[339]. Оба подхода кажутся похожими оба они предполагают детальное, объективное и последовательное исследование духовной жизни, и оба могут быть возведены к духовным учениям древности. Но здесь сходство и заканчивается. Если учение Успенского положительно и энергично – "негативные эмоции" крайне нежелательны[340], то Кришнамурти следует предписанию культивировать мудрую пассивность. В военное время такая доктрина, естественно, вела к пацифизму.
Гурджиев и Успенский не были ни борцами, ни пацифистами. Они придерживались позиции, согласно которой люди ничего не могут поделать с ситуацией; единственное, что они могут, – это изменить (если удастся) себя. Здесь можно заметить связь с кажущейся совсем другой доктриной Кришнамурти. Как говорил ученик Успенского, Кеннет Уокер, в своих книгах, опубликованных во время войны, реформа мира может быть произведена только после реформирования человеческого сознания: сначала должны свершиться внутренние перемены.
Со своей стороны, Кришнамурти был убежденным пацифистом, следуя индийской традиции "сатьяграха". Это было очень важно, так как теперь он стал весьма авторитетной фигурой. Какие бы грехи ни водились за ним в частной жизни, к середине 30-х годов широкая публика воспринимала его как современного святого (именно такое восприятие позже и вызвало негодование Раджагопала). Кришнамурти произвел сильное впечатление даже на Успенского во время их единственной встречи. Благополучно отбросив теософское наследие, он стал независимым духовным лидером. Заявление о пацифизме со стороны такого влиятельного лица было актом общественно значимым.
Сознательное отстранение было честным, хотя и непопулярным выбором. Участвовавшие в войне могли уважать пацифистов, даже когда она уже началась. Что они не могли уважать и с чем не могли примириться, так это с отказом морально принять какую– либо из сторон. Кришнамурти практически не видел различия между британским и германским империализмом[341]. Испытав на себе британский расизм и классовое разделение, он полагал, что нацисты просто более грубо и открыто заявляют о том, что чувствуют другие европейцы.
Хотя у него по-прежнему были сторонники среди европейцев, старые друзья, вынужденные воевать, пришли к выводу, что его пребывание в Америке – не говоря уже об избалованной и защищенной жизни в загородных домах и отелях под надзором гвардии богатых женщин – является защитой от ужасной жестокости нацизма: он должен был понять, что сейчас на самом деле идет война между добром и злом, каким бы компромиссным и относительным ни было это "добро".
Эмили Летьенс разделяла эту точку зрения[342]. Ей было трудно принять широкую философию Кришнамурти – то, что нет в конечном итоге разницы между добром и злом и что весь земной опыт представляет собой иллюзию, или "майю". Менее терпеливые наблюдатели – особенно те, кто порицал Одена, Ишервуда и других деятелей английской культуры, уехавших в Америку, – пошли дальше, предположив, что пацифизм, как и эмиграция, есть самый легкий способ уйти от выбора. Многие видели в абсурдном отождествлении фашистов с порядочными людьми неизбежный результат увлечения оккультной чепухой. Но по иронии судьбы Кришнамурти суждено было найти апологета как его теории, так и практики пацифизма в самом блестящем и выдающемся европейском скептике того времени.
Его новым союзником стал Олдос Хаксли[343], с которым он познакомился зимой 1937/38 г. Чрезвычайно высокий, с прекрасным слепым лицом и свистящим голосом, которым он произносил свое обычное "Экстраординарно!", Хаксли прибыл в Америку в возрасте сорока трех лет. Обладатель превосходной репутации, разносторонне талантливый, он принадлежал к огромному привилегированному клану Дарвинов, Гекели, Стречи, Стивенсов, Арнольдов, Уэджвудов и Сиджвиков, которые составляли цвет интеллектуальной жизни Британии в викторианскую эпоху и все еще сохраняли влиятельное положение. Ученый Т. Г. Гексли (Хаксли), писательница Хамфри Уорд, поэт Мэтью Арнольд и его отец Томас, директор школы в Регби, все были близкими родственниками Олдоса[344].
В некотором отношении Олдос Хаксли был самым выдающимся членом клана. Несмотря на трудное детство, смерть матери, самоубийство обожаемого старшего брата и слепоту, возникшую в результате запущенной инфекции глаз, он с отличием закончил Оксфорд, где в основном учился по Брайлю, и после краткой карьеры школьного учителя в годы после Первой мировой войны заявил о себе как о подающем надежды писателе своими книгами "Желтый Кром" (1921), "Шутовской хоровод" (1923), "Эти бесплодные листья" (1925).
Для многих читателей его ранние рассказы, как и романы его современника Скотта Фитцджеральда, воплощали дух 1920-х годов: ярких, резких и суетливых. Персонажи словно подвешены в неопределенном состоянии, в том, что можно определить названием его первой книги "Лимб" (1920) и именно там пребывал сам Хаксли в 20-х – начале 30-х. И в самом деле, от его работ остается впечатление, будто умный человек говорит пустяки, что порой производит утомительное впечатление. Но, как и другой его современник Ивлинг Во, хотя и другим путем, Хаксли постепенно перешел от почти нигилизма к своеобразному религиозному обращению.
С такой интеллектуальной родословной его поиски веры неизбежно выражались в духе поздневикторианских дебатов об отношении религии и науки. Хаксли был слишком образован и умен, чтобы принимать как безоговорочную веру в научный прогресс, которой придерживались многие из его современников, или религиозные представления, которые успокаивали других. Темперамент, интеллект и наследственность склоняли его к рациональному пессимизму. В конце концов именно дед Олдоса Т. Г. Гексли в 1890-х годах изобрел слово "агностик" для описания проблем религии, которые нельзя разрешить, но от которых нельзя и отвернуться[345].
Молодой Олдос Хаксли не безоговорочно, но принял идею, что христианство могло бы предложить практичный моральный кодекс, если устранить из него, конечно, метафизику и идолопоклонство, но что буддизм или даже теософия в этом отношении были бы даже лучше. Еще в 1917 г. в письме к отцу из Итон-колледжа, где тогда преподавал, он так описывал разговор о теософии с несколькими учениками, в частности с сыном Мюриел Де Ла Вар, страстным социалистом (и впоследствии лейбористским министром), унаследовавшим титул своего отца: "Я долго дискутировал с Де Ла Бэром и другими мальчиками по поводу теософии, которая, как кажется, увлекла некоторых из самых серьезных и вдумчивых учеников. Следует подходить к такой работе с осторожностью – нельзя быть слишком резким. Я указал на ошибки миссис Безант в науке и истории, которые часто встречаются в ее книгах, и постарался отделить их от плана сверхъестественного. Если исключить болтовню про астральные тела, духовную иерархию, реинкарнации и тому подобное, теософия кажется вполне хорошей религией, основные принципы которой состоят в том, что все религии могут содержать некую долю истины и что следует проявлять терпимость, а в такой англиканской твердыне это достойно только поощрения. Немного разумной теософии мне кажется, в целом, полезной вещью"[346].
На Хаксли особенное впечатление произвел принципиальный пацифизм большинства членов Теософского Общества. Хаксли родился в 1894 г. и принадлежал к поколению, ставшему главной жертвой Первой мировой войны, что отложило отпечаток на всех уцелевших, в том числе и на тех, кто, как Хаксли, был освобожден от военной службы. После войны его волновало дальнейшее распространение милитаризма, который мог привести к новой, еще более кровавой, войне. Здесь не следовало ограничиваться только пацифизмом. Война, по мнению Хаксли, возникала не просто в результате несчастного стечения обстоятельств, из-за которого погибали неудачники. Он не был согласен и с теми, кто думал, что войну навязывали нежелающим воевать странам злонамеренные политики или ищущие выгоду бизнесмены (хотя Хаксли возлагал и на них большую ответственность). Напротив, война, по его мнению, коренилась в сердцах обычных людей, и они относились к войне как к важной, неизбежной и даже желательной стороне человеческого существования. Конечно, с рациональной, разумной точки зрения, люди желали мира, но в то же время где-то глубоко в них сидело иррациональное желание войны. Принимая во внимание большое влияние иррационального на рациональное, которое показывал З.Фрейд, Хаксли считал, что импульс к саморазрушению, порождающий вкус к войне, будет торжествовать и дальше, пока кто-либо не сделает нечто положительное, способное изменить представления о мире[347].
Непосредственной целью антивоенной кампании, согласно Хаксли, должно было стать создание такой атмосферы, в которой желание мира оказалось бы позитивной политической реальностью, перевешивающей фатальное стремление к войне. Он вступил в Союз сторонников мира (Peace Pledge Union), созданный в 1935 г. преподобным Диком Шепердом, настоятелем из Кентербери[348]. Искренний противник какой-либо идеологической доктрины, идеологической линии, несмотря на свой высокий сан, отказавшийся поддержать официальную политическую линию англиканской церкви, Шеперд был самым известным и уважаемым церковным деятелем Британии в период между двумя мировыми войнами. Когда он скоропостижно скончался в 1937 г., улицы Лондона были заполнены множеством скорбящих, и огромная толпа следовала за его гробом.
В 1934 г., озабоченный международным положением, Шеперд обратился к прессе, спрашивая, сколько людей могут откликнуться на следующий призыв: "Мы отрицаем войну и никогда больше, прямым или косвенным образом, не будем способствовать развязыванию новой".