не замахнусь ни разу! Даже голос никогда не повышу! Лишь бы вернулась скорее… Великий ВИП, сделай так, чтобы ничего с ней не случилось!

Мама заглянула ко мне.

— Что-то долго она гуляет, ужинать пора… Может быть, есть смысл пойти поискать?

Я с облегчением выскочил на улицу. Ходить, искать — это лучше, чем томиться в неподвижности. Когда ищешь, есть надежда, что вот сейчас, в этом закоулке, за этим углом…

Не было Лерки ни за углами, ни в закоулках, ни в ближних дворах. Борька и близняшки мотались в скверике на качелях. Они сказали, что сегодня после середины дня Лерку не видели…

Господи Боже мой, куда ее унесло? А если решила уйти насовсем, куда глаза глядят?.. Знать бы, в какую сторону…

Я обошел соседние кварталы — и старые, деревянные, и с новыми домами. Заглянул даже под мост на Камышинской — там иногда местные малыши ловили в Туренке головастиков. Но сейчас никто не ловил, никого не было. Только беспризорный пятнистый кот вышел из камышей, глянул на меня с укором…

Запиликал в нагрудном кармане мобильник. Я выхватил его с отчаянным ожиданием: сейчас мама скажет, что Лерка вернулась! Но мама спрашивала (нарочно спокойным голосом): какие у меня результаты? Я таким же голосом ответил, что пока никаких, но думаю, что скоро найду. И нажал кнопку отбоя, потому что понял: вот-вот разревусь.

Мелькнула мысль: пойти к Вермишатам, попросить их включиться в поиски. Они лучше меня знают здешние укромные места. И вообще, если не один, не так тошно. И я поспешил к спуску в Городищенский лог.

И увидел, что Соня и Саньчик топают мне навстречу.

Саньчик сразу спросил:

— Клим, что делать, если нашлась еще одна собака?

— Какая собака? — сказал я машинально.

Соня деловито объяснила:

— Мы не видели, какая. Только слышали. Она скулит в сарае так жалобно. Похоже, что щенок…

— Мы посвистели, она помолчала, а потом опять… — добавил Саньчик.

Не хватало мне еще забот со щенками!

— У нас Лерка пропала. Ушла и не возвращается. Вы ее не видели?

— Не-а… Давно пропала? — спросил Саньчик.

— Часа два назад.

— Всего-то? Погуляет и придет, — сказала Соня.

— Каникулы ведь, — добавил Саньчик.

Вермишата вовсе не были бесчувственными. Просто они не видели причины для тревоги. А вот скулящий щенок…

— Может, он голодный… — прошептала Соня.

— Ну, так вытащите из сарая и покормите! В чем вопрос?

Соня и Саньчик наперебой объяснили, что вопрос в замке. Сарайчик стоит на дворе их соседа, дяди Кирилла. Сосед хранит в нем дрова. Стаскивает туда всякий деревянный мусор, который находит в логу на свалках. Сегодня он отыскал несколько сосновых поленьев с толстой корой. Саньчик увидел их и спросил: не даст ли дядя Кирилл ему один такой кусок? Из коры так хорошо вырезаются паровозики. Но сосед в ту минуту был с похмелья и потому смотрел на жизнь сумрачно. Он показал Саньчику увесистую дулю. И в подтверждение своей неуступчивости навесил на дверь сарая во-от такой замок. «Вроде того, на будке…»

— Ну а я-то что сделаю?

— У тебя же есть ключик… — напомнила Соня.

— Он у Чибиса.

— Можно же попросить у него, — сказал Саньчик.

Все было можно! Если бы не отчаянный страх за Лерку. И я сказал:

— Мало тебе истории с ножом? Попадешь теперь в милицию за кражу со взломом… Все попадем.

— Да дядька Кирилл уже спит! — запританцовывал Саньчик. — Выпил четвертинку и слег! Ничего не увидит…

Мне в общем-то было все равно, куда идти. Лерку можно искать в любом месте (и одинаково бесполезно).

— Как он там оказался, этот ваш щенок?

— Мы не знаем…

— Мы подошли, а он скулит. Пойдем, сам услышишь, как жалобно…

Мне впору было самому заскулить. Но я пошел. Потому что… ну, мало того, что обидел Лерку, не хватало еще обидеть Вермишат. Да и замок надо было посмотреть, прежде, чем тормошить Чибиса.

Мы прошли между неполотых грядок. Знакомый Тушкан у забора помахал нам хвостом, дружелюбно так. Но без дружелюбия цапнул меня за ногу татарник (с-скотина…) Дверь была кривая и щелястая. А замок — и правда близнец того, что мы отперли на будке. И не понадобился никакой ключ. Я качнул замок, и костыль с кольцом охотно вылез из гнилого дерева. Я потянул дверь. Навстречу запахло деревянной трухой. Было сумрачно и тихо.

Было совершенно тихо. Только кто-то еле слышно вздохнул в дальнем углу. И это едва различимое дыхание я узнал моментально.

Я собрал в себе остатки прежней твердости. Сказал стальным голосом:

— Валерия, ступай сюда.

Что-то застучало, обрушилось, и Валерия пошла к двери. Ее лицо и платье быстро пересекали падавшие из щелей вечерние лучи. А потом она возникла на пороге во всей красе. С мусором в волосах и с дырами на колготках.

— Красавица, — сказал я. — Прямо хоть на витрину «Детского мира»…

Она постояла против меня, шагнула и тихонько ткнулась лицом в мою рубашку.

Я задержал дыхание. Господи, до чего хорошо жить на свете… И спросил сурово:

— Чего тебя сюда понесло? В эту халупу?

Она прошептала в рубашку:

— Мы здесь часто прячемся, когда играем в пряталки…

— Пошли домой, ужин стынет…

— Пошли… — она взяла меня за руку сырыми пальцами.

— Лера, это, значит, ты скулила за дверью? — деловым тоном спросила Соня.

— Я ни чуточки не скулила. Я пела… — полушепотом возмутилась сестра.

Саньчик виновато объяснил:

— Мы не догадались. Слов было не разобрать.

— Потому что я без слов. Просто один мотив…

— Она часто поет, когда одна, — объяснил я. — Мычит какую-нибудь музыку…

— И не мычала я вовсе, а вот так… — Лерка гордо вскинула лицо (вот характер!) и не то простонала, не то провыла несколько нот.

— А что это за песня? — дотошно спросила Соня. Она как бы загораживала Лерку от нас, от мальчишек, и помогала избавиться от виноватости.

— Я не знаю. Где-то слышала…

Она не знала, а я знал! Леркины скомканные нотки сложились в мелодию флейтиста:

…Радуги свет,

Лета букет…

В этом была непонятная, но, конечно же, добрая примета!

Я выхватил телефон.

— Мама, все в порядке! Мы идем!

Когда пришли, мама только вздохнула:

— Нагулялась, чудо природы? Где ты так изодрала колготки? Иди, умывайся.

После ужина я понял, что отчаянно хочу спать, и свалился на тахту, не раздеваясь. Это называлось: «Мама я полежу немножко вот так, а потом улягусь по правилам…» Иногда «по правилам» наступало под утро…

Я не успел уснуть. Тихонько отъехала дверь и на пороге возникла Лерка. В отражении закатного солнца, которое бросало лучи от застекленной полки на потолок. В длинной ночной рубашке, с расчесанными волосами.

Тоже мне вечерняя фея…

— Чего тебе?

Лерка на цыпочках подошла к тахте и улеглась рядом со мной. Облапила меня за шею. Так бывало раньше, когда я звал ее (не часто, правда), чтобы почитать перед сном сказку. Сейчас она уткнулась носом в мое плечо и тепло подышала в него. От ее волос пахло сосновой корой.

— До чего бестолковая, — сказал я. — Умчалась куда-то… Я тебя хлопнул шутя, а ты…

— Ага, шутя… До сих пор чешется…

— Не ври давай… А зачем ты полезла в тот сарай?

Конечно, она сама не знала — зачем? От обиды, вот и все… Она опять подышала мне в плечо. Я погладил ее по волосам.

— И долго ты собиралась там сидеть?

— Пока не снимут замок… Я ведь не знала, что дядька запрет за мной дверь…

— Решила, что он это тебя запер?

— Ничего я не решила, сидела, вот и все…

— А если бы пришлось всю ночь?

— Ну и что? — у нее проросли прежние колючки.

— Померла бы от страха.

— И нисколечко не померла бы. Там не страшно, потому что мальчик…

— Какой мальчик? Где?

— Там… Смотришь на него, и с ним хорошо.

— Значит, он остался в сарае? Мы его заперли?

— До чего ты непонятливый, — вздохнула она. — Он и был там запертый. Он же не настоящий мальчик, а портрет. Из дерева. На него солнце падало из дыры. А он улыбался…

Каких сил мне стоило не рвануться с тахты в тот же миг!

Я проводил Лерку до ее постели.

— Мама, я сбегаю к Чибису. По срочному делу…

— Что за дела на ночь?!

— Вновь открывшиеся обстоятельства… — я запихивал в карман на шортах фонарик.

Мама сказала, что уж сегодня-то все эти обстоятельства точно отправят ее в палату реанимации.

— Аркадий, обуздай его!

— Клим, в самом деле…

— Мама-папа, я скоро!..

Улыбка

Я не стал сразу звонить Чибису. Решил разведать сначала: где там этот портрет? (А был ли мальчик?) На ходу обругал себя: вот балда, забыл расспросить Лерку как следует: где именно этот мальчик, в каком углу? Но теперь было поздно возвращаться — я опять, шипя от укусов, пробирался между грядок. Звякнул цепью и снова помахал хвостом Тушкан. Будто подтверждал, что хозяин дрыхнет и бояться нечего. Вот и дверь. Я снова дернул замок, потянул на себя скрипучие доски.

В сарае было темнее, чем раньше. Солнце уже не лезло в щели, оно спряталось за крыши и заборы Городища. Я включил фонарик. Повел широким лучом по углам. Рухлядь всякая, дрова, ящики… Где тут сидела Лерка? (Сидела и «пела»…) Наверно, вон там, на щелястой бочке, под пробитой в стене отдушиной. Скорее всего, именно в эту дыру падали вечерние лучи и высвечивали маску… Я пробрался к бочке. Сел на нее. Уперся светом фонарика в стену напротив… Охнул, испугался немного и радостно обмер.

Мальчишечье лицо выступило из сумрака. Темное, будто загорелое. Со знакомой улыбкой.

Я не сразу схватился за маску. Посидел, привыкая к счастью находки. Потом подошел. Дерево было шероховатое, с мелкими щелками, но улыбка — живая. Та самая…

И у меня внутри была улыбка. Ответная.

— Агейка, привет…

Маска не была прибита или подвешена. Просто застряла среди всякого барахла — между сваленными у стены поленьями, палками, кривым фанерным ящиком, прислоненной к дровам доской, дырявым чемоданом. На уровне моего лица. Видимо, ее бросили сюда, не рассмотрев. Я нагнулся, уперся в доску локтем. Доска шевельнулась, локоть сорвался, фонарик выскользнул из пальцев. Упал, стукнулся и погас.

Вот нечистая сила! Ищи теперь!

Я вытащил мобильник, включил дисплей. И, прежде чем окунуться в поиски, снова высветил Агейкин портрет. Свет был жиденький, не то, что у фонарика, но улыбка была прежняя. Агейкино лицо словно светилось само по себе… Вдруг мобильник шевельнулся в ладони и заиграл. В первый миг я подумал — это мама: «Куда ты пропал?» Но ведь это был не привычный дребезжащий вызов! Это…

Ветер запутался в мокрой листве,

Капли дождя загорелись в траве.

Солнечный свет…

Мобильник проиграл куплет дважды и притих.

Я не очень удивился такому подарку. Много уже было удивительного и без того. Я сказал:

— Спасибо, Агейка…

Нагнулся, нащупал у ног фонарик. Он не захотел включаться. «Ну и фиг с тобой». При свете экранчика я расстегнул рубашку, осторожно взял маску (совсем не тяжелую) и спрятал за пазуху. Обратной стороной к груди. Маска прильнула к телу — будто примагнитилась. Можно было даже не придерживать. Выбрался из сарая, с огорода, из лога. И бегом пустился на улицу Тургенева, в скверик. Позвонил:

— Чибис, выйди. Я на скамейке…

— Тетя Ага подымет крик…

— Чибис, очень важно!

Чибис не любил задавать лишние вопросы. Примчался через две минуты. Встал рядом, часто дыша. На улице было еще светло — лето ведь! К тому же рядом горел на столбе фонарь. Я откинулся к спинке скамьи, достал маску, повернул к Чибису:

— Вот…

Чибис ничего не сказал. Сел на корточки, взял маску в две руки, всмотрелся в нее, как смотрятся в зеркало. И лишь тогда выговорил слова — те же, что я:

— Агейка, привет…

В его нагрудном кармане проснулась переливчатая музыка.

— Ну, вот… — процедил Чибис. — Тетушка…

— Чибис, это не тетушка. Это Агейка…

— Ой, правда…

Мы сели рядом. Чибис положил маску себе на колени, лицом вверх. Агейка улыбался. Нам и всему миру…

— Возьми его пока к себе, — сказал я. — Потом решим, как быть дальше. Спросим у Яна…

— А почему… я — себе?

— Ну, это же твоя находка…

Он даже привстал (маска, однако, не упала):

— С какой стати моя?!

— А чья же? Твоя была идея — найти! Ты метался, искал всюду, тормошил других. Без тебя ничего не случилось бы…

— Не мели ерунду! — Он, кажется, хотел переложить маску на колени мне, но замешкался. — Смотри-ка… она будто прилипает. Как утюги к Железкину.

— Я заметил. Ко мне тоже… Наверно, какой-то особый магнетизм…

Чибис «отклеил» маску от колен, положил между нами на дощатое сиденье. Я попробовал приподнять ее и оторвал от доски лишь с изрядным усилием. Положил опять.

— Вот это да… Дерево — к дереву.

— Опять хитрости гравитации — сказал Чибис. — Я уже слегка устал от всякой фантастики.

— Терпи, кнабс-лейтенант Чибисов…

Чибис промолчал. Тогда я заметил:

— Можно будет не заботиться, как подвешивать. Хлопнул к любой деревянной стенке — и готово…

— Вот и хлопни у себя дома. У тебя там шкаф деревянный, широкий…

— Чибис, это твоя находка!

— Да перестань! Это же ты ее нашел!

— И не я вовсе, а Лерка…

Чибис растерялся:

— Как это?

Он только тут понял, что даже не спросил: где нашлась маска?

— Лерка распсиховалась, убежала куда глаза глядят. И два часа пряталась в сарае, недалеко от дома Вермишат… А потом говорит: «Там мальчик…» Ну, я пошел, посветил…

— Как он там оказался?

— Я думаю, знаешь что? Хозяин сарая, дядька Кирилл, собирает дрова на свалках, вот он и подобрал Аггейку. Сейчас ломают здание старого драмтеатра, вывозят мусор, скидывают в лог. Даже в газете писали, что это безобразие. Наверно, маска с давних пор валялась у них в какой-нибудь кладовке с этим… с реквизитом. Ее сгребли, не глядя, и — с обрыва…

— Может быть, и так, — задумчиво согласился Чибис. Поднатужился, снова взял маску и положил к себе на колени. И вдруг спросил:

— А почему Лерка-то убежала?

— Ну… я ей вляпал тапкой по корме, вот она и…

— А за что вляпал?

— Вредная стала до невозможности…

Говорить про машину и деньги я не хотел. Лишним людям знать про такое ни к чему. То есть Чибис не лишний, конечно, однако зачем ему это…

Чибис, глядя в сторону, проговорил:

— Клим, это свинство. Она же твоя сестра…

— Да мы уже помирились!

— Все равно ты балда.

— Ага, — с облегчением сказал я. А Чибис погладил деревянные Агейкины локоны и раздумчиво добавил:

— Хотя… похоже, в этом какая-то закономерность…

— В том, что я балда?

— Это само собой… Но, если бы ей не попало, она бы не убежала. И не забралась бы в сарай. И мы не нашли бы Агейку…

Наконец-то он сказал не «ты», а «мы»! И чтобы закрепить его в этом понимании, я радостно воскликнул:

— Да!

Но потом все же решил уточнить:

— А какая тут закономерность?

— Ян рассказывал недавно историю… Ты где-то задержался, а мы пошли прибираться в кладовке с блоками от всякой электроники… Ян, Шарнирчик и я… А в двери заело замок. Шарнирчик и говорит: «Надо Климу позвонить, чтобы принес ключик». А ключик-то у меня. Я достал его, дверь мы открыли, а потом я верчу его в руках, и вдруг стукнуло в голову: «Отчего у него такая странная форма? Неровный какой-то, колючка эта на конце…» Спросил Шарнирчика: «Как ты думаешь, почему он такой?» А тому не до ключика, возится с какими-то платами. Зато Ян оглянулся на меня и говорит:

«Сейчас таких ключиков на свете с полдесятка. Размножаются непонятным путем. А раньше был один. У него интересное происхождение…»

Я говорю: «Какое?»

Вот он и рассказал… Это он от Лики Сазоновой слышал, которая нарисовала Агейку… Будто несколько лет назад знаменитый профессор Евграфов огрел ракеткой своего внука, который приехал к нему из Москвы. Внук разозлился, выскочил из дома, решил не возвращаться. А на улице встретил своего врага. Из «крутых»… Тот уволок профессорского внука к себе на сеновал, в заложники, стал думать, что с ним делать. А потом они разговорились, слово за слово, и оказалось, что этот «крутой» никакой не злодей. И что у него пра-прадедушка был резчиком по дереву, украшал дома. И похоже, что именно он вырезал Агейкин портрет…

— Елки-палки! И ты ничего мне про это не сказал!

— Клим, я думал, ты знаешь! Думал, что Шарнирчик сразу выложил тебе эту историю! У него же язык… как на шарнирах.

— Ну, а при чем здесь ключ?

— Этот профессорский внук и этот парень подружились. И другие ребята… Получилась хорошая компания. Стали раскручивать — что к чему. Оказалось, что пра-прадедушка, который резчик, родом с острова Гваделупа…

— С ума сойти!

— Да… И вот они смастерили из серебряной монеты — тоже гваделупской — ключ-талисман. Чтобы открывать тайны прошлого… И всякие хитрые замки. И заводить старинные механизмы… Стальной волосок на конце — как раз для этого…

— Для чего «для этого»?

— Ян сказал, что в каждом замке и механизме есть тайная пружинка. Ну, как бы душа этого устройства. Надо зацепить ее волоском, и она срабатывает. Потому и открываются замки… Видишь, все началось, как у тебя с Леркой…

— Ты мне зубы не заговаривай! Почему ты мне про это не рассказал?

— Ну, я же правда думал, что ты знаешь… Клим, не обижайся…

— Буду, — сказал я. — Буду обижаться всю ночь, до самого утра…

— Лучше вделай мне своей кроссовкой. Как Лерке…

— Какой хитрый! Ты сразу побежишь куда-нибудь и сделаешь еще одно открытие…

Опять заиграла музыка.

На этот раз звонила мама. Она хотела знать, где я болтаюсь в ночное время. Хотя какое «ночное», когда верхушки тополей еще золотятся от заката.

— Мама, мы тут, недалеко! С Чибисом! Обсуждаем важный вопрос!

Мама велела закончить обсуждение и немедленно идти домой, где я получу очередной подзатыльник.

— А кроме того, я позвоню Агнессе Константиновне, чтобы она сделала тоже самое с ненаглядным Максимом!

— Мам, она не сделает! Она противница таких методов! Давай лучше мы сами друг дружке отвесим по затрещине! И крепче будет, и вам забот меньше!

Мама сказала, что я невыносимый болтун и что через две минуты должен быть дома.

— А то я пошлю за тобой папу!

Через две минуты, конечно, не получилось. Мы поболтали еще минут десять. Потом я заставил Чибиса взять маску с собой, проводил его до подъезда и лишь тогда помчался к себе. Проскользнул мимо мамы — и в постель.

— Ты куда с немытыми ногами!

Я демонстративно захрапел. Мама что-то опять сказала про реанимацию…

Несмотря на храп, я заснул не сразу. Агейкина улыбка висела у меня перед глазами. И все было хорошо. Лишь одно слегка царапало меня — то, что я оказался таким бестолковым. Надо было не хватать маску сразу, а привести в сарайчик Чибиса, тогда получилось бы, что мы отыскали Агейкин портрет вдвоем. А теперь, конечно, Чибису досадно… Хотя какая разница, кто нашел! Главное, что Агейкина улыбка снова родилась на белый свет! Лёнчик Арцеулов и его друзья были бы счастливы не меньше нас…

Спор

Рано утром Чибис прибежал ко мне. С маской в синем пакете с надписью «Газпром». И мы — бегом в кафе «Арцеуловъ». Там как раз оказались Вермишата — кормили завтраком Бумселя. Они обрадовались Агейкиному портрету, поулыбались ему. Но видно было, что у Саньчика и Сони радость не такая, как у нас — более обыкновенная. Ведь история с маской, с туренскими мальчишками прежних времен, с энергетическим полем улыбок не касалось их так сильно, как Чибиса и меня. Они потрепали Бумселя по ушам и помчались в свой лагерь. Там у Вермишат были важные дела. Вместе с другими ребятами и вожатой Надей они готовили цирковое представление. Саньчик надеялся, что его возьмут на роль клоуна (хотя, по-моему, никаких таких способностей у него не было).

А мы дождались, когда появится Ян, и показали маску.

Ян обрадовался по-настоящему. Ну, совсем по-мальчишечьи. Словно был он такой же, как мы. Расцвел.

Он отвел нас в свой кабинет-конторку, усадил на липкий клеенчатый диван и заставил подробно рассказать, как нашли Агейку. Вытащил из ящика стола тяжелый аппарат и отснял маску со всех сторон.

— Будут стереоснимки. А по ним специальная машина сформирует пластиковые копии. Есть такие технологии… Правда, это будут всего лишь копии, но очень точные… А теперь пошли…

— Куда?

— Ну, должен же Леонид Васильич порадоваться находке!

Ян повел нас наверх, в комнату Арцеулова. И едва мы вошли, как часы с журавлями включили свою музыку! Они словно выговаривали слова (хотя на самом деле слова складывались у меня в голове):

Тронет пружинку стальной волосок,

Снова проснется старинный вальсок…

Улыбка звенит,

Эхо — в зенит…

Нескладные, конечно, слова, но ведь не я их сочинял, они сами!..

Часы играли не переставая. Мы поворачивали маску к фотоснимкам на стене (пусть маленький Лёнчик и взрослый Арцеулов познакомяися с Агейкой!). Показывали Агейке комнату: книги, глобус, чертежи, старое кресло — а часы звенели, звенели…

— Пора уносить Агейку отсюда, — решил Ян. — Иначе они не замолчат.

— А мы думали, что Агейка всегда будет здесь… — огорчился я.

— Видимо, здесь хватает рисунков. А маска… она излучает слишком сильное поле, здесь ей тесно. Возникает перегрузка…

Я впервые слегка подосадовал на Агейку: подумаешь какой! Тесно ему… Но тот не ответил на мою досаду: улыбался и улыбался.

— Давайте, повесим его в главном зале, — сказал я. — Там пространство. Пусть висит напротив «Эвклида» и улыбается всем…

— Идея на первый взгляд неплохая… — отозвался Ян.

— А на второй? — слегка обиделся я.

— Там бывают хорошие люди, да… но все-таки питейное заведение. А мальчишке нужна ребячья компания…

— К тому же, там кирпичные стены, — насупленно заметил Чибис. — А маска примагничивается только к людям или к дереву… Лучше всего к дереву…

До меня наконец-то дошло. Я посмотрел на Чибиса. Он отвел глаза, но тут же взглянул прямо. И я сказал:

— Солнышко, да?

— Конечно! Там и компания, и простор. И Агейка… будет, как общий друг…

— Люди, о чем разговор? — спросил Ян.

Конечно, Ян знал про дела в Колёсах, про Пуппельхаус и будущий театральный праздник. Идея Чибиса пришлась ему очень даже по душе. В самом деле, это же здорово, если Агейка будет улыбаться всем людям с высоты — с башни, из-под часов, из середины деревянного солнышка! Уж к этому-то солнышку, к надраенному наждаком дереву, он примагнитится накрепко!

Лишь об одном я пожалел: что такая мысль пришла в голову не мне. Но в конце концов какая разница!..

Ян спросил:

— Чибис, а не жаль будет? Искали, искали, а потом…

— Но это же для всех! Значит, и для нас!.. А у Ринки в Пуппельхаусе сразу все пойдет на лад. И беспорядок уляжется, и куклы перестанут капризничать… И шлюпка починится…

— Беспорядок пусть останется. Без него нельзя, — сказал я.

— Ну да! Останется творческий беспорядок! А кавардак исчезнет…

Мы вернулись в конторку Яна и продолжали обсуждать наши планы. Агейка улыбался нам — мы прикрепили его портрет к двери, временно.

— Можно приурочить его новоселье на Пуппельхаусе ко дню рожденья, — сказал Ян.

— К чьему? — удивились я и Чибис.

— К его, к Агейкиному… Помните, я рассказывал, что ребята несколько лет назад нашли его чугунную плиту? На ней написано было, что Аггей Полынов восьми лет от роду умер восемнадцатого июня пятьдесят четвертого года, в позапрошлом веке. А когда родился — не сказано. Однако Лика Сазонова с помощью художника Суконцева проникла в музейный архив, где сохранились книги с метриками. Там нашлась запись. Младенец Аггей, сын сторожа Михаило-Архангельской церкви, появился на свет девятнадцатого июля, а крещен был через неделю, двадцать шестого… девятнадцатого июля по старому стилю — это первого августа по новому. Российский календарь отставал от европейского в ту пору на двенадцать дней… Кстати, было Агейке, значит, уже не восемь, а почти что девять лет…

Мы посмотрели на Агейкину улыбку. Кажется, Агейка был счастлив, что ему всегда девять лет. Может быть, он и таил в себе печаль, но не показывал ее. Главная цель Агейки была теперь — всегда радовать людей. «Энергия добра, — вспомнил я. — Добра с добротой…» А я, дубина такая, чуть не рассердился на него недавно!

Мы рассказали Ринке и всем ребятам про Агейку сразу, когда снова появились в Колёсах. И конечно же, народ возликовал! Все решили, что это будет для Пуппельхауса добрый знак, добрая примета, «добрый дух и вдохновитель» (по словам сочинителя сценариев Серого).

Всем хотелось поскорее взглянуть на Агейку, но мы с Чибисом решили, что доставим его в Колёса первого августа. Пусть это будет как праздник.

Серый сказал:

— Надо укрепить его на солнце ровно в полдень!

Все стали спрашивать: почему?

— Непонятно разве? Мы же не знаем, в какой час родился этот пацан. А полдень — это макушка дня. Если же позднее — время пойдет под уклон, может получиться, что печальная примета…

Мы с Чибисом глянули друг на друга. Похоже, что Серый был в чем-то прав.

— Мы успеем до полудня, — сказал Чибис. И вдруг встревожился: — Клим, а ты не уедешь до первого числа? Вы же собирались…

Я сказал, что не уеду. Потому что сорвалась покупка машины, всякие там сложности с документами. Если и поедем куда-нибудь, то во второй половине августа… Чибис посмотрел как-то странно. Непонятно: доволен он или, наоборот, чем-то огорчен…

Дома я и Чибис, конечно же, похвастались Агейкиным портретом. Чибис — перед тетушкой, я — перед родителями и Леркой:

— Вот с каким мальчиком ты сидела в сарае.

— Хороший мальчик, — сказала Лерка. — Не то, что некоторые…

— Сейчас кто-то опять получит тапкой…

— Бе-е…

Ян предложил спрятать до августа маску в укромном месте.

— Это же произведение искусства. Если с ним что-то случится, не утешат нас никакие копии.

— Что с ним может случиться? — сказал я.

— Клим, наивная душа! Мало ли что?.. Такие вещи притягивают к себе не только добрых людей, но и тех, у кого жадные лапы…

Он повел нас в один из коридоров, там, недалеко от компьютерной, отворил незаметную дверцу кладовки. В кладовке было квадратное оконце, высоко под потолком. Оно смотрело на юг, и солнце светило в него очень ярко. Это хорошо, Агейка не загрустит из-за темноты. Напротив оконца были прибиты несколько пустых полок, на одну мы и поставили маску.

— Не скучай, мы будем тебя навещать.

Когда вышли и прикрыли дверь, я спохватился:

— А замка нет? Ян, ты же сам говорил: вдруг кто-нибудь…

— Есть внутренний замок…

— А ключ?

— А ваш ключик… — сказал Ян.

Чибис полез в карман у пояса…

Все летние дни Чибис ходил в костюмчике, который в мае заставила его надеть тетушка. Только иногда вместо рубашки натягивал футболку. И заменил на штанах пояс. Надевал не прежний узкий ремешок, а другой, пошире. Этот ремень прихватывал сверху клапан кармана. В кармане Чибис носил два предмета: завернутый в обрывок замши ключик и рогатку-индикатор.

Ключику вообще-то полагалось быть у меня. Ведь это я отвоевал его у компьютерного кота Арамиса! Но Чибису нравилось носить волшебную вещицу при себе, я и не спорил.

А рогатку Чибис поломал и выбросил! Через пару дней после того, как нашлась маска. Он сказал об этом небрежно, будто о мелочи. Однажды мы вошли в зал с «Эвклидом», и я увидел «мишень»:

— Смотри, опять шпионская муха! Сбей!

А он:

— Я выбросил стрелялку…

— Почему?!

— А зачем она, если Агейка нашелся?

— Ну… а мухи-то?

— Мух сбивать научился Шарнирчик. Лазерным лучом из пальца…

— Все равно. Зря ты ее… — пожалел я рогатку.

— Тебе-то какое дело? — огрызнулся Чибис. Как-то не по-доброму. Потом добавил примирительно: — Клим, она мне надоела. Все время шебуршала и вертелась в кармане, как пойманная саранча …

Я только плечами шевельнул: тебе, мол, виднее.

…Сейчас Чибис умело запер кладовку, положил ключик на ладонь:

— Возьмешь себе?

Я подумал: если скажу «давай», он опять обидится (какой-то взвинченный стал в последнее время).

— Пусть будет у тебя. Карман подходящий…

Мы с Чибисом заранее договорились, что первого августа придем в кафе к половине девятого, встретим Саньчика и Соню, покормим с ними Бумселя, проводим Вермишат до лагеря и двинемся на станцию Пристань. Мотовоз до Колёс отходит в десять. Мы окажемся в поселке через полчаса. Будет еще время, чтобы не спеша добраться до деревянного солнышка на башне и укрепить там Агейкин портрет. Ринкин папа — мэр Валентин Валентиныч — обещал договориться с ново-калошинскими монахами, чтобы те дали машину с лестницей. Нам, конечно, забираться к макушке башне не разрешат, сделает это пожарник дядя Игорь. Кстати, он сказал, что, если не будет лестницы, заберется по скобам, ему не привыкать. А мне и Чибису придется стоять внизу, в гуще «пуппельхаусного народа» и аплодировать. Немного обидно. Да ладно! Главное, что Агейкина улыбка засияет высоко над землей.

Мне казалось, что, когда это случится, на свете многое изменится к лучшему. И галактики в скоплении М-91 затормозят разбег, и астероид Юта-Б не станет приближаться к планете, и всеобщее потепление не станет раскочегариваться с прежней силой, и всякие пожарные и санитарные инспекторы больше не буду гнобить кафе «Арцеуловъ», и не случится еще много всяких бед, о которых мы с Чибисом вовсе и не догадываемся… И была еще одна надежда, но я боялся о ней даже думать. Я не знал, зависит ли она от Улыбки…

Зато про другое знал я точно! Под Агейкиной улыбкой Пуппельхаус превратится в самое веселое место на свете, там будет самая дружная и веселая жизнь и это добавит Ринке много радости. И она, может быть, от такой радости однажды снова клюнет меня губами в мочку уха… (Ненормальный, да? Другие парни в моем возрасте мечтают уже не об этом, а… тьфу! После таких мыслей я даже боялся взглянуть на Ринку — вдруг она их прочитает?..)

Когда мы отпирали кладовку, чтобы навестить Агейку, оба наших мобильника начинали тихонько вызванивать знакомый вальс. А ключик заметно теплел в наших пальцах.

— Ничего удивительного, — спокойно сказал про это Чибис. — ВИП в такие моменты нагнетает напряжение.

Мне почему-то не понравилось спокойствие (даже равнодушие какое-то) Чибиса. И я решил снова поговорить о ключике с Яном.

С этого разговора и начался наш с Чибисом разлад…

Шарнирчик сбил метким лучом очередную муху в большом зале и понес ее Яну в конторку — похвастаться. А мы пошли просто так, за компанию. Ян сидел, зарывшись по макушку во всякие счета и накладные. Однако оторвался от дел, Шарнирчика похвалил, а меня и Чибиса спросил:

— Какие новые открытия совершили, господа кнабс-лейтенанты?

Я сказал:

— Тут бы со старыми разобраться… Например, с этим ключиком. Ян, какая все-таки у него природа? С точки зрения науки? Как он оказался в Футуруме у Арамиса, а потом у нас? Он что, умеет прокалывать пространства?

— Задал бы этот вопрос Арамису… — буркнул Ян, сопя над бумагами. Ему было явно не до нас, но меня подзуживало дурацкое упрямство (бывает иногда такое).

— Арамис же больше не вылезает из Футурума… А ты что, знаешь меньше, чем он?

Чибис молчал рядом со мной. Мне казалось, что осуждающе. Ян сказал:

— Конечно, меньше. Спроси меня о чем-нибудь попроще…

— О чем?

— Клим… — сердито шепнул Чибис. А Ян сдержанно ответил:

— Например, о диалектике квантовых уравнений Корнеева и Штейна, связанных с аномалиями темпорального поля второго уровня…

Я куснул губу и хотел спросить об этой диалектике, но у Яна затарахтел на столе красный телефон. Ян опять оторвался от бумаг, слушал полминуты, потом оглянулся на нас:

— Братцы, вы извините…

Мы вышли из конторки и зашагали по коридору. Жужжали под потолком желтые лампочки. Мы с Чибисом шли рядом, а Шарнирчик в двух шагах позади. Чибис мне сказал:

— Чего ты пристал к Яну? У него куча дел, а ты лезешь со всякой неразберихой…

— Потому что хочу, чтобы сделалась «разбериха»…

Шарнирчик сказал у нас за спиной:

— Ян тут не поможет. Природа этих ключиков пока не поддается расшифровке. Для этого надо проникать в пространство уровня эм-зет, а такое пока не удавалось никому…

Мне спросить бы: что за «эм-зет»? Но почудилось, что Шарнирчик хихикнул. И я бросил через плечо:

— А тебя не спрашивают…

— А я просто так сказал, без «спрашиванья». Жалко, что ли?

— Конечно, жалко! Таскаешься за нами, лезешь не в свои дела! Да шпионишь еще!

— Когда это я шпионил? — Шарнирчик возмутился так, что в нем, кажется, зазвенели все железки.

— А сколько раз! Суешься, куда не надо, а потом болтаешь!..

Я ждал, что Шарнирчик заругается. Но он вдруг ссутулился и побрел от нас обратно по коридору. Меня царапнуло. Я чуть не сказал ему в спину: «Да ладно тебе обижаться-то…» Но тут вмешался Чибис. Он прошелся по мне сине-зелеными глазами (при лампочках они казались почти черными):

— Зачем ты так на него?

Мы оба остановились.

— Как? — сказал я.

— Думаешь, если он не человек, то ничего не чувствует?

Я давно уже не помнил, что Шарнирчик — «нечеловек». Он был для меня как обыкновенный парнишка, вроде одноклассника. Но он был капризной личностью, а я таких не люблю, будь они хоть из костей с мясом, хоть из железа. Я так и сказал Чибису. Но он не поверил (или сделал вид, что не верит):

— Это ты сейчас так говоришь. А по правде…

— А что по правде?.. Чибис, я не понимаю: чего ты на меня наезжаешь? Я… тебя чем-то разозлил?

— Не чем-то, а вообще, — сказал он, глядя поверх моего плеча. — Делаешь вид, что добренький, а на самом деле…

— Когда я делал такой вид?!

— Сколько раз… С Яном рассуждаешь про «добро с добротой», а сам…

Я с Яном рассуждал про это один или два раза в жизни! Мы вместе с Чибисом рассуждали. Когда говорили о всяких энергетических полях и дисбалансах. Так и хотел я сказать Чибису. Но вдруг понял: ему это не надо. Ему надо, чтобы появилась причина для ссоры. Хоть какая…

Почему?!

Мне бы сказать: «Чибис, что с тобой? Я в чем-то виноват, да? Ну, тогда… прости меня…»

Но я с младенчества терпеть не мог просить прощения. Даже если в чем-то провинился! А сейчас — в чем? И сказал:

— Что-то не понимаю я тебя… Чибисов…

— Ну и не понимай. Это ведь удобнее всего — не понимать. Рычишь на всех… Даже на Саньчика и Соню. То такой добренький с ними, вермишелькой кормишь, а то… Вон, тогда как заорал на Саньку: «Голову оторву!»

Я, правда, заорал однажды. Потому что он стал отковыривать стамеской от полена кусок сосновой коры, стамеска сорвалась, и он чуть не всадил ее себе в ногу. Я перепугался, вот и завопил: головотяп, мол.

— Он же сам виноват! Мог ведь калекой сделаться! Я и на Лерку ору, если она рискует по глупости…

— На Лерку тем более, — кивнул Чибис. Кажется, даже с удовольствием. — Даже туфлей огрел, как корову в стойле… Тоже доброта…

Он был сейчас какой-то чужой. Будто и не Чибис вовсе. Ну а я… должен, что ли, на четвереньки садиться перед ним?

— Ты в мои семейные вопросы не влезай… Я ведь не суюсь в твои дела с тетушкой…

— Этого еще не хватало!

— Не бойся, не буду…

— Ты тоже не бойся. Я тоже больше не буду.

— Вот и хорошо.

— Вот и договорились…

С этими словами мы вышли на двор.

— Пока… — сказал Чибис. И пошел, не оглядываясь.

— Пока, — сказал я ему в спину. И зашагал к арке, которая вела в наш двор.

Новые беды

Я пришел домой, сел на тахту и стал смотреть в стенку.

Сначала я ничего такого не чувствовал. Никаких угрызений и опасений, только досаду на Чибиса. Какая сколопендра его укусила? Может, с теткой опять не поладил? Или от матери плохие известия? Но я-то при чем? Раньше бывало наоборот — поделится неприятностями и сразу веселеет… А, может, все же это я в чем-то виноват? Но в чем? Взял бы да сказал прямо!..

Ну да, я в самом деле иногда веду себя по-свински. И с Леркой, и с Вермишатами. Сам чувствую, раздражительный стал. Мама не раз говорила: «Переходный возраст». А один раз выразилась непонятнее: «Гормоны, наверное. Пубертатный период…»

Я пристал к маме: что это такое. Она сказала:

— Нынче на все вопросы есть разъяснения в Интернете.

— Он вторые сутки не работает.

— Тогда спроси папу. Это мужская тема…

Я спросил. Папа ответил по-мужски прямо. Сказал, что это период, когда в подростках пробуждаются «жизненные соки». В мальчиках прорезается повышенный интерес к девочкам, не дают покоя всякие фантазии. Мальчики подолгу не могут уснуть, возятся под одеялами, а когда засыпают, видят сны, про которые неловко рассказывать…

— С тобой такого еще не случается? — по-деловому спросил папа.

Я приложил совершенно нечеловеческие усилия, чтобы не заполыхать ушами. Ответил небрежно:

— Бред какой…

Хотя на самом деле… Ну, вот, например, приснилось недавно, что мы остались вдвоем в классе с Лелькой Ермаковой и она говорит: «Мы же опаздываем, сейчас занятия в бассейне…» Оказывается, прямо за дверью класса — бассейн с голубой водой. Громадный, как озеро. На том берегу галдят наши ребята, а на этом — пусто. Лелька говорит мне в ухо щекочушим шепотом:

«Клим, ныряем…» — И дергает меня за шорты: снимай мол.

«Я же не знал про занятия… У меня плавок нет…»

«Ну и что? А у меня купальника нет. Чего такого? Можно просто так, рядом же — никого…» — Садится на край бассейна и тянет с ног свои белые гольфы. А потом — платье через голову. А под платьем — только ребристые голые бока…

И главное — кто? Ермакова! Я понимаю, если бы Натка Белкина, она вся из себя такая. А Лялька-то, всегда тихая и скромная… Мне бы сказать: «Ты спятила, дура?» Но внутри у меня что-то обмирает… и я… Тьфу! Хорошо, что проснулся. И бегом в ванную, умываться холодной водой…

Ну ладно, а при чем здесь раздражительность?

И при чем ссора с Чибисом? Тем более, что не я начал… Может, у него тоже какой-то «период»? Но я же не Лялька и не Натка, и не… Да ну, к черту все эти вопросы! Подумаешь, поссорились! С кем не бывает… Все равно он скоро позвонит. Или, в крайнем случае, встретимся через два дня в «Арцеулове» — перед тем, как ехать с Агейкой в Колёса…

Ну, а если встретимся и он молча сунет мне в ладонь ключик, повернется и уйдет?

И черт с ним, в конце концов, пусть уходит! Следом не побегу. Не такие уж мы друзья, чтобы я страдал…

Да, мы, наверно, и не друзья вовсе, а «сообщники». Случай свел нас однажды в одной из точек, «на острие иглы», в кафе у Яна. Потому что нас волнуют одни и те же вопросы: параллельные миры, загадки времени, тайны энергетических полей и всякое такое… (дисбалансы там и бабочки на штанге). А друг дружку мы не очень-то интересуем…

Вот другое дело, если бы я поссорился с Ринкой! Это было бы несчастье… Не так уж меня волнуют ее куклы и фокусы с гравитацией, главное — сама Ринка. Она-то — настоящий друг, хотя и девчонка. Я, кстати, никогда не думал о ней «по-пубертатному». Ринка — вот и всё…

Приеду, и она сразу заулыбается навстречу, блестя круглыми очками… Хотя, наверно, тут же спросит: «А где Чибис?»

А был ли мальчик Чибис?

Тошно стало. Впору тихонько завыть. Я понял, что схвачу сейчас мобильник и стану звонить Чибису…

Так, наверно, и надо было сделать! Но я… идиот паршивый… сцепил зубы и дал себе честное-пречестное слово, что звонить не буду. Если ему надо, пусть звонит сам. Такие данные себе клятвы я никогда не нарушал. Потому что суеверный трус. Боялся, что если нарушу — случится несчастье.

Сразу стало легче. И… тяжелее. Представил, как теперь стану изводиться и маяться в течение двух дней… А может, сбегать к Чибису домой? Ведь этого моя клятва не запрещает! И я… снова идиот… сразу поклялся, что и домой к нему не пойду. Отрезал все пути…

Ну и наплевать. Я взял книжку Мичио Накамуры, открыл наугад. «Наивные попытки рассмотреть Время просто как одно из линейных измерений пространства приводят к полной невозможности решить множество проблем в строении Вселенной. Следует признать, что на данный момент Время — непостижимо»…

Конечно, непостижимо! Конечно, эти два дня растянутся в такую бесконечную резину, что вынут из меня душу…

А вот и не вынут! С какой стати? Не буду я изводиться!

Я подтянул ноги, положил книгу на колени и тупо уставился в строчки.

Вошла мама, села у стола и стала молча смотреть на меня. Почему-то слишком долго. Во мне что-то ёкнуло…

— Мам, ты чего?

— Да я-то ничего… А ты? С тобой что-то стряслось?

Я сказал сразу:

— С Чибисом поругались.

— Сильно?

— Не знаю… Наверно, средне…

— Но есть надежда, что помиритесь?

Господи, не хватало еще, чтобы ее не было?

— Конечно, есть!

— Это хорошо… — вздохнула мама. — А то было бы совсем…

Я отбросил книгу.

— Мама, что случилось?

— Плохо, если сразу две беды и ни в одной нет надежды… — Она смотрела не на меня, а за окно, зябко потирала локти.

— Ма-а! Что случилось?!

— Только к папе не приставай с вопросами. Он и так сам не свой…

— Сценарий зарубили, что ли? — сказал я с великим облегчением. — Вот беда! Деньги-то все равно заплатили.

Мама стала смотреть на меня.

— Не в сценарии дело… А деньги оказались бесполезны. Их потратили на лечение, а потом заведующий клиникой сообщил по телефону: «Господин Садовский, мы с самого начала не гарантировали стопроцентно благополучного исхода. Увы, медицина до сих пор не всесильна…

— Сволочь, — сказал я.

— Клим!.. Врачи сделали все, что могли, это правда…

— Значит, она… — я боялся сказать «умерла».

— Нет, она жива… еще… Глеб Яковлевич полетел к ней, в Германию.

— А Ясик?

— Ясика взял с собой… Конечно, тяжело, но так просила мать… Видимо, это будет прощание…

— И что, правда, нет никакой надежды?

Мама опять посмотрела за окно.

— Врач сказал, что «чисто теоретическая»…

Но ведь если даже теоретическая, она все-таки есть!.. Ведь бывает, что в непостижимо громадном пространстве находят друг друга две элементарные частицы — и вспыхивает звезда!.. Шансы почти нулевые, но все-таки бывает…

Но я не сказал про это. Какой смысл… Я сказал:

— Лерке не надо говорить. Опять заскулит, что зря отдали деньги…

— Она знает…

— И что? Заскулила?

— Нет, спросила: «А этот мальчик, Ясик, он с кем будет, когда его мама умрет?

«Бестолочь, — подумал я. — Разве можно говорить это слово, когда человек еще жив?» Сунул руку за спину и сцепил пальцы.

— Конечно, он будет с отцом, — сказала мама. — Они и сейчас живут вместе, душа в душу… Но каково это — ребенку без мамы.

Каково это… «Не приведи Господи…»

Я сунул за спину вторую руку.

А мама как-то неловко зашевелилась (большая такая, на скрипучем гнутом стуле) и вдруг выговорила:

— А тут еще одна… «материнская проблема»…

— Какая?!

— Объявилась Ева Сатурнадзе…

— Кто-о?!

— Не делай вид, что не помнишь. Та… вторая папина жена. Лерина мать.

— Она такая же мать, как я Мичио Накамура!.. Чего ей надо-то?

— Не бойся, не папу. Хочет повидаться с дочерью.

— Скажи папе, чтобы гнал в шею. Или сама… А то вдруг Лерка узнает!

— Она знает, в том-то и дело. Ева где-то раздобыла номер Лериного мобильника и первым делом позвонила ей: «Деточка, ты знаешь, кто с тобой говорит?» Ну, и так далее…

— С-скотина, — от души сказал я.

— Клим! Ты сегодня пустил в ход весь арсенал своих ругательств!

— Не весь. Ты многих не знаешь. Например…

— Клим!

— А что сказала Валерия?

— Ты не поверишь, она оказалась удивительно хладнокровной. Говорит, что ответила так: «Надеюсь, у вас хватит здравомыслия не стараться забрать меня от папы и моей настоящей мамы?»

— Девочка бывает умна не по возрасту…

— Вполне по возрасту. Мне и отцу заявила: «Я насмотрелась всяких сериалов про этих мам из-за границы. Фиг с ней…» По-моему, твоя школа…

— Моя, — с гордостью согласился я. — А где сейчас Лерка?

— Как где! Я же говорю. Пошла вместе с папой в гостиницу «Олимпия» встречаться с… заграничной мамой. Та привезла ей из Стокгольма какую-то сногсшибательную куклу.

— Хорошо, если этим все и кончится. Надеюсь, «сатурнатная Ева» не затеет судебный процесс…

— У нее нет никаких шансов… А если бы затеяла и выиграла? Через неделю привезла бы милую дочку сама. С денежной дотацией в конверте. Как в фильме про Вождя краснокожих.

— Мама, это идея! Новый источник доходов!

— Да, надо обдумать…

Мы немножко посмеялись, но тут же замолчали. В общем-то было не до смеха. Ведь ни беда с женой Садовского, ни моя ссора с Чибисом никуда не ушли…

Появились папа и Лерка. Она — совершенно невозмутимая. Сообщила мне, что «тетя Ева — довольно приятная особа, только крашенные губы у нее чересчур липкие; поэтому хорошо, что завтра она улетает». Потом ухватила поперек туловища вякающую куклу с себя ростом и уволокла на двор — хвастаться перед Борькой и близняшками.

Я сразу спросил:

— Папа, а там в клинике… правда, никакой надежды?

Он сел рядом со мной на тахту.

— Я знаю только то, что сказал Глеб. А он — то, сказали врачи… Клим…

— Что?

— Ты, может быть, думаешь: зачем отдали деньги? Мол, все равно зря…

— Папа, ты что? — спросил я и отодвинулся. — Малость переработал, да?

— Ну, я так просто спросил…

— Мы бы не отдали, а она… И мы потом всю жизнь считали бы, что из-за нас… Папа, а Глеб Яковлевич и Ясик уже улетели?

— Сегодня утром… И знаешь, что Глеб сказал на прощанье?

— Что?

— «Аркадий, ты ведь понимаешь, что я никогда в жизни с тобой не расплачусь?..»

— А ты?

— А я его… как в студенческие годы… послал в одно место…

— Он не обиделся?

— Посмеялся… невесело так… А у нас вот сейчас тоже проблема. Я посчитал: не наскребается пока на билеты в Севастополь и обратно…

— Па-а, мне что-то пока и не хочется…

Так навалилось одно, другое, третье. Ссора с Чибисом отошла на задний план. Больше думалось о матери Ясика. И о нем самом — какое горе подстерегает его в недалекие дни.

А что мне Ясик? Я видел его раз в жизни, всего-то несколько минут. Только и дела, что именно от него услышал впервые мотив Агейкиного вальса… А почему Агейкиного? Агейка эту музыку, наверно, никогда и не слыхал…

Музыка заиграла у меня в кармане — телефон.

Чибис?!

Это был не Чибис (я даже плюнул тихонько). Это был Саньчик.

— Клим! Я хочу спросить…

— Ну?.. То есть, что случилось, Санёк? — (Перестань хамить всем подряд, дубина!).

— Клим, можно мы первого числа не поедем в Колёса?

Вермишата меня почему-то до сих пор считали своим командиром.

— Можно, конечно. Дело хозяйское… Но мы же собирались все вместе. Что случилось?

— У нас в лагере праздник.

— Разве лагерь в субботу работает?

— Да! Потому что открытие новой смены! И у нас мама и папа приехали, хотят посмотреть наше цирковое представление!..

Хорошо, что хоть у кого-то радостные вести!

— Выступайте, Сань! В Колёса вы еще успеете…

Со всякими мыслями я промаялся до полуночи, поэтому проснулся поздно.

Когда позавтракал, мама отправила меня на рынок:

— Купишь два кочана капусты и три кило свежей картошки…

— Она же дорогущая!

— Да. Но надоело гнилье…

Я взял тележку-сумку на колесах и сказал Валерии:

— Пошли со мной. Пора привыкать к физическим нагрузкам. А то носишься по дворам с малолетней шпаной без всякой пользы.

Лерка (надо же!) не спорила. Правда по дороге заныла, что хочет мороженого.

— На обратном пути. Куплю на сдачу. А сейчас нет мелочи…

— Трудно разменять, что ли?

Я решил с ней не церемониться.

— Валерия! Будешь канючить — отправлю тебя к тете Еве Сатурнадзе. В Швецию.

— Бедная Швеция, — сказала Лерка.

Да, взрослеет девочка…

Завтрак для Бумселя

После рынка я, конечно, не выдержал, побежал в «Арцеуловъ». Надеялся: вдруг Чибис там? И тогда все сделается у нас, как раньше.

Чибиса не было.

Ян сказал, что Чибис приходил утром, вместе с Вермишатами. Они покормили Бумселя и разбежались. Саньчик и Соня — в лагерь, а Чибис…

— Он сказал: куда глаза глядят… Клим, вы что, поссорились?

У меня, как у младенца, набухли глаза.

— Я не знаю… то есть да. Но я не понимаю, почему он на меня так наехал…

— Эх вы, кнабс-лейтенанты… Источник дисбалансов… Клим, позвони ему.

— Я не могу. Я… поклялся, что не буду.

— Ну, ладно. Я-то не клялся… — Ян понажимал кнопки мобильника. — Чибис! Тут Клим пришел. Совершенно никакой. Может, пора вам выяснить отношения?.. Что?

Ян слушал довольно долго, потом повернулся ко мне:

— Он говорит, что сегодня не может. Агнесса Константиновна захворала. А еще вернулась его мама, они решают домашние проблемы…

— Врет он все, — уныло сказал я. — Просто не хочет меня видеть.

— Ну, не знаю… Еще он просил передать, чтобы ты из-за ключа не волновался…

А я и не волновался. И даже обрадовался: значит послезавтра утром в любом случае увидимся!

Заглянул в конторку Шарнирчик.

— Клим, пойдем поговорим. Есть вопрос…

Мы вышли на двор, сели на ящик у черного входа. Туда-сюда сновали грузчики, но нам не мешали. Шарнирчик постукал каучуковыми пальцами по титановому колену и спросил, как Ян:

— Вы что, поссорились, да?

— Это он тебе сказал?

— Никто не говорил, сам вижу…

— Шарнир…

— Что, Клим? — он так по-человечески глянул лиловыми подфарниками.

— Ты вот все страдаешь, будто нет у тебя души. А разве без души можно увидеть, как… мается другой человек…

Шарнирчик не расчувствовался. Сказал, что это может видеть своими фарами любой самосвал.

— Ходишь, будто дохлого жабля проглотил…

— Шарнирчик, я не знаю, почему так… Я, видимо, гад… Наверно, сказал ему что-то пакостное и сам не заметил. Вот и тебе вчера тоже… ляпнул про шпионство…

— Да брось ты, не во мне дело…

— Во всех в нас дело… Хотим доброты, а получается… А я тупее всех…

Следующий день я провел дома. Помогал маме наводить порядок на кухне, чинил велосипед (которому вообще-то давно пора было на свалку, но жаль — он был у меня, как любимая собака). На улицу не совался. День выдался зябкий, с моросящим дождиком, а залезать в теплую одежду не хотелось…

Чибис, конечно, не звонил. Ну и не надо. Я старался не думать о нем, и это иногда получалось. Тем более, что не оставляла мысль о жене Садовского. Точнее — о маме Ясика.

Я вполне верил, что от Улыбки может остановиться разбегание галактик и это каким-то таинственным способом затормозит потепление земного климата. (А если не затормозит, то и не надо — я терпеть не могу холод.) И что выправится орбита астероида 1999 Юта-Б. А главное — будет в поселке Колёса живой кукольный театр для всей округи. Даже не театр, а просто дом, где станет собираться множество ребят, чтобы радоваться жизни и друг другу. Без всяких ссор, без обид, без горестей. Дом, где всегда всем хорошо. Где каждый доверяет друг другу, где никто не станет стесняться читать свои стихи или петь песни, если сочинит их… В общем-то Пуппельхаус и сейчас был таким. Но мне казалось, что ему не хватает прочности, уверенности в том, что он таким будет всегда. А улыбка Агейки… она должна была развернуть вокруг Пуппельхауса пространство, в котором нет места ни для каких тревог… И это был бы мой (вернее, мой и Чибиса) подарок Ринке. И всем, кто вокруг нее…

Я надеялся, что так и будет. И, может быть, случится еще немало хорошего… Только на одно я надеяться не смел. Даже запрещал надеяться. На то, что Агейка чем-то поможет врачам в далекой отсюда германской клинике. Слишком разные это были пространства, слишком неумолимой была там безысходность. Слишком сильными были обстоятельства, которые называются «теперь уже поздно».

Это как если бы в Землю все-таки вляпался тот самый Юта-Б. Тогда напрягай хоть какие энергетические поля — ничему не поможешь…

Чего-то привязались они ко мне, эти мысли про астероид. Про гигантский метеорит. Я его совсем не боялся, но он вертелся в мозгах ехидными стихотворными строчками. Эти стихи я слышал в старом мультике, потом наполовину забыл, и теперь они переиначивались, как хотели:

Ты живешь, а он летит,

Ты растешь, а он летит,

Спишь, а он летит, летит,

Голубой метеорит…

А потом ты подрастешь,

Погулять с женой пойдешь,

Тут он врежет с высоты —

Где жена, а где там ты?

Оба мы летим в эфире,

В голубом нездешнем мире…

Все же пришлось выйти на улицу — утащить налаженный велосипед из прихожей в сарайчик. Надо было повесить его на стенку, на железный костыль. Но костыль торчал слишком высоко. Я подставил чурбак, тянулся, напрягался и от натуги все громче пел:

Он летит, летит, летит,

Голубой метеорит!..

Заглянул в сарайчик наш молодой сосед, автослесарь Дима Копытов. Весело вскинул велик на штырь, поймал меня и спросил, дохнув чем-то вроде крепкого одеколона:

— Ты что это за шлягер исполняешь?

— Из фильма «Голубой метеорит». Не слыхал?

— Не-а… Это про звездные войны?

— Ни про какие не про войны… — Я зябко потирал плечи и локти. — Про сюрпризы космоса…

— А почему он голубой? С нетрадиционной ориентацией, что ли?

— Сам ты с нетр… с этой самой. А у него она вполне точная. Как впилит в наш уютный шарик… По телеку говорили, что две недели осталось, — сумрачно соврал я.

— Ты это чё? В натуре?

— Сам не слышал разве?

— Ё-мое… — Дима сделал вид, что озабочен всерьез. — Надо снять деньги со счета. На всякий случай…

— Сними, пока вклады не заморозили в ожидании катастрофы.

— Такие, как мой не морозят. У меня там семьсот деревянных осталось…

— Все же сними, пока не поздно…

— Да, наверно…

Мы потрепались еще немного. Дима спросил между прочим, почему мы все еще не купили машину. Я сказал, что «телега» оказалась чересчур побитой, отец подыскивает другую.

— Это он правильно. Ну, в случае чего, я всегда рядом. Пока… — Он помахал пятерней и куда-то поспешил. Может быть, снимать вклад?

Мне вдруг показалось, что сейчас позвонит Чибис. Я даже расстегнул карман с мобильником. Но не было звонка…

Я поежился, запер сарайчик и побежал к подъезду, взлягивая от укусов мелкого дождика. А когда подбежал, дождик кончился и проступила голубизна. Я подумал, что завтра будет, наверно, ясный и теплый день.

Он таким и начинался, этот день. Солнце жарило с утра, в небе сплошная безоблачность. Я опоясал косынкой-банданой лоб и помчался в «Арцеуловъ». Было около восьми. Мне казалось, что Чибис уже там.

Чибиса не было. Был Ян (хотя не всегда он приходил так рано), хозяйничал за стойкой Ли-Пун, сидели за столами (видимо с ночи) посетители в кожаных безрукавках. И, конечно, крутился здесь Шарнирчик. Он-то и сказал мне, что Чибис появлялся вчера, но про меня не спрашивал и ничего для меня не передавал. И о планах на сегодня не говорил…

— И Вермишат почему-то нет, — заметил я, чтобы скрыть беспокойство. — Бумсель еще не воет с голодухи?

Шарнирчик сказал, что Соня и Саньчик нынче не придут. Еще вчера днем они забрали Бумселя, чтобы порепетировать с ним у себя на дворе — для сегодняшнего выступления. В лагерь отправятся прямо из дома…

А чего меня принесло сюда в такую рань? Чибис ведь знает, что мотовоз от станции Тура отходит в десять. Дорога на станцию по коридорам — это всего пять минут. Чибис, наверно, решил, что придет «впритык» — чтобы сразу в путь. Наверно, не хочет видеть меня лишние минуты. Но меня теперь это почти не волновало. Лишь бы он принес ключ! Лишь бы Агейкина улыбка оказалась над Пуппельхаусом в назначенный срок — до полудня. Сейчас мне казалось это очень важным. А если этого не случится (так думалось мне!), начнутся всякие несчастья…

Ян куда-то исчез. Я поболтался внутри кафе, вышел на двор, сидел там, сидел… Чибис не появлялся. Рядом присел Шарнирчик. Сразу понял, какая тревога меня грызет. Сказал прямо:

— Да позвони ты ему!

Была половина десятого, время подпирало. Ясно стало — положение такое, что я свободен от честного слова. Выхватил мобильник.

Чибис не ответил. Ответил сладкий механический голос: «Телефон данного абонента находится вне зоны покрытия…» Я мысленно «покрыл» этот голос, эту зону и абонента Чибиса. И сделал единственное, что мог — рванул к нему домой.

До улицы Тургенева бежать — пять минут. Хорошо, что не запирается подъезд. Лифта нет — с маху — на четвертый этаж…

Никто не ответил ни на звонки, ни на стук.

«Гад ты, Чибис!..»

А может, вовсе не гад! Может, что-то случилось?.. «Чибис, это у меня случайно вырвалось! Пусть с тобой будет все хорошо!..»

Я примчался обратно в кафе. На двор. Сразу увидел Шарнирчика.

— Чибиса нет?

Он помотал своей круглой головой с глазами-подфарниками.

— Слушай, а может, он вчера забрал маску? И рванул с ней в Колёса без меня?

Пусть будет так! Лишь бы с ним не стряслось ничего плохого! И лишь бы Агейкин портрет вовремя оказался там, под часами!

Но Шарнирчик опять помотал головой:

— Нет, маска в кладовой. Мы с Чибисом вчера навещали Агейку. Потом Чибис запер дверь и ушел. А я еще постоял там…

— Зачем? — тупо спросил я.

— Ну, он улыбается даже через дверь. Это… шевелит душу…

«Провалился бы ты со своей душой!» — чуть не ляпнул я. Слава Богу, сдержался.

— Шарнир, а ты можешь своим лучом, которым сбиваешь мух, вскрыть там замок?

Шарнирчик вздохнул с жестяным шелестом.

— Не могу. Потому что он заперт тем самым ключиком… Если бы другим, я бы смог…

Я обмяк. Опять сел на колоду у двери, уперся локтями в колени и сидел так не знаю сколько времени. Все теперь не имело значения. Шарнирчик виновато топтался рядом и, видимо, не знал, что посоветовать.

А может быть, рвануть в компьютерную, включить Футурум, попытаться вызвать Арамиса, выпросить у него еще один ключик?.. Бред какой… Да и все равно уже не успеть на мотовоз. На дисплее чернели цифры: 10:02…

И так я сидел еще минут тридцать. Шарнирчик сходил куда-то, вернулся и снова топтался рядом — беспомощный и вроде бы виноватый.

И вдруг заиграл мобильник!

— Ты куда провалился?! — орал в трубку Чибис. — Поезд пришел, а тебя нет! Почему не приехал?!

— Куда?! — заорал я в ответ.

— Ненормальный, да? В Колёса! Все его ждут, а он…

— А ты откуда там взялся?!

— Не все ли равно?! Пешком пришел, рано утром!

— Зачем пешком-то?! Спятил, да?!

— Какое твое дело?! Захотел проветриться!.. Ты где?!

Он еще спрашивает: где?! Так бы и дал по шее идиоту!

— Ключа-то нет! Как я достану маску?!

Чибис умолк на секунду. Потом спросил тихо и с испугом:

— Клим, а что с Бумселем?

— При чем тут Бумсель, балда?!

— Клим, что с ним?! Его не кормили?! Его же всегда в полдевятого…

— Вермишата забрали его с вечера для вступления!

Чибис прокричал почти со слезами:

— Это не я балда, это вы там все балды! Я же не знал! Я оставил ключ среди пакетов с собачьим завтраком! Я думал, что как всегда… И написал: «Для Клима»!..

Я с мобильником у щеки бросился на кухню. К тумбочке, за которой прятали корм для Бумселя. Чибис что-то вопил в трубку, я не разбирал…

Два нетронутых пакета с этикетками «Трезор» лежали за тумбочкой. А между ними — конвертик с надписью «Для Клима». Я выхватил ключик. Столкнулся с Шарнирчиком. Вместе мы кинулись в коридор, к железной двери. Чибис опять что-то кричал, о чем-то спрашивал.

— Да подожди ты! — рявкнул я. Одним поворотом вскрыл замок, дверь отошла.

— Агейка!

Он сиял навстречу…

Ну, а дальше что?

— Чибис, а дальше-то что? Как я к вам доберусь?

— Ты послушай! Ты… — И опять заскрипело в эфире, и снова: «Абонент находится вне зоны покрытия…»

Чтоб вы, все на свете связисты, провалились с этой зоной в самую-самую-самую дыру!!

Я набрал номер Чибиса. «Абонент находится…» Тьфу! Набрал номер Ринки. «Абонент находится вне…»

Я уронил руки. Ясно, что помехи — из-за барьера, который местные власти опять возвели вокруг поселка. Бывало, что не пробьешься целый день…

Шарнирчик снял с полки маску и зачем-то протянул мне. Я машинально взял ее. А для чего? Все равно не попасть в Колёса до полудня.

Если бы работала связь, Ринка или Чибис могли бы объяснить: вдруг на автостанции есть какой-то рейс? А может, помчаться на станцию Пристань и попросить помощи там? Или рвануть в Колёса пешком (то есть бегом)? Нет, уже не успеть. Да я и дорогу не помню точно. Чибис вот запомнил, а я…

Я метался внутри себя: «Что делать? Что? Что?..» Эти дурацкие и трусливые метанья сожрали еще несколько минут. Нет, даже больше, чем несколько! Я вдруг увидел, что до полудня всего час. И понял: теперь-то уж точно все пропало. Прижал маску к груди и побрел от кладовки по коридору.

Почему-то в те минуты я совсем не думал о Яне.

Высота

Да, я ни разу не подумал о Яне. Какая-то отключка случилась! О нем подумал Шарнирчик. Он вывел Яна мне навстречу. Мы столкнулись у дверей главного зала.

— В чем дело, кнабс-лейтенант? — сказал Ян.

Я глянул ему в лицо и разревелся.

И нисколько не стыдно было мне этих всхлипываний и слез. И сквозь них я выговорил все, что свалилось на меня «из-за этой скотины Чибиса».

— Из-за вас обоих, — жестковато уточнил Ян.

— Ага… — всхлипнул я.

Тогда Ян вскинул свой телефон.

— Диспетчер сектора Цэ? Данные по трассам… Что? Кольцевая опять перекрыта? А линия Эс?.. Уволить вас все к… — И сунул аппарат в карман. Встал на пороге, глянул в зал.

В зале сидели гости привычного вида. Жевали соевые шашлыки, потягивали красное вино… Я знал уже, что там не только гости. Среди них всегда были два-три человека, которые… видимо, товарищи Яна и не только товарищи, а еще и… ну, как их назвать? В общем, люди из КНабСа. Молчаливые такие, незаметные.

— Лёвушка, Влад, — негромко окликнул Ян. Двое сразу встали.

— Пульты при вас?

— Естественно, кэп, — отозвался Левушка (очкастый, лысоватый и с кудряшками на висках).

— Разблокируйте линию-три…

Влад посмотрел на Левушку, на Яна. Был Влад похож на автослесаря Диму. Мне показалось, что он скажет: «Кэп, ты чё? В натуре?»

— Ян Янович, это ведь… система верхней балансировки полетит в тартарары… — сказал Влад.

— Черт с ней. Сейчас особый случай…

Ян кивнул мне, и я пошел за ним во двор. Там Ян сказал:

— Должен предупредить серьезно. Будет аттракцион с риском вывихнуть шеи. Согласен?

— Да-а-а!! — возликовал я.

— Рано радуешься. Еще неизвестно, чем это кончится… Ребята, в машину. Засуньте ребенка между собой, для страховки…

«Ребенок» с зареванным лицом и маской в руках был бесцеремонно засунут между Владом и Левушкой. На заднем сиденье.

— А ты куда?! Брысь!

На переднем сиденье, рядом с водительским креслом нахально устроился Шарнирчик.

— Пошел вон! — стальным голосом приказал Ян.

— Фиг, — отозвался Шарнирчик. И оглянулся на меня. — Клим, скажи ему…

И я, с перемазанными щеками, встрепанный и перепуганный, все же набрался смелости (и до сих пор горжусь этим):

— Ян… пусть он…

— Злыдни, — сказал Ян. И машина рванула. Будто не со двора на улицу, а сразу в какое-то пространство Икс…

У нас в Городском саду есть аттракцион «Американские горы». Может, не такой крутой, как в Диснейленде, но все равно… Душа там обмирает так, будто летишь в преисподнюю. Многие орут. Я не орал, но один раз прокатился и больше не захотел… А вот сейчас те самые «Горы» мне вспомнились, как детские качалки у песочницы.

Ян сказал, не оглядываясь:

— Клим, сожмись и закрой глаза…

Я сжался. Но глаза не закрывались. Наоборот, «растопырились», как у лупоглазых бумажных кукол в Пуппельхаусе. Улица метнулась навстречу, тополя размазались в зеленые ленты, крыши вздыбились горными хребтами. Бледный дневной месяц съехал с высоты и начал стремительно расти. Через несколько секунд он превратился в гигантский ноздреватый полукруг. Мы на скорости проткнули его машиной, как натянутый пергамент. Зубчатый кратер оторвался от месяца и с полминуты прыгал перед нами, как разогнанный детсадовской малышней обруч… Прыгал — где? По какой дороге? Мне казалось, что по громадным стеклянным граням. Из прозрачных плоскостей вырастали то городские кварталы, то фантастические пирамиды, то вообще какие-то инопланетные конструкции. Один раз я увидел гигантскую скульптуру мамонта…

Ян оглянулся на миг:

— Ну что, парни? Вспомним зыбь в Хатазейском проливе? И перевалы Итта-Дага?

— Кэп, надо бы осторожнее. Кажется, мальчик боится! — крикнул Влад.

— А пусть боится! Сам напросился!..

Но я уже не боялся! То есть… я очень боялся, но страх был со смесью восторга. И с уверенностью, что мы обязательно успеем! Потому что Ян может все!

Ян, ты кто? Волшебник? Инопланетянин? Человек из будущего? Взрослые люди наших дней не станут творить все вот это ради нескольких мальчишек!

Ян, неважно, кто ты! Главное, с тобой не пропадешь!

Машина с размаха встала. Шарнирчик чуть не вылетел наружу сквозь лобовое стекло. Ян помянул нечистую силу и велел:

— Ребята, наружу. Не зря я взял вас, будем тащить авто из ямы. Гравитационная ловушка… Клим, не суйся из машины…

И я не посмел сунуться. А Шарнирчик посмел. На него сперва заругались, но скоро перестали — видимо, он помогал умело.

Возились довольно долго. А мне было хорошо. Стояла тишина, цвел за окнами луг и летали бабочки. Над лугом, в дневном небе, горело созвездие Большой Медведицы, но это меня не удивляло и не пугало. Зато наконец встревожило другое. Время! Я спохватился, отыскал глазами часы на щитке. Мамочки! Без четверти двенадцать!

Я высунулся в окно.

— Ян, а когда мы…

Левушка, Влад, Ян и Шарнирчик с двух сторон прыгнули в машину. Меня опять сжали. Ян велел:

— Держитесь, люди!

И вновь засвистел встречный воздух. В этом свисте Шарнирчик загорланил Высоцкого:

Вам здесь не равнина,

Здесь климат иной!

Идут лавины

Одна за одной!..

Машину затрясло. Оказалось, она мчится по булыжной дороге. Мимо пролетали обочины, заросшие иван-чаем.

Наконец поехали тише.

— Отбой цирковой свистопляске! — объявил Шарнирчик. И мы подкатили к памятнику с детским велосипедом.

— Теперь, вон туда, налево! — заторопился я.

— Плавали-знаем, — буркнул Ян.

Мы покатили к Пуппельхаусу, а навстречу бежали ребята.

Впереди бежала Ринка, а за ней Чибис.

Чибис обогнал Ринку, встал передо мной. И я будто сразу утонул в его сине-зеленых глазах. Чибис протянул руки и сказал:

— Давай…

И я тут же отдал ему маску. Агейкину улыбку. Без вопросов.

— Машина с лестницей опаздывает, — виновато сказала Ринка. — И дядя Игорь куда-то пропал… — Она оглянулась на башню Пуппельхауса. На часах было без пяти двенадцать. Ринка вдруг закричала:

— Чибис не смей! — Потому что Чибис длинными прыжками мчался к Пуппельхаусу.

Лестница там была. Но не пожарная, не на машине, а приставная. Она достигла лишь кромки крыши на сарае. А над этой крышей подымалась узкая, обшитая досками башня бывшей водокачки. Башня с часами. И с деревянным солнышком…

— Чибис, не смей! — Это кричал уже кто-то из взрослых. И все понимали, что кричать бесполезно. Чибис был уже не Чибис, а будто ракета с заданной программой. С твердой целью — укрепить над миром Агейкину улыбку до полудня…

Он пронесся по расстеленному у стены Пуппельхауса парусу, прыгнул на первую перекладину лестницы. Замер на миг и начал рывками подниматься к наклонной крыше. Это заняло всего полминуты. Чибис вскочил на тесовый скат и бросился к стене башни. К скобам.

— Чибис… — выдохнула Ринка. Остальные молчали. Каждый понимал: Чибиса не удержать, а крики — лишняя опасность.

Скобы вколочены были далеко друг от друга — с расчетом на большого дядьку. Чибису было трудно. Он отгибался назад — чтобы не зацепиться за гнутое железо примагниченной к груди маской. Даже снизу было видно, как на его тощих икрах рывками напрягаются мускулы. Чибис похож был на большое тонконогое насекомое, которое отчаянно карабкается по древесному стволу…

Я бы так не смог — я жутко боюсь высоты. А он мог! И я понимал: все, что случилось раньше — и наше знакомство, и наши поиски, и тайны КНабСа — было подготовкой к этому моменту. К этому рывку…

Но понимал я (вернее, чувствовал) и то, что такие рывки не кончаются добром. Господи, сохрани Чибиса…

А он толчками двигал себя к часам…

Сколько метров была высота? До сих пор не могу сообразить…

Голова Чибиса оказалась рядом с деревянным солнышком. Он левой рукой уцепился за скобу, правой оторвал от себя маску, сильно откинулся назад, размахнулся и тыльной стороной припечатал Агейкин портрет к желтому диску.

Видимо, маска примагнитилась намертво.

Словно еще одно солнце засветилось над землей. И похоже, что все тихо вздохнули. А может, просто ветерок прошел над подорожниками и сурепкой… Чибис локтем вытер лоб, глянул с высоты, взялся за скобу двумя руками, подтянул себя к стене. Кованая скоба (которая выдерживала дядю Игоря) выскочила из досок.

Чибис откинулся и стал падать…

Музыка часов

Чибис падал молча. Спиной вперед.

И я падал вместе с ним. Это была жуть. Ощущение пустоты и ожидание разбивающего позвоночник удара..

Но я был в этом падении не один. Я как бы разделился на нескольких Климов Ермилкиных. И вот один обмирал в пустоте и ожидании гибели, а другой сидел на корточках и, запрокинув лицо, отчаянно молил: «Господи, не надо! Не надо! Не надо!..»

А третий, вскочив, яростно орал:

— Парус! Парус!!

Конечно, мой крик опоздал. Несколько взрослых людей (прошедших огонь, воду и вихри многомерных пространств) уже держали на уровне плеч тугую растянутую парусину. Ян, Левушка, Влад, Валентин Валентиныч, взявшийся откуда-то дядя Игорь. И я держал, и Шарнирчик, и еще несколько ребят…

Тело Чибиса ушло в упругость паруса, подлетело, упало снова и оказалось лежащим на ткани, расстеленной поверх травы.

Я упал рядом с Чибисом на колени. И Ринка. И Ян…

— Не трогать! — рявкнул Ян, когда я хотел схватить Чибиса за плечи. Осторожно повел прямыми ладонями над Чибисом, который лежал навзничь, с закрытыми глазами. Раз повел, другой… Чибис медленно поднял веки…

— Ну? — шепотом спросил Ян.

Чибис ответил таким же шепотом:

— Нормально…

— А ребра? — осторожно спросила Ринка и тихонько взяла Чибиса за бок.

— А-а-а? — Чибис вскочил как на горячей сковородке.

Это вызвало короткую панику. У всех, кроме меня. Я выгнулся от хохота:

— Он же боится щекотки! Пуще всего на свете!

Конечно, это был нервная разрядка. Я смеялся и не мог остановиться. Ринка брызнула мне в лицо из оказавшейся под рукой бутылки с вонючей минералкой. И я не знаю, чем бы всё это кончилось, но вдруг упала мягкая тишина. И раздалась музыка. Негромкая, но слышная всему поселку. Перезвон колокольчиков. И сразу угадались в нем слова:

Тронет пружинку стальной волосок,

Снова проснется знакомый вальсок

Полдень звенит,

Ясен зенит…

Это на башне играли часы, у которых давно уже не было музыкального механизма.

У меня перепутывается в голове, когда вспоминаю, что было дальше.

…Множество разговоров, споров, восклицаний… Валентин Валентиныч привел поселкового врача (усатого длинного дяденьку), чтобы тот осмотрел Чибиса: нет ли каких-нибудь скрытых переломов, растяжений и гематом. Врач вытряхнул Чибиса из рубашки. Тот опять завопил, что боится щекотки. Врач сказал, что надерет ему уши. Чибис пообещал снова забраться к часам, если его не оставят в покое.

— Похоже, что пациент в пределах нормы, — пришел к выводу медик. Однако для подстраховки все же смазал йодом на локтях и коленях Чибиса мелкие ссадины.

Но не все были «в пределах нормы». Оказалось, что пострадал Шарнирчик. Когда растягивали парус, Шарнирчик сильно качнулся назад, его ступня подвернулась, и нога — тонкая дюралевая трубка — надломилась там, где у нормальных людей щиколотка. Не знаю уж, почему так вышло. Видать, японская фирма допустила брак (некондиционный продукт).

Шарнирчик сидел в сурепке, держался за ногу и скулил. Как первоклассник, запнувшийся за кирпич.

— Ну, хватит ныть, — сказал Ян. — Приедем домой и починим…

— Ага, а сколько терпеть-то… Больно же…

— Тебе — больно? — изумился Ян.

— А ты думал!..

— Великий ВИП… — выдохнул Ян. И зачесал в затылке.

Костик по прозвищу Железкин тронул меня за плечо:

— Клим, дай мне твой ключ на полчасика. Надо открыть люк…

Я не понял, какой люк. Мне было не до того. Молча протянул Железкину ключик со стальным волоском. Железкин и еще несколько ребят быстро погрузили Шарнирчика в тачку (вроде той, что мы нашли в будке).

— Щас мы его вылечим!

— Правда, вылечите? — обрадовался Ян. — Ребята смогут доставить его домой в поезде?

— Нечего делать… — сказал Железкин.

— Тогда мы поехали. В городе куча дел… Люди, в машину!

Ян, Левушка и Влад укатили. Валентин Валентиныч и дядя Игорь ушли. Железкин с ребятами лихо увез в тачке Шарнирчика — тот уже не скулил, только вертел головой. Мы с Чибисом поглядели друг на друга. Оба понимали: пора остаться вдвоем — для каких-то важных слов. Но неловко было: рядом стояла Ринка, и получилось бы, что у нас от нее секреты.

В этот момент примчались несколько малышей. Они кричали, что куклы в Пуппельхаусе совсем посходили с ума: не слушаются кукловодов и «творят, что хотят»!

С ними и раньше бывало такое: не подчинялись гравитации, устраивали споры во время репетиций и хулиганили. Но до сих пор это случалось внутри Пуппельхауса, а нынче они начали разбегаться из сарая. Носились по окрестностям, прятались в траве, выскакивали на лужайку и задирали головы к верхушке башни. Видимо, Агейкина улыба вливала в них дополнительную энергию.

Чибис так и сказал.

Но Ринка заявила, что с этой энергией они вскоре разбегутся по всему поселку — ищи-свищи…

Пришлось гоняться за тряпично-бумажнымии актерами и загонять их в коробки и чемоданы.

На это дело ушло полчаса. Когда облава закончилась, появились Железкин, Шарнирчик и компания. Шарнирчик бодро топал своим ходом. На его щиколотке желтел широкий браслет — из пластмассы или каучука.

— Во! — сказал он и повертел ногой.

Железкин протянул мне ключик. Я сказал:

— Сначала повесь на место замок…

Тяжелый замок от колодезного люка прилип к животу Железкина, а тот и забыл про него, не чувствовал.

— Ой!.. — Костик хлопнул по замку и пустился, было, снова к великанскому колесу.

Чибис спросил ему вслед:

— Как это вы сумели вылечить Шарнира? Дюраль ведь не поддается сварке…

— А мы не сваривали, — оглянувшись, объяснил Костик. — Мы его водой…

Оказалось, они открыли ключиком замок на строго-настрого запертом люке под колесом, обвязали Шарнирчика под мышками веревкой и спустили в колодец. Воды в нем было ниже колен, однако Шарнирчику хватило побултыхать там сломанной ногой.

— Вода-то не простая, — напомнил Железкин. — Мы¸ правда, боялись, что на Шарнирчика она не подействует, но оказалось, что он живой не хуже нас…

— Да! — гордо подтвердил Шарнирчик. — Теперь есть доказательства. — Он снова повертел ногой, привычно поддернул трусы и заспешил: — Железкин, пойдем! Ты обещал сфоткать меня на том трехколесном велосипеде…

Они все опять ускакали. А Ринку окликнула из Пуппельхауса беспокойная малышня. И случилось наконец так, что мы с Чибисом оказались один на один.

Мы лежали рядом на парусине, смотрели на желтые груды облаков. Люди, которые были неподалеку, ходили осторожно, говорили негромко. Видимо, не хотели тревожить нас.

Орали во дворах петухи. Бестолковые здесь петухи, орут, когда вздумается, днем и ночью, без расписания.

Солнце жарило наши руки-ноги, грело сквозь рубашки животы и плечи, однако на лица падала тень от ближнего клена, и нам был хорошо.

Чибис повозился, согнул ноги, нацелившись в небо перемазанными йодом коленками. Сунул под затылок ладони и сказал:

— Клим…

— Что? — отозвался я, весь пропитанный солнечным теплом.

— Как ты думаешь, почему я с тобой поссорился?

— Потому что был дурак, — сказал я, не боясь поссориться снова.

— Нет. То есть да, но… не поэтому. Я думал, что, когда люди поругаются, им легче будет расставаться…

И все было по-прежнему: лучи, облака, петушиные крики, лето и зелень. Но ожидание новой тоски сразу прошло по мне, как озноб. И я… И я сказал очень спокойно:

— Как это «расставаться»?

— Клим, я скоро уеду…

«Чибис, не надо!!» И я сказал с прежним спокойствием:

— Куда?..

— Во Владивосток…

Я сразу понял — это насовсем. И все же спросил, защищаясь дурацкой своей невозмутимостью от беды:

— Надолго?

— Ну… вообще. Жить…

Тогда я не выдержал. Рывком повернулся набок, уперся локтем. Чибис по-прежнему лежал навзничь и смотрел вверх. На ресницах горели солнечные точки.

— Чибис, не надо…

Он шевельнулся.

— Ну, а что я могу сделать? Меня не спросили…

— Чибис, а что случилось?

Он шевельнулся опять.

— Да в общем-то… ничего плохого. Наоборот… Мама в поезде познакомилась с одним моряком. С тихоокеанским. И решили пожениться… Это давно еще, зимой. Только мне она не говорила… А месяц назад сказала…

— А ты?

— Ну… я же не враг ее судьбе…

— Ты поэтому и ходил в июле такой… непонятный?

— Разве непонятный?

— Да…

— Помнишь, я обрадовался, когда ты сказал, что поедете на машине в Крым? Я думал: ты уедешь, и я, когда тебя не будет, уеду тоже. Ну, без лишних прощаний… А ты остался… И я не выдержал. Решил, что лучше поругаться, чем… это… терзаться всякими прощаниями.

— Дурак… — опять сказал я.

— Ага… То есть не дурак, а трус. Клим, я боюсь всяких таких… переживаний…

— Потом все равно терзался бы… — шепотом, но безжалостно проговорил я.

— Ну, это потом… когда ничего уже не вернешь…

— А ты не можешь остаться тут? С Агнессой Константиновной…

— Дело в том, что она поедет с нами. Мы обменяем квартиру… Куда мы без тети Аги? И она без нас…

Не бывает в жизни долгого счастья. Только что все было так славно, и вот…

— Во Владивостоке хорошо, — горько сказал я. — Там океан… Ветер дальних стран…

— Еще бы… — тем же тоном отозвался Чибис.

— Этот… моряк… наверно, покажет тебе свой корабль. Может, даже возьмет в рейс…

— Там не будет никого… — выговорил Чибис. Кажется с усилием.

— Кого никого?

— Никого из вас… Клим, я не умею быстро заводить новых друзей… Да и не заменят они старых…

Что я мог ответить? Владивосток — не поселок Колёса. Никаким ключиком не откроешь дверь в туннель, сокращающий такие расстояния. А билеты на поезд и самолет стоят столько, что и не выговоришь сразу… Да если и съедемся разок другой, это будет не то.

— Чибис, ну что… есть ведь телефон. И электронная связь…

— Ага, — тускло согласился он.

Чтобы хоть как-то утешить его (и себя), я сказал уже совершенную глупость:

— Может быть, люди в «Прорве» скоро откроют межпространственные порталы. И выдадут нам первые проездные абонементы. Мы же кнабс-лейтенанты…

Чибис не обиделся на меня за эту чушь. Кажется, обрадовался даже:

— Да! Может быть!..

— Мы поставим у себя дома аппараты вроде Футурума! И будем появляться друг у друга из стеклянных шаров!..

— Ага… — сказал Чибис уже веселее. И вдруг сел, обхватил колени. — Клим, я хотел спросить…

— Что, Чибис?

— Если я попрошу Саньчика и Соню… отдать мне Бумселя… чтобы он поехал со мной… Может, они согласятся? И ты, и Ян… Бумсель ведь общий…

Я почувствовал, что сейчас опять зареву. Сказал сипло и быстро:

— Конечно, согласятся! Согласимся!.. О чем речь! Даже не сомневайся!

— Будет со мной хоть одна… знакомая душа… Только я боюсь, что он станет скучать там…

— Рядом с тобой не станет!.. Только как вы его повезете? В такую даль!

— Мама же проводник, устроит…

Я подумал, что Вермишат придется поуговаривать. Но в конце концов они все равно скажут: «Ладно», они сообразительные. Поймут, какие они счастливые по сравнению с Чибисом. Ведь и они — и все мы! — здесь вместе. А для Чибиса в тех дальних краях Бумсель будет единственным старым другом.

Я заставил себя заулыбаться:

— Когда наладится портал между Футурумами, Бумсель будет первым выскакивать из шара. И кидаться ко всем по очереди и кувыркаться…

И Чибис тоже улыбнулся. Потому что даже в этой несусветной сказке была капелька надежды. А всякая, пускай совсем крошечная надежда, говорит, что это может случиться. То, чего хочешь всей душой.

Слово «надежда» появилось в моих мыслях и, будто его эхом прозвучала опять мелодия вальса. Я поднял глаза: думал, что снова заиграли над Агейкиной улыбкой часы. Но там было совсем не подходящее для игры время: двадцать две минуты второго. А мелодию играл у меня под боком телефон Чибиса.

Чибис извернулся, достал мобильник из кармана.

— Тетя Ага, да все в порядке. Не волнуйся, к вечеру приеду… Не отвечал, потому что помехи, ты же знаешь…

Он опять лег на спину, а у меня в голове продолжал звенеть мотив. Тот самый… Музыка слагалась теперь не только из перезвона колокольчиков. Она вплеталась в этот перезвон голосом флейты. Словно кто-то неподалеку стоял в траве и выдувал из трубки с клапанами негромкий добрый вальсок… Не «кто-то», а белокурый флейтист Ясик! Он играл, и на лице его была задумчивость, но совсем не было печали.

Выходит, он знал, что с его мамой все будет в порядке! Я-то всего лишь боязливо надеялся, а он уже знал.

Выходит, Чибис и я все же сумели в этой жизни разломать хотя бы один жестокий дисбаланс. Приземлили бабочку на штангу или птичку-колибри на гаубичный ствол…

Я положил руку на ладонь Чибиса. Он шевельнул пальцами — словно сказал: «Да».

Эпилог