На проповедях Принса мужчины тряслись с головы до ног, женщины вопили, и даже маленькие дети бились в припадках. Церковь в Чарлинче вскоре приобрела несколько двусмысленную славу, и Принс привлек к себе внимание епископа Бата и Уэлса, который проявил недовольство своим подчиненным. Действия Принса подрывали установленный порядок вообще и церковную иерархию в частности.
Податливость, которую проявил пастор Старки перед собственным викарием, создавала дурной прецедент с точки зрения церкви, а зажигательные проповеди Принса попахивали методизмом – учением, крепко-накрепко ассоциировавшимся в представлении большинства англикан с революцией. Получив несколько предупреждений от епископа, Принс и Старки решили покинуть не только Чарлинч, но и саму англиканскую церковь. Они обосновались в близлежащей деревне Спэкстон и создали независимое религиозное сообщество под названием "Агапэ", или "Пристанище любви". Это общество финансировалось богатыми приверженцами Принса, главным образом женщинами, в том числе – четырьмя сестрами Ноттидж, трех из которых Принс выдал замуж за своих учеников. Четвертую сестру родственники успели поместить в психиатрическую лечебницу, прежде чем она последовала примеру сестер, однако сила убеждения Принса была такова, что девушка ухитрилась бежать и в конце концов присоединилась к остальным последователям бывшего викария.
Деньги богатых учениц и учеников текли в "Пристанище" рекой, и вскоре Принс стал владельцем состояния примерно в 1 миллион фунтов стерлингов (в пересчете на современный курс). Он построил в Спэкстоне огромный дом (для братьев и сестер по вере) и жил там в довольстве и даже роскоши. При доме были бильярдная, прекрасные экипажи и несколько лакеев. Вскоре он объявил, что Святой Дух вдохнул в него бессмертие, велел своим ученикам именовать его не иначе как "Возлюбленный" и без тени удивления принимал письма, адресованные "Нашему Господу Богу".
Основной доктриной "Агапэ" было искупление человеческой телесности через любовь. Согласно Принсу, традиционное христианство не обеспечивало эту возможность, поскольку проповедовало умерщвление плоти в пользу духа по примеру подвига Иисуса Христа. Но Господь открыл Принсу, что Иисус, будучи далеко не последним Его словом в деле искупления, являлся лишь одним из представителей длинной цепочки аватар, начинающейся с Адама и Ноя и достигающей высшей точки в самом Принсе. Каждая из этих аватар была избрана для совершения определенного шага в развитии божественного плана. Задача Христа завершилась в жертвенной агонии на кресте, но Принсу была предназначена более счастливая судьба. Ибо как Святой Дух снизошел на Принса, одарив его физическим бессмертием ради великой Цели, так и Принсу предстояло передать это благословение другим.
Первым делом "Возлюбленный" излил это благословение на сестру Зою Патерсон, заключив божественный союз с нею на диване в бильярдной комнате публично, в присутствии остальных братьев и сестер. Хотя Принс и объявил о предстоящей церемонии заранее, но не предупредил учеников ни о характере обряда, ни о том, кому посчастливится стать избранницей. Но, главное, результат церемонии вызвал в общине смущение. Дело в том, что Принс сообщил своим последователям, что, по новому истинному учению, половое сношение с Бессмертным обеспечивает приобщение к бессмертию, каковому должно сопутствовать бесплодие. Но увы! Сестра Зоя забеременела. Тогда "Возлюбленный" получил откровение о том, что это были происки Сатаны, подославшего собственного младенца, чтобы подорвать авторитет нового аватара. Такое объяснение, возможно, и удовлетворило учеников, но после этого случая финансовая поддержка "Прибежища любви" пошла на убыль: гораздо меньше стало посторонних вкладчиков, не принадлежавших к общине. Принс прожил до 1899 года, после чего его сменил "Возлюбленный II" преподобный Г. Смит Пиготт, который в 1902 г. объявил себя божеством и стал впоследствии отцом двух детей, получивших имена "Слава" и "Власть".
Успех, которого добился Принс в привлечении респектабельных представителей среднего класса, несмотря на свое причудливое учение и диковинное поведение, ясно свидетельствует о затруднительном положении, в котором оказались в середине XIX века традиционные европейские религии. История Принса в различных вариантах повторилась во многих городах Европы[5]. Церковь приходила в упадок. Снаружи ее атаковали атеисты и материалисты. Церковные привилегии и тесное взаимоотношения между церковью и государством вызвали огонь критики со стороны либералов и радикалов. Доктринальные противоречия и идейные разногласия между реформаторами и консерваторами подрывали церковные устои изнутри. Приверженность традициям, строгая иерархия и влияние на светскую власть, которые так долго оставались основой стабильности церковной организации, теперь превратились в причины внутренних конфликтов и в поводы для нападок общественности. Короче говоря, церковь теряла авторитет, что явно выразилось в охватившей ее духовной летаргии. Мятежники проникли даже в высшие эшелоны клерикальной власти.
Одним из неизбежных последствий такого положения стало появление независимых религиозных сект в масштабах, которые не имели себе равных начиная с XVII века. Конгрегации, возглавлявшиеся священниками-шарлатанами наподобие Принса, заявляли о своей самостоятельности. Возникла целая новая порода проповедников и пасторов, вооружившихся радикальными доктринами и поддержкой влиятельных лиц и готовых удовлетворить все духовные потребности, которые игнорировала традиционная церковь. Мог ли обычный англиканский пастор потягаться с экзотическим обаянием Принса? И могла ли традиционная церковь убедительно опровергнуть учение Принса, в общем-то не так уж и отличавшееся от того откровения, на котором она сама была основана? Если Иисус Христос был Богом, то почему бы и Принсу не обладать божественностью? Если Иисус был уникален, то и Принс – единственный в своем роде. И если апостол Петр мог основать церковь, почему бы этого не сделать "Возлюбленному"?
Проблемы достоверности откровения и авторитета так же стары, как сама религия. Когда речь идет об откровении, формы, в которых оно выражается, неизбежно искажают его суть. Появляются различные интерпретаторы, которые истолковывают сущность учения и спорят о нем. К тому же процесс осложняется расколами между корпоратистами, наподобие епископа Бата и Уэлса, которые требуют подчинения установленной власти, и харизматическими личностями вроде Принса, провозглашающими правомочность собственного откровения и на все возражения имеющими дежурный ответ: дескать, Иисус тоже подвергался преследованиям. Эти разногласия усугубляются далее спорами между универсалистами, стремящимися выработать общую доктрину, и теми, кто настаивает на приоритете индивидуального понимания Бога каждым человеком.
Вдобавок XIX столетие породило новые серьезные трудности. Давнишние сомнения в истинности христианского учения и традиционной церкви приобрели дополнительный вес благодаря росту престижа и авторитета естественных наук, а также чрезвычайному усложнению библейской экзегетики. Наука стала посягать на постижение сакраментального смысла мира, созданного и хранимого Божественной силой, а образованные историки и текстологи, взяв на вооружение филологию и этимологию, преуспели в демифологизации и очеловечивании самой фигуры Христа.
В итоге христианство предстало чуть ли не заурядной, хотя и занимательной историей одного маленького народа, дидактический вывод из которой с большей или меньшей адекватностью воплотился в различных христианских организациях. В таком контексте Иисус оказывался не единственным уникальным Спасителем мира, а одним из многих авторитетных духовных учителей, в одном ряду с Буддой, Сократом, Конфуцием, Ману и Лао-Цзы. Некоторые из них были мифическими фигурами, другие историческими лицами, чья реальная жизнь была скрыта легендами. Их демифологизацией в той или иной мере занималась современная наука. Все это давало основания предположить, что христианство как таковое представляет собой в действительности тоже своего рода беллетристику, трансцендентное повествование, которое хотя и способно придать определенный смысл "истории" конкретной личности, однако ни в коем случае не может претендовать на роль объективной истины.
Ослабление позиций христианства порождало новые сомнения, вполне достаточные для появления принсов в неограниченном количестве. Никто из новых проповедников не собирался отрицать ценность христианского опыта, не исключал духовности христианства и даже не выступал против существования традиционных церквей; однако все вместе они подрывали веру и в то, и в другое, и в третье. Таким образом, попытки религиозного возрождения XIX века зачастую характеризовались тенденцией отождествить "истинную" духовность с мистикой или оккультизмом: познание истинной реальности переживалось как нечто, лежащее вне привычных форм религиозного выражения. Таков был один из способов очистить духовность от влияния исторических церковных организаций. И притом, что традиционные церкви пришли в упадок, интерес к религии достиг значительных масштабов. Борьба между различными вероисповеданиями вызывала в обществе сильнейшие страсти, поскольку непреложная уверенность в религиозных истинах сменилась неразрешимыми сомнениями, которые в свою очередь пробуждали новые духовные потребности. Вопрос заключался, собственно говоря, не столько в самой духовности, сколько в источнике духовного водительства, на который можно было бы безоговорочно положиться. Именно эта потребность в руководстве привлекала к харизматическим проповедникам такое количество послушных учеников.
Проблема источника духовного наставничества была тесно связана с другим стремлением, навязчиво овладевшим умами многих людей в XIX веке, стремлением отыскать единый ключ ко всем тайнам Вселенной. Ключ этот, как казалось, способен отомкнуть вышеупомянутый источник; и, наоборот, источник способен предоставить этот ключ. Идея эта тоже не была совершенно новой. Объяснение многообразия явлений за счет сущностного единства мира являлось основным принципом древнейших философий и религий. Но в XIX веке желание найти единство в многообразии превратилось в настоящую манию и росло пропорционально умножению новых идеологий. К примеру, предполагалось, что все человеческие языки происходят от единого общего языка, все расы – от одной "материнской" расы, все философии и религии – от одной первоначальной доктрины.