Миссис Бомонт и капитану Беннетту и раньше случалось проводить неформальные встречи с целью изучения "гипнотизма", и несмотря на предупреждения Львова о секретности, Беннетт вскоре стал деятельным членом группы. Вероятно, его впечатлила грандиозная цель Успенского Преобразование Человека. Беннетту также довелось встречаться с Гартманнами, бывать на их концертах и разговаривать с ними о Скрябине и о его теософских идеях. Странно, что ни Успенский, ни Гартманны не упомянули имя Гурджиева. Может быть, они не хотели ни с кем делить своего приоритета в оккультных делах. Однако, судя по собственному признанию Беннетта, хотя следующие двадцать пять лет он провел в основном с Успенским, именно встреча с Гурджиевым оказала влияние на всю его жизнь.
На сей раз их дороги пересеклись ненадолго. К августу 1921 г. как Успенский, так и Гурджиев покинули Турцию и различными путями направились в Западную Европу. Весной того же года в Америке был опубликован английский перевод книги Успенского "Tertium Organum". Ее издал Клод Брэгдон, будущий ученик Гурджиева, и книга эта принесла Успенскому не только известность в определенных кругах, но и какой-то гонорар. Брэгдон и Успенский переписывались, и когда леди Ротермер, жена владельца газеты, прочитала книгу и увлеклась ее идеями, Брэгдон сообщил ей о желании Успенского покинуть Турцию и та с радостью выделила ему для этого средства[211]. Леди Ротермер относилась с энтузиазмом ко всем модным духовным направлениям, потому что гибель двух сыновей в прошедшей войне и холодность в отношениях с мужем заставляли ее искать опоры в нравственном совершенствовании. Беннетту удалось получить визу для Успенского, и тот прибыл в Лондон, под опеку леди Ротермер, и поселился в обычной английской квартире на Вест-Кенсингтон. Его многолетняя подруга Софья Григорьевна осталась в Константинополе в группе Гурджиева.
Тем временем Беннетт сам приехал в Англию, собираясь выйти в отставку. Там его ждала жена с шестимесячной дочерью, но, встретившись, они сразу поняли, что им уже не суждено вернуть прежнюю близость, и Беннетт вернулся в Константинополь.
Формально числясь на службе, он посещал лондонскую конференцию по мирному урегулированию на Ближнем Востоке, где давал советы премьер-министру Ллойду Джорджу касательно турецкой делегации; позже он встретился с Рамсеем Макдональдом (через посредничество Филиппа Сноудона), который предложил ему участвовать в парламентских выборах делегатом от лейбористской партии. Беннетт подумывал над этим предложением, но жизнь в Турции все же казалась ему более привлекательной. Должность члена парламента едва ли можно было сравнить с его положением в Константинополе, где его считали чуть ли не личным посланником короля Георга V и обращались к нему соответственно, что иногда приводило к комическим последствиям. Экс-хедив Египта, например, умолял его принять тысячу золотых соверенов, чтобы он помог ему вернуть утраченную власть; а албанцы, которым, кажется, никогда не хватало кандидатов на пост монарха, даже предложили ему занять пустующий трон. От короны он отказался, но деньги взял, закупил на них инжир и продал в Лондоне, а прибыль вложил в угольные шахты, проданные впоследствии по выгодной цене. Это оказалось как нельзя кстати, ибо, выйдя в отставку, ему нужно было искать себе работу.
Гурджиеву тоже нужно было как-то действовать дальше, и он решил переехать в Германию. У него, правда, не было леди Ротермер и никто бы не оплатил его счета, так что ему пришлось в очередной раз устроить распродажу. 13 августа 1921 г. он покинул Константинополь и 22 августа прибыл в Берлин. Германию он выбрал по многим причинам. Полный крах прежнего государственного устройства и поражение в мировой войне знаменовали период экспериментов и свободы в любых ее проявлениях, к чему Веймарское правительство относилось снисходительно (если даже не потворствовало этому). Религия также стала сферой, открытой для экспериментов, поэтому по всей Германии расплодились многочисленные духовные общества, школы и коммуны – многие из них в качестве основной национальной философии избрали антропософию.
Непосредственной причиной выбора послужило приглашение от Эмиля Жак-Далькроза, переданное через Зальцманнов. Швейцарский композитор, музыкант и преподаватель танцев, Жак– Далькроз (1865-1950) изучал композицию у Брукнера и Форе и преподавал гармонию в женевской консерватории, где за несколько десятилетий до войны разработал систему ритмических движений, окрещенных "эвритмикой". В 1911 г. в Хеллерау он основал свой институт, разместившийся в здании наподобие древнегреческого храма; этот проект финансировали два брата– поляка – Гаральд и Вольф Дорны. Институт посещали Бернард Шоу, Константин Станиславский и американский писатель Эптон Синклер, высоко оценившие работу Жак-Далькроза, который исследовал духовные, терапевтические и символические свойства танца, стремясь синхронизировать движения человеческого тела и природные ритмы[212].
Танец отражал дух времени, объединяя физические упражнения, ритуал и мастерство, то есть совмещая древнюю потребность в высоком священном искусстве и новые представления о здоровье и гигиене. Танец был также важной частью авангарда, основанного на идеях свободы, экспрессивности и гармонии с природой. На многие танцевальные школы того времени оказал влияние Русский балет 1910-1930-х годов, однако балет был лишь одной из форм танцевального искусства. Импровизации Айседоры Дункан, Жозефины Бейкер и Луи Фуллера воспевали поэты и запечатлевали художники, от Дега до Йитса, воспринимая его как освобождение чувств и инстинктов бытия, а теоретики вроде Жак-Далькроза и Рудольфа Лабана старались изобрести такие движения, которые были бы одновременно и свободными, и сложными.
Во время войны Жак-Далькроз переехал с институтом в Женеву и в 1919 г. решил оставаться там и дальше. Бывшие помещения института в Хеллерау заняли представители многих других "прогрессивных" движений, в том числе независимые "далькрозианцы" и школа под управлением А. С. Нейла[213]. После приезда Гурджиева последовал один из типичных для его жизни фарсов: он убедил хозяев помещений пересмотреть договоры аренды и переписать их на его имя. Нейл и его коллеги стали угрожать судом; владельцы передумали и сказали, что Гурджиев их загипнотизировал; последовало судебное разбирательство, проигранное Гурджиевым. Его постоянно обвиняли в использовании гипноза, и для него в этом не было ничего особенного; он действительно обладал поразительным даром убеждения – какова бы ни была его природа – и это опять подтвердилось в Хеллерау, когда некоторые далькрозианцы покинули прежнего учителя и навсегда стали учениками Гурджиева.
Не совсем ясно, почему Гурджиев не пытался осесть в Германии. Возможно, в этом решении сыграла роль неспокойная политическая ситуация хотя Гурджиеву было не привыкать к нестабильности: как мы видели, он мог обратить ее себе на пользу. В феврале 1922 г. он пересек Ла-Манш и приступил к изучению Лондона, где уже проживал Успенский – вне сомнений радуясь тому факту, что заблаговременно определил дистанцию между собой и своим беспокойным Учителем. Но англичане не подходили Учителю, что пришлось кстати, потому что, несмотря на все усилия леди Ротермер и поддержку некоторых граждан, министр внутренних дел не разрешил группе Гурджиева обосноваться в Лондоне, хотя сам он и мог при желании остаться. Доклады разведки, переданные через константинопольский офис Беннетта, дошли до Лондона, и не помогло даже личное участие Беннетта, в июне вернувшегося из Турции.
Успенский, наверное, вздохнул с облегчением; он уже собрался переехать в Америку, в случае если бы Гурджиев остался в Англии. Ибо, хотя Успенский и принял свою обычную роль подчиненного, подготавливая собрания в Теософском Холле Уорвик-Гарден и приводя на них своих учеников, пока Ольга Гартманн и Пайндер переводили его работы, Гурджиев постоянно нападал на него. Он обвинял его в том, что тот неправильно понял и извратил его идеи. Успенский не имел права выступать в роли Учителя или придумывать собственные теории, а потому ему лучше было бы во всем подчиниться Учителю. Что касается аудитории, то она, по мнению Гурджиева, должна была выбрать между ложным и истинным пророками.
Внешнее проявление этой конфронтации было настолько классическим и проработанным, что многие присутствовавшие при их спорах недоумевали – не было ли здесь тайного сговора? Но Гурджиев, насколько известно, никогда ни с кем тайно не договаривался. Многим ученикам еще предстояло пережить громогласные угрозы, красноречие и магнетизм Учителя; подобное поведение стало со временем привычным и никого не удивляло. Успенский тоже мало верил его угрозам, правда, все это наносило урон его репутации. Как часто случалось и до этого, Гурджиев держался исключительно силой своего характера, и публика постепенно поддавалась его напору.
За исключением леди Ротермер, двух-трех аристократов и миллионера Ральфа Филипсона, собрание состояло в основном из журналистов, психиатров и докторов с супругами. Большинство было либо на стороне Гурджиева, либо симпатизировало ему. С первого же появления его окружило множество преданных учеников. По мнению самого Гурджиева, хотя он, правда, тогда еще не знал об этом, самым значительным из всей аудитории был А. Р. Орейдж, который позже сказал: "После первого визита Гурджиева в группу Успенского я сразу понял, что Гурджиев – настоящий Учитель"[214]. Настолько велика была его сила убеждения.
Орейджа можно назвать типичным обращенным. Он родился в 1873 г. и вырос в деревне поблизости от Кембриджа. Семья его жила в бедности, и талантливый мальчик получал образование за счет местного землевладельца. Орейдж был своего рода надеждой этого бездетного человека, но позже, когда тот женился и у него родился сын, Орейджу пришлось распрощаться с мечтой об университете, поступить в колледж и стать учителем в Лидсе в 1893 г. Разочарование наложило свой отпечаток на его внешность и способствовало меланхолии. Впоследствии для него стали характерны чередования эйфории и приступов самоунижения. Это был романтик, который, по его собственным словам, хотел "жить в мире чудес и самим быть чудом"