Нет, не он. Ювелир был среднего роста, а это довольно высокий парень… Неужели существует на свете вторая такая же куртка?!
Да что ж ты, Алёна, такая забывчивая? Мастер же говорил, что надел куртку своего брата, какого-то там язычника и любителя мифологии! Наверное, это он и есть.
Надо, значит, его спросить, есть ли у него брат-ювелир, и…
Алёна только подалась было к предполагаемому язычнику, как он свернул в какую-то дверь, ведущую в недра магазина.
Вот те на! На двери надпись — «Служебный вход». Неужели «язычник» здесь работает и сейчас пошел заступать на смену? Если так, Алёна его не найдет, потому что ничего, кроме куртки, не видела. Ну, высокий, ну, волосы темно-русые… Приметы никакие. Надо успеть остановить его прежде, чем он скроется.
Алёна понеслась к двери с запретительной надписью и уже взялась за ручку, как вдруг была остановлена хриплым шепотом:
— Ну куда ты лезешь, а главное, зачем? Жить надоело?!
Она в ужасе отпрянула от двери и огляделась. Господи, страсти какие… неужели теперь за нарушение магазинных запретов карают смертью?!
Однако рядом никого не было. И в это мгновение снова раздался хриплый шепот:
— Мало тебе того, что с Лехой сделали? Еще и тебе охота на свою плешь нагрести свинцовых щелбанов? Забудь ты об этом, забудь!
— Как я могу? — ответил другой шепот — злой, горячий. — Невозможно!
Наконец до Алёны дошло, что разговор идет за дверью.
Наверное, хорошо воспитанная женщина должна была деликатно отойти и не подслушивать, тем паче что разговор страшноватый. Однако Алёна Дмитриева оставалась хорошо воспитанной лишь тогда, когда это было ей нужно. А когда — нет, она смело освобождала себя от химеры, именуемой утонченными манерами. Как сейчас.
— Так ты его все равно уже не воскресишь, только сам нарвешься, — хрипло прошептал первый голос.
— Нет, ты серьезно думаешь, что я могу вот так спокойно отойти в сторонку, зная, что эти сволочи живы и благоденствуют? Из-за такого дерьма убить человека?! Я не могу так! Так нельзя, это неправильно! — горячо прошептал второй.
— А не ты ли сам ради этого дерьма готов был на стенки лезть еще недавно?
— Я никого не убивал, даже думать об этом не могу!
— Ты мне мозги не компостируй, ладно, Данила? — сердито хмыкнул первый. — А зачем ты тогда хочешь знать ее адрес? Чтобы принести ей цветы?
— Я бы принес цветы на ее могилку, — глухо отозвался тот, кого назвали Данилой. — Да не бойся, я ей ничего не сделаю. Только спрошу…
— О чем?
— Это мое дело.
— Давай, говори! Иначе ничего не скажу. Строишь тут мстителя благородного такого за Леху, а о чем хочешь у нее спросить? Где все эти золотые побрякушки? Задумал самолично с Вейкой встретиться? Хитрый какой. Ничего у тебя не выйдет. Думаешь, она тебе все эти концы выдаст? Да кому она нужна, если расколется?
— Я и правда хочу с Вейкой встретиться. Хочу знать, правда все эти россказни или нет. Потому что если правда — он вел бы себя иначе. Никого не убивали бы. Все было бы по-другому! Так грязно нельзя… так кроваво, так жестоко…
— Знаешь, если бы Леху не положили, тебе это не казалось бы таким жестоким. Ты огреб бы евражек за свой скорбный труд — и не думал бы о правде или неправде.
— Слушай, Костик… Если не хочешь меня понять, не понимай. Но все же мозг включи — хотя бы просто так, для разнообразия! Теперь не только я не огребу евражек — ты тоже. Теперь все в руках этой суки. И если мы ее не тряхнем… Ты пойми… у моей девушки, ну, у Любаши, ты ее видел, дядька работает в российском отделении Интерпола. И этот дядька сейчас как раз в Нижнем. Я мог бы ему обо всем этом рассказать. Но я молчу. Потому что думаю: за своего брата я должен отомстить сам.
— А может, ты молчишь потому, что понимаешь: если органы влезут в это дело, они точно к рукам все приберут, никому ничего не достанется, в том числе и тебе. Даже двадцать пять процентов за обнаружение клада не дадут, еще и посадят за то, в чем ты успел поучаствовать!
— Да, и это тоже. Так что предпочитаю обойтись сам. Но с твоей помощью.
— Нет, я не ввязываюсь! — с паническими интонациями прошептал Костик. — Я вообще с ней ни разу слова не сказал, она меня и знать не знает, я не собираюсь ни во что вмешиваться. Охота тебе — делай сам.
— Значит, помогать не будешь? — ехидно спросил Данила. — И если я все же сдеру с них какие-то деньги, ты от них откажешься?
Настала пауза.
Алёна вся превратилась в слух.
— Ну как это я не буду помогать? — пробурчал Костик. — Адрес я тебе скажу…
— Ну?
— Это… я, в общем, адреса точно не знаю, но это почти как раз на пересечении Арзамасской и Крупской. Там напротив перекрестка тропинка между домами, как бы к Ильинке ведет. Проедешь во дворы — второй дом налево, главная примета — чердачное окошко досками перезаколочено, первый этаж.
— Да там развалюхи какие-то! — изумился Данила. — Неужели она там живет?!
— У нее квартира где-то в Лапшихе, но она ее сдает, а живет именно что в развалюхе, которую снимает за гроши. Там же и самые важные встречи по вечерам назначает. Говорят, она скупая, как… как… — Костик замялся в поисках сравнения.
«Как Скупой рыцарь у Пушкина, Плюшкин у Гоголя, Гарпагон у Мольера, Гобсек у Бальзака, Скрудж у Диккенса, Шейлок у Шекспира», — мысленно подсказала Алёна, однако Костик телепатическими способностями не владел, а потому пошел по пути наименьшего сопротивления и сказал:
— Скупая, как… как сука!
Ну что ж, в этом была даже некая изысканность… некая фонетическая игра, даже намек на аллитерацию… не «чуждый чарам черный челн», конечно, но тоже ничего себе!
Алёна на миг задумалась о любимом — о всяких лингвистических чудесах — и чуть не пропустила опасного момента. Данила сказал:
— Ну ладно, спасибо и на том. — А потом дверь колыхнулась, и Алёна едва успела отскочить и с неподдельным — то есть ей хотелось так думать — интересом углубилась в разглядывание коробок со сменными мешками для пылесосов.
Она схватила какую-то коробку и поверх нее украдкой бросила взгляд на служебный вход. Оттуда вышли два парня: один высокий и темно-русый — в знаменитой куртке, другой среднего роста, худенький, в красной фирменной робе магазина «Видео». Высокий пошел к выходу, а второй свернул к Алёне:
— Вам чем-нибудь помочь?
Поверх робы болтался бейджик с надписью: «Менеджер Константин».
— Э-э… — пролепетала Алёна, делая простейший логический вывод, что высокого парня звали, стало быть, Данилой. — Я ищу мешки для своего пылесоса.
— Какой он марки? — заботливо спросил Константин.
— «Самсунг».
— А какая модель?
— Что значит — какая модель? Ну, он синенький такой, кругленький… — показала руками Алёна.
— Я имею в виду номер модели, — улыбнулся Константин с тем выражением, с каким врачи обычно улыбаются идиотам. В смысле, идиоткам.
— Я не знаю… — развела руками Алёна, оправдывая диагноз. — А у него что, есть номер?
На самом деле она отлично помнила, что у ее «Самсунга» есть номер — 1500. И пылесборники ей в самом деле были нужны! Но если сейчас она назовет номер и мешки найдутся, придется для конспирации их покупать, а в это время Данила исчезнет! И Алёна ничего не успеет у него спросить!
— Извините, — пробормотала она, приклеив к лицу виноватую улыбку, — я теперь вспомнила, на пылесосе и правда какие-то цифры написаны. Я посмотрю, а завтра приду. Хорошо?
— Как вам будет угодно, — кивнул Константин, — хотя у нас есть одна модель пылесборников, которая практически для всех «Самсунгов» подходят. Универсальные мешки!
— А вдруг к моему они не подойдут? — старательно испугалась Алёна. — Нет, я лучше посмотрю номер… спасибо, до свиданья!
— До свиданья, — пробормотал Константин, даже не поглядев вслед рассеянной клиентке, которая с невероятным пылом вдруг рванула к выходу. Поработайте в «Видео» — и не такого еще насмотритесь!
Дела давно минувших дней
Утром я надел фрак (правильнее будет сказать, фрачок, настолько он кургуз и неказист, а впрочем, без ложной скромности сознаюсь, что я, по отзывам, выглядел в нем весьма авантажно и, главное, старше своих лет!) и отправился с визитом к их превосходительствам.
Петрозаводск показался мне неказист. Каменных домов раз-два и обчелся, а именно три. Один из них оказался гостиный двор — одноэтажный, узкий, с галерейками и арками. Напротив находилось деревянное и тоже одноэтажное здание театра. Я обрадовался, увидав, что расположен он на столь бойком месте, как торговая улица. Значит, о предстоящих спектаклях все извещены!
Неподалеку нашел я небольшую площадь, где полукругом располагались так называемые присутственные места. Неподалеку стоял и губернаторский дом, каменный, в три этажа, очень просторный, вытянутый в длину крыльями и флигелями. Вокруг раскинулся очень недурной парк — понятное дело, занесенный снегом, но с тщательно расчищенными дорожками. Собственно, единственный этот дом производил поистине городское впечатление, и я, петербургский житель, русской провинции в глаза прежде не видавший и побаивавшийся ее, несколько приободрился.
Я был удивлен той быстротой, с какой приняли меня их превосходительства. Я как актер привык к пренебрежению со стороны сильных мира сего. Я тогда недооценивал скуку здешней жизни, когда всякий новый человек — вдобавок прибывший по своей воле, а не ссыльный! — становился сразу интересен. А к актерам, благодаря увлечению губернаторши, вообще было особенное отношение.
Губернатор оказался сморщенным, сгорбленным седовласым старцем весьма почтенного вида. Его супруга — очень высокой, почти с меня ростом и гораздо выше своего мужа, с великолепной фигурой. Лет ей было… ну, словом, как говорится, женщина бальзаковского возраста. Одетая в синее платье, она казалась большой удивительной птицей рядом с воробьишкой-мужем. Говорил губернатор мало, хотя и приветливо, порою украдкой позевывал и очень скоро удалился, сославшись на необходимость читать какие-то важные бумаги. Помню, мелькнула у меня мыслишка, что он отправился просто-напросто поспать.