– Позвольте поинтересоваться, милая барышня, откуда у вас сия изумительная вещица?
– Кольцо осталось от моих покойных бабушки и дедушки, родителей папы.
– И историю его вы, конечно же, не знаете?
– Вы угадали. Дед умер вскоре после моего рождения, бабушка совсем недавно, но она никогда об этом перстне не упоминала. Думаю, что ничего не знала сама.
– А ваш папа?
– Папы тоже уже нет. Он умер.
– Примите мои соболезнования, – произнес старик печально.
– Это было давно, восемнадцать лет назад, – пояснила Ася. – Мои родители погибли в авиакатастрофе. А папин прадед родился в Варшаве, потом жил в Киеве, от него и осталось это украшение.
Она подняла глаза на старика, но тот уже не смотрел на собеседницу, а, склонив голову, внимательно изучал перстень, поворачивал его то так, то эдак. Потом, словно потеряв к украшению всякий интерес, положил его перед Асей на стол и задумчиво сказал:
– Спрячьте подальше. После войны я работал с документами в Эрмитаже. И там мне попалась бумага, на которой стояла такая вот печать. И описание украшения я встречал в одной очень старой редкой книге. Да, это, несомненно, он, перстень Яна Замойского. Совершеннейшим образом в том уверен.
– Замойский? – обрадовалась Ася. – Такую фамилию упоминала в своем письме тетя Вера, папина двоюродная сестра из Киева. Помнится, там были строки о том, что прадед моего отца, Ольгерд Ольшевский, знавал потомков канцлера Фомы Замойского.
Профессор медленно покачал головой.
– Ваша тетушка, очевидно, что-то напутала. К тому времени, когда жил многоуважаемый прадедушка вашего папы, прямых потомков рода Замойских уже не существовало. Но возможно, имелась в виду боковая ветвь Замойских.
– Наверное, именно их она и имела в виду, – легко согласилась Ася и попросила: – Не могли бы вы, Петр Иванович, рассказать все, что вам известно об этой семье, о Замойских? И о перстне, конечно же. Мой сын очень интересуется его историей. И родословной нашей семьи тоже.
Старик посмотрел на Асю долгим и внимательным взглядом, потом кивнул.
– Это хорошо – интересоваться собственной родословной. И историей. Нынче молодежь увлечена совсем другими вещами. Компьютеры, странная музыка, сотовые телефоны и прочие штучки… История теперь не в моде. Все хотят быть юристами, экономистами, программистами. Как мои внуки, Машины дети. Возможно, вы сочтете меня старым брюзгой, которому охота лишний раз поворчать… – Профессор хитро посмотрел на молодую женщину и едва заметно улыбнулся, и Ася принялась с жаром уверять его, что ничего подобного у нее и в мыслях не было. Он выслушал, не перебивая, затем произнес серьезно: – Если вы и в самом деле намереваетесь выслушать меня, вам придется пожертвовать увлекательной экскурсией по поселку. Кажется, экскурсанты уже полностью готовы к походу.
Проследив за его взглядом, Ася увидела приближающуюся к ним Катерину, одетую в черные брюки и цветастую кофточку.
– Вижу, что вы заняты занимательной беседой, наверняка на темы русской истории. – Голос Кати звучал немного насмешливо. – Но, к сожалению, мне придется похитить Анастасию, Петр Иванович. Все в сборе. Мама и Марья Петровна уже ждут.
– Вы идите, а я с Петром Ивановичем еще немного пообщаюсь, – твердо сказала Ася. – У нас действительно интересная тема для обсуждения появилась. А поселок ваш замечательный я, Катюш, видела уже не раз.
– Когда это было-то! – огорченно воскликнула подруга. – Сто лет назад, при царе Горохе. Теперь тут все другое. Ты, Аська, не видела новых домов, что в твое отсутствие понастроили. Такие дворцы – закачаешься! Есть тут один, с остроконечными башнями, мама называет его «замок Синей Бороды». Кто там обитает, неизвестно, на улице этот тип не показывается. Только охранник с собакой иногда нос высовывает за ворота. Думаю, у вас в Томске таких замков не увидишь.
– Теперь замки с башнями есть везде, барышни, – возразил Петр Иванович, усмехаясь в усы. – И в Томске, и в Омске, и в Тамбове, стоит только за город выехать. Это раньше ничего нигде не было, а ныне все, что душа пожелает. И везде. И колбаса есть любая, и кокосы с ананасами, и дворцы с нелепыми псевдоготическими башнями и фальшивыми дорическими ордерами. Только чего на них смотреть – несуразица, эклектика, дурновкусие!
Спорить с престарелым критиком Катя не решилась, хотя по лицу ее видно было, что она недовольна: профессор отрывает от нее любимую подругу, которую она с большим трудом на дачу заманила. Ну и ладно. Охота Анастасии слушать стариковскую воркотню – пусть себе слушает, коли интересно.
Катя направилась к своему жениху, все еще оживленно беседовавшему с немецким гостем. Кивнув на столик, за которым сидели профессор и Ася, Катерина что-то негромко сказала Сергею, затем бесцеремонно схватила Алекса за руку и потащила его к калитке. Иностранец оглянулся и растерянно глянул на Асю, но на его немой вопрос та ответила ободряющей улыбкой и едва заметным покачиванием головы. Он ничего, конечно же, не понял, но покорно пошел за Катей. За ними плелся вновь помрачневший и как-то даже потускневший Серега. Троица скрылась за воротами, следом вышла переодетая в нарядное платье Нина Семеновна, за локоть которой уцепилась ее питерская подружка, Марья Петровна.
– Ну вот, теперь нашей беседе никто не помешает, – проговорил довольный профессор и заговорщически подмигнул Асе.
Глава 15
Петр Иванович был рад тому, что приобрел в Асином лице благодарную слушательницу. Однако рассказ несколько рассеянного и весьма словоохотливого старичка настолько часто прерывался автобиографическими экскурсами, лирическими отступлениями и не имеющими касательства к основной теме историческими подробностями, что молодой женщине приходилось изо всех сил напрягать внимание и прочие мыслительные способности. Она боялась, что потеряется в запутанных словесных лабиринтах и упустит главную нить повествования, ради которой, собственно, и был затеян долгий разговор с профессором.
Если опустить все многочисленные не относящиеся к делу подробности, рассказ Петра Ивановича дал Асе следующую информацию.
Герб был вырезан на большом рубине кроваво-красного цвета с фиолетовым отливом. Ювелиры очень ценят эти редкие драгоценные камни, называют их восточными, ориентальными или поэтично – «голубиная кровь».
Задолго до появления на свет перстня с печаткой, который когда-то украшал мужественную руку средневекового рыцаря, а теперь мирно покоился в недрах Асиной сумочки, польский король Владислав II Локоток, или Локетек, как принято говорить в Польше, пожаловал сей герб своему верному вассалу, рыцарю Флориону Шарону. В 1331 году этот храбрый вояка отличился в одной из многочисленных битв, которые приходилось вести королю, отважно защищавшему свои владения от желающих отщипнуть от них лакомый кусочек.
Сам перстень, украшенный гербом, появился спустя пару столетий, в эпоху Возрождения. Как кольцо попало к Яну Замойскому, история умалчивает, известно лишь, что создал его Бенвенуто Челлини, знаменитый итальянский архитектор, скульптор, ювелир и писатель. Возможно, сделано украшение было специально для Яна, с 1578 года великого коронного канцлера, а с 1581 года великого коронного гетмана. Этот многомудрый отважный муж был предводителем шляхты и советником самого Стефана Батория, короля Речи Посполитой, так что ничего удивительного, что владел он таким дорогим и редким украшением. Однако есть вероятность, что Челлини, скончавшийся еще до того, как Ян стал канцлером, сделал перстень не для него, а для его папаши – сенатора Станислава Замойского, умершего примерно в одно время с великим скульптором.
В дальнейшем перстень с печаткой перешел по наследству к сыну Яна, Фоме Замойскому, который также занимал высокую должность великого коронного канцлера.
– Образованный, скажу я вам, человек был этот Фома, – произнес Петр Иванович, жмурившийся на солнце, словно сытый старый кот. – Мать его, Варвара Тарновская, четвертая жена гетмана Яна Замойского, приложила все силы к тому, чтобы сынок получил блестящее воспитание и образование. Путешествовать любил, как наш царь Петр, и знания впитывал, будто губка. Посетил Англию, Нидерланды, Францию, а в Италии написал сочинение по фортификации. В начале шестнадцатого века на свои средства собрал войско и сражался вместе с ним против татар. Потом был в Киеве воеводой и комиссаром у казаков. С казаками дружил, со шведами воевал. Славился своей благотворительностью, поддерживал польскую академию. В общем, интереснейший был тип. Умер в первой половине семнадцатого века. Род Фомы прервался, остались лишь потомки от дальней родни, четвероюродного брата Яна, тоже Замойские. Возможно, именно их ваша тетушка и имела в виду. А что еще она писала об этой истории?
– Ничего, почти ничего, – вздохнула Катя и рассказала о сгоревшей в Рогозове драгоценной библиотеке и уничтоженных огнем дневниках отцова деда.
– Жаль, очень жаль, – огорчился профессор. – Возможно, именно в этих записках и рассказывалась история появления перстня в вашей семье. Я бы с удовольствием почитал сие сочинение.
– Тетя Вера упоминала, что разобрать написанное дедом было нелегко. Сама она смогла прочесть лишь несколько отрывков.
– Вздор. Главное, иметь терпение и сноровку. И не такое расшифровывали, – похвастался старик и поведал историю о том, как после войны ему в руки попали дневниковые записи немецкого офицера из группы армий «Север» и как долго и мучительно разбирал он эти ужасные каракули, хотя немецким владел неплохо. Но разобрал, прочитал все до последней строчки.
Разговор плавно перетек на новую тему: последнюю войну и ленинградскую блокаду. Только во время нескоро возникшей паузы Асе удалось вставить крутившийся на языке вопрос:
– Петр Иванович, а сколько, по вашему мнению, может стоить этот перстень? Ну, хотя бы приблизительно.
Старик прикрыл глаза и надолго задумался, потом поднял веки, внимательно посмотрел на свою собеседницу, почесал переносицу и ответил: